Большой недовольно нахмурился — похоже, мой новый боец не был идеалом послушания. А раз так, то придётся, как говорил старший сержант Вееренко, «познакомить салагу с неизбежностью армейской дисциплины».

— Дру-уг, — негромко, но со значением произнёс я.

Морфан, который неотрывно следил за дорогой, оглянулся. Он посмотрел сперва на меня, потом на «коуроуткоугоу челоувечка», а затем понимающе кивнул и издал низкий гортанный звук.

Коттар будто бы только и ждал этого сигнала. Недовольно зашипев, он ударил Большого хвостом, да так сильно, что тот чуть было не слетел с панциря прямо на землю.

Дру-уг весело «заквакал», довольный своим подопечным, а затем ласково провёл ладонью по чёрной шерсти. Коттар затарахтел, как маленький трактор — в его жёлтых глазах заблестели озорные огоньки. Что сказать, котёнок — он котёнок и есть. Даже если может откусить человеку лицо.

Большой побледнел — сперва от злости, а потом от страха. Но, главное, от недовольства на его круглом лице не осталось и следа. Наученный горьким опытом коротышка принялся крутить головой во все стороны разом, причём с такой интенсивностью, что даже Лэйла запереживала.

— Ты башку-то побереги, недомерок! — хохотнула девушка. — А то она у тебя сейчас отпадёт!

— Ничего страшного, миледи, — тут же ответил Большой. — Я всё равно потерял голову сразу, как только увидел вас…

— Ты слишком много болтаешь, коротыш! — фыркнула Лэйла. — А тётушка Лэйла очень не любит болтунов!

— Я в любое мгновение готов перейти от слов к делу, госпожа… — глаза Большого заблестели.

Лэйла ещё раз фыркнула и отвернулась. Однако, готов поспорить, такое внимание грело её душу.

Я внимательнее посмотрел на коротышку. Он выполнил приказ, но глубокая морщинка между бровей, поджатые губы и слегка выпяченный подбородок говорили об упрямстве.

Большой очень не любил подчиняться, однако страх перед коттаром был сильнее, чем нежелание плясать под чужую дудку. А раз так, то в лояльности моего нового бойца можно не сомневаться… По крайней мере, до тех пор, пока зверь рядом.

— А теперь рассказывай, — бросил через мгновение я.

— О чём, милостивый государь? — Большой посмотрел на меня.

— Не отвлекайся! — я подбавил в голос металла. Большой сразу отвернулся, а я почти шёпотом произнёс: — Рассказывай обо всём. Чем живёшь, чем дышишь, как стал «пальцем»…

Я специально «нагружал» коротышку. Сейчас он вынужден был всматриваться в искрящееся окружение, вслушиваться в мои слова и одновременно думать о том, что говорить. А это весьма непростая задача даже для хорошо подготовленного человека.

— Ты же сказал, что мы не на прогулке, милостивый государь, — хмыкнул Большой. — Так что какие уж тут рассказы?

Он выбрал самую простую стратегию — если не готов к разговору, то постарайся его избежать. Схема рабочая, однако я не собирался отпускать «рыбку» с крючка.

К тому же наша беседа вряд ли серьёзно скажется на боеготовности. Я контролировал обстановку, да и Лэйла с Дру-угом тоже не сидели с закрытыми глазами.

— Никто не предлагает тебе устраивать представление в лицах, — усмехнулся я. — Смотри по сторонам, но не забывай отвечать на вопросы. Ничего сложного, согласись.

— А у меня есть выбор? — с тяжёлым вздохом спросил Большой.

— Разумеется, — спокойно ответил я. — Выбор есть всегда. В твоём случае — это выбор между коротким интересным разговором и вечным мёртвым молчанием.

— Пожалуй, я выберу разговор, милостивый государь!

— Верное решение, — я ободряюще кивнул. — Тогда говори.

— Жить, милостивый государь, я начал только сейчас, поэтому рассказывать пока не о чем, — сообщил коротышка. — Дышу я воздухом, как и все мы, а вот «пальцем»… «Пальцем» стал из-за маменьки…

Большой замолк, а я наблюдал за его мимикой, жестами и движениями. Он не хотел говорить, но вовсе не потому, что боялся выдать какую-то тайну. Дело было в другом: воспоминания причиняли Большому боль, и он не горел желанием возвращаться к ним.

