На олеографическом закате
Танцует незнакомый
[30] человек
Как женщина на розовом плакате
Как мой двадцатый год двадцатый век
В [нейтральный]
[31] час когда всё страшно странно
[Когда] поёт радиофон земли
Но так таинственно [и] так пространно
Ходатайствуют голоса вдали
Безотговорочно навстречу ты идёшь
И таешь вежливо на расстоянье шага
Как лиственный летающий галдёж
Иль на огне холёная бумага
Жужжат часы, их стрелки жалят глаз
Лишь кости на тарелке циферблата
Но разрезает зеркало алмаз
Воспоминания спешит расплата
За жидкие за мягкие мгновенья
Они твердеют режут яркий лёд
И всё развязнее и откровенней
Всё чувственней и может быть назло
Танцуют на раскрашенном закате
На рукаве и прямо пред лицом
Как женщина на розовом плакате
Иль гильотина перед подлецом.
В туманные утра туманные речи
Обманны жесты тела и лица
Но им нельзя ни верить ни перечить
Ужо б молчать. Молчу с улыбкой подлеца
И так всегда когда нельзя назад
Когда заснул шофёр на перекрёстке
Хохочет тихо осуждённый сад
И с треском листья падают как доски
Так мы идём в оранжевом снегу
Упасть упасть в кленовые сугробы
Жизнь передать последнему врагу
Заговорить с усилием коровы
Упорно ветер смотрит сквозь очки
Задорно отвечает на вопросы
Ещё живут на скамьях старички
Ещё дымятся розы-папиросы
Но уж через осенний плагиат
Ползёт жужжа из синтаксиса в сердце
Огнём зелёным пышет клумбы ад
И шар стоит с улыбкой самодержца
И в нём года бегут вниз головой
И вверх тормашками стоит гонец суровый
Пока кругом по линии кривой
Скелеты ходят в макинтошах новых
Рассматривали ль вы когда, друзья,
Те вещи, что лежат на дне ручья,
Который через город протекает.
Чего-чего в ручье том не бывает…
В ручье сидит чиновник и скелет,
На нём штаны и голубой жилет.
Кругом лежат как на диванах пары,
Слегка бренчат прозрачные гитары.
Убийца внемлет с раком на носу,
Он держит револьвер как колбасу.
А на камнях фигуры восковые
Молчат, вращая розовые выи;
Друг друга по лицу перчаткой бьют,
Смущаются и не узнают…
Офелия пошла, гуляя, в лес,
Но уж у ног её – ручей-подлец.
Её обвил, как горничную сонник,
Журча, увлёк на синий подоконник.
Она кружится, как письма листок,
Она взвывает, как любви свисток.
Офелия, ты фея иль афера?
Венок над головою Олоферна!
В воде стоит литературный ад,
Открытие и халтурный клад.
Там храбро рыбы стерегут солдаты
Стеклянный город, где живёшь всегда ты.
Там черепа воркуют над крылечком
И красный дым ползёт змеёй из печки.
Нырни туда, как воробей в окно.
Увидишь: под водой сияют лампы,
Поют скелеты под лучами рампы.
И кости новые идут на дно.
О водяное страшное веселье;
Чиновники спешат на новоселье,
Чета несёт от вывески колач,
Их жестяной сапог скрипит, хоть плачь.
Но вот валятся визитёры-кегли,
Вкатился в жёлтом фраке золотой,
Хозяева среди столов забегали,
И повара поплыли над плитой.
И вот несут чешуйчатые звери
Архитектурные сокровища-блюда.
И сказочное дефиле-еда
Едва проходит в золотые двери.
Варёные сирены с грудью женской,
Тритоны с перекошенным лицом.
Морские змеи бесконечной лентой
И дети, проданные их отцом.
И ты лежишь под соусом любови
С румяною картошкою вокруг,
На деревянном блюде, с изголовьем
Разваренных до пористости рук.
Стучит ножами разношёрстый ад.
Танцует сердце как лиловый заяц.
Я вижу, входит нож в блестящий зад.
Скрежещет вилка, в белу грудь втыкаясь.
Я отрезаю голову себе.
Покрыты салом девичии губы,
И в глаз с декоративностию грубой
Воткнут цветок покорности судьбе.
Вокруг власа висят как макароны,
На вилку завиваться не хотят.
Совсем не гнётся кожа из картона.
Глазные груши точат сока яд.
Я чувствую, проглоченная спаржа
Вращается, как штопор, в животе.
В кишках картофель странствует как баржа,
И щиплет рак клешнёю в темноте.
Я отравился, я плыву средь пены,
Я вверх своей нечистотой несом,
И подо мною гаснет постепенно
Зловещий уголёк – твой адский дом.
И в красном кубе фабрики над лужей
Поёт фальшиво дева средь колёс
О трудности найти по сердцу мужа,
О раннем выпадании волос.
А над ручьём, где мертвецы и залы,
Рычит гудка неистовый тромбон.
Пока штандарт заката бледно-алый
С мороза неба просится в альбом.
И в сумерках декабрьского лета
Из ядовитой и густой воды
Ползёт костяк огромного скелета,
Перерастая чахлые сады.
