Зелёную звезду несёт трамвай на палке,

Народ вприпрыжку вырвался домой.

Несовершеннолетние нахалки

Смеются над зимой и надо мной.

Слегка поёт гармоника дверей,

В их лопастях запуталось веселье.

И белый зверь – бычок на новоселье –

Луна, мыча, гуляет на дворе.

Там снеговое молоко кипит

И убегает вдоль по тротуару,

Пока в перстах резиновых копыт

Ревёт и шепчет улицы гитара.

Непрошеные мысли-новобранцы

Толпятся посреди казармы лет.

Я вижу жалкого ученика при ранце;

На нём расселся, как жокей, скелет.

Болтает колокольня над столицей

Развязным и тяжёлым языком.

Из подворотни вечер белолицый

Грозит городовому кулаком.

Извозчики, похожие на фавнов,

Поют, махая маленьким кнутом.

А жизнь твоя, чужая, и подавно

Цветёт тяжёлым снеговым цветком.

Как лязгает на холоде зубами

Огромный лакированный мотор.

А в нём, едва переводя губами,

Богач жуёт надушенный платок.

Шагают храбро лысые скелеты,

На них висят, как раки, ордена,

А в небе белом белизной жилета

Стоят часы пузатые – луна.

Блестит театр золотом сусальным.

Ревут актёры, тыча к потолку,

А в воздухе, как кобель колоссальный,

Оркестр лает на кота – толпу.

И всё клубится ядовитым дымом,

И всё течёт, как страшные духи.

И лишь во мгле, толсты и невредимы,

Орут в больших цилиндрах петухи.

Сжимаются, как челюсти, подъезды,

И ширятся дома как животы,

И к каждому развязно по приезду

Подходит смерть и говорит на ты.

О нет не надо; закатись! умри!

Отравленная молодость, на даче.

Туши, приятель, ёлки, фонари.

Лови коньки, уничтожай задачи.

О разорвите памяти билет

На представленье акробатки в цирке,

Которую песок, глухой атлет,

Сломал в руках, как вазочку, как циркуль.

Пусть молоко вскипевшее снегов

Прольётся на шелка средь клубов пара,

Под дикий рёв трамваев и шагов,

Терзающих асфальтную гитару.

Пусть будет только то, что есть сейчас:

Кружение неосторожной двери,

Нахальное приветствие в очах,

И тяжкий храп усталых лавров в сквере.

Пускай в дыму закроет рот до срока

Воспоминания литературный ад.

Дочь Лота, дура! не гляди назад,

Не смей летать, певучая сорока,

Туда, где вертел вечности, на дне,

Пронзает лица, тени, всё, что было,

И медленно вращается в огне

Святого и болезненного пыла.

По улице скелеты молодые

Идут в непромокаемых пальто,

На них надеты башмаки кривые:

То богачи; иные без порток.

А пред театром, где гербы, гербы,

Скелет Шекспира продаёт билеты.

Подкатывают гладкие гробы,

Из них валят белёсые жилеты.

Скелеты лошадей бегут на скачках;

На них скелетыши жокеев чуть сидят.

Скелеты кораблей уходят в качку.

Скелеты туч влачатся к нам назад.

На черепами выложенном треке

Идут солдаты, щёлкая костьми.

Костями рыб запруженные реки

Остановились, не дождясь зимы.

А франты: бант, закрученный хитро,

Перчатки, палки витьеватые, и вдруг:

Зрю в рукаве своём белёсый крюк!

Ан села шляпа на нос, как ведро.

Болтаются ботинки на костяшках.

В рубашку ветер шасть навеселе.

Летит монокля на землю стекляшка.

Я к зеркалу бросаюсь: я скелет.

Стою не понимая: но снимает

Пред мною шляпу восковой мертвец.

И прах танцовщицы развязно обнимает

Меня за шею, как борца борец.

Мы входим в мавзолей автомобиля,

Где факельщик в цилиндре за рулём,

И мы летим средь красной снежной пыли,

Как карточная Ева с королём.

Вот мюзик-холл… Неистовствуют дамы!

Взлетают юбок веера в дыму.

Разносят яства бесы с бородами,

Где яд подлит, подсыпан ко всему.

Оэ оркестр! Закажите танец!

Мы водкою наполним контрабас;

Но лук смычка перетянул испанец,

Звук соскочил и в грудь его бабац!

И вдруг из развороченной манишки

Полезли мухи, раки и коты,

Ослы, чиновники в зелёных шишках

И легионы адской мелкоты.

Скелеты музыкантов на карачки,

И инструменты захватив, обвив,

Забили духи в океанской качке,

Завыли как слоны, как сны, как львы.

Скакали ноты по тарелкам в зале,

Гостей хватая за усы, носы.

На люстру к нам, карабкаясь, влезали

И прыгали с неё на тех, кто сыт.

Запутывались в волосах у женщин.

В карманы залезали у мужчин.

Стреляли сами револьверы в френчах.

И сабли вылетали без причин.

Мажорные клопы кусали ноги.

Сороконожки гамм влетали в рот.

Минорные хватали осьминоги

Нас за лицо, за пах и за живот.

Был полон воздух муравьями звуков.

От них нам было душно и темно.

Нас ударяли розовые руки

Котами и окороками нот.

И только те, что дети Марафона,

Как я, махая в воздухе пятой,

Старались выплыть из воды симфоний.

Покинуть музыкальный кипяток.

Но скрипки, как акулы, нас кусали.

Толкались контрабасы как киты.

Нас били трубы – медные щиты.

Кларнеты в спину налету вонзались.

Но всё ж последним мускульным броском

Мы взяли финиш воздуха над морем,

Где дружески холодным голоском

Дохнул нам ветер, не желая спорить.

И мы, за голый камень уцепясь,

Смотрели сумасшедшими глазами,

Как волны дикий исполняли пляс

Под жёлтыми пустыми небесами.

И как, блестя над корчами воды,

Вдруг вылетала женщина иль рыба

И вновь валилась в длинные ряды

Колец змеи, бушующей игриво.