Впрочем, информация, которую коротышка мог сообщить словами, играла сейчас второстепенную роль. Куда важнее были невербальные сигналы — они с куда большей точностью позволяли понять, что за человек передо мной. А это имело огромное значение, ведь совсем скоро Большому предстояло прикрывать наши спины.

И я бы очень не хотел, чтобы вместо этого благородного дела он попытался всадить болт в мой затылок.

— Не сошлись характерами, и ты решил сбежать? — спросил я, поскольку Большой явно ждал этого вопроса.

— Не совсем, — с кислой улыбкой ответил он. — Скорее, меня попросили уйти…

— А я даже не удивлена, коротыш! — влезла в разговор Лэйла. — Ставлю единственный глаз против твоей поломанной реснички, наверняка ты так утомил матушку болтовнёй, что у неё не оставалось другого выхода!

— Поберегите свои прекрасные очи, миледи, — Большой горько усмехнулся. — Моя маменька видела во мне куда больше недостатков, чем один только длинный язык.

— Хочешь, чтобы я тебя пожалела⁇ — тут же взвилась девушка. — Думаешь, ты единственный, от кого отвернулась семья???

Судя по изменившемуся лицу, Большой не ожидал столь резкой отповеди.

— Ничего такого я не думал, миледи, — виновато произнёс он. — Впрочем, при виде вашего гибкого стана я могу думать лишь об одном… Однако в приличном обществе, к которому мы оба имеем честь принадлежать, о подобном говорить не принято!

Лэйла прыснула и прикрыла рот кулаком. Ей хватило ума понять, что хохотать во весь голос лучше не стоит. Иначе на огонёк могут заглянуть какие-нибудь очередные местные «весельчаки».

Большой удивился ещё сильнее. Между вспышкой ярости и приступом веселья у его «пассии» прошло всего пара секунд. Я едва заметно усмехнулся. Всё-таки, чтобы привыкнуть к причудам Лэйлы, требовалось какое-то время.

— Мать попросила тебя присоединиться к «пальцам»? — спросил я, чтобы вернуть разговор в нужное русло.

— Попросила? Нет, милостивый государь! Моя маменька не стала бы ничего просить у ничтожного карлика… Она приказала мне стать одним из них. А я тогда был слишком юн и слишком глуп, чтобы её ослушаться.

Большой снова затих. В его взгляде, который скользил по округе, выискивая опасность, читались нескрываемая тоска и сожаление.

Наш разговор напоминал перетягивание каната. Причём один его конец находился в моих руках, а другой был обмотан вокруг огромного «камня» детских обид, тяжёлым грузом лежавших на душе Большого.

Картина понемногу прояснялась. Передо мной находился недолюбленный ребёнок, которого самый близкий человек отправил в «тюрьму» коллективного разума. Неудивительно, что у Большого были проблемы с дисциплиной.

«Работать» с такими людьми довольно трудно. Они не терпят жалости и очень неохотно идут на контакт, выстраивая вокруг себя эдакий купол. Но и в этой защите всегда есть брешь.

Очень часто брошенные дети в глубине души винят в произошедшей с ними трагедии самих себя. Они считают, что были недостаточно хороши, чтобы стать нужными, а потому всю свою жизнь пытаются эту самую «нужность» доказать. Причём, в первую очередь, доказать самим себе.

И этим можно было воспользоваться.

— Если ты ждёшь сочувствия, то тебе придётся ждать очень долго — мы не любим нытиков, — с нотками презрения в голосе произнёс я.

Чтобы сдвинуть «камень» с места, его нужно как следует раскачать. Люди, подобные Большому, боятся хорошего отношения к себе — они всегда ждут какого-то подвоха. А вот в презрении никакого подвоха нет. И оно должно было раззадорить коротышку.

— Если ты собираешься молчать после каждой произнесённой фразы, — продолжил я, — то тогда можешь даже не начинать свой рассказ… Впрочем, я в любом случае не услышал пока ничего интересного.

Большой пристально разглядывал медленно «проплывающие» мимо нас стволы деревьев. Однако в его взгляде уже не было тоски. Грубость привела коротышку в тонус.

— Я надеялся услышать историю воина, но получил только жалкие стенания неудачника, — подвёл итог я.