Джефферсон был прилежным студентом, но оставался живым молодым человеком. Уит велел ему прочесть трактат «Кук о Литтлтоне» — первую из четырех частей составленного Эдвардом Куком свода законов Англии. Вскоре Джефферсон прочитал все четыре части, но не без отвращения. Своему другу Джону Пейджу он признавался: «Я искренне надеюсь, что душу старика Кука забрал дьявол, ибо я ни от чего так не уставал, как от этого ветхого, скучного мерзавца». Когда он произносил это, ему было девятнадцать лет. Ему был невыносим Кук, и он жаждал общества своих друзей: «Передавай мои нежные приветы, — писал он Пейджу, — всем юным леди, с которыми я знаком». Юный виргинский джентльмен обычно мог похвастаться обширными знакомствами, и список пассий Джефферсона был длинен.

Так, туда входила некая Элис Корбин, на которую он имел виды, а его переписка той поры рисует образ привлекательного юноши, пылко превозносящего свою «Белинду», как он называл Ребекку Бервелл, а также мечтающего о танцах и обществе молодых леди и не вполне ясно представляющего себе будущее.

Каковы бы ни были мечты Джефферсона, он должен был понимать, что его будущее связано с адвокатской практикой и выращиванием табака, и он рьяно принимается за то и другое с ответственностью, необычной для молодого человека. Отец Томаса умер, когда ему было четырнадцать лет, и к 21 году на его плечах лежала забота о матери и младшей сестре Элизабет. Он мужественно принял вызов: бережливо вел семейное хозяйство, начав выращивать табак примерно в одно время со вступлением в адвокатскую коллегию. Финансовые отчеты, которые он делал в те годы, рисуют нам портрет рачительного человека, старавшегося фиксировать любые расходы. Так, например, если во время своих деловых поездок ему нужно было отдать вещи в стирку и он оставлял шиллинг для прачки, то этот факт непременно находил отражение в его записях. То же самое происходило, когда ему требовалось подковать лошадь.

Джефферсон, судя по всему, снискал уважение своих соседей и более важными деяниями, так как в 1769 году они выдвинули его в палату горожан Виргинии от округа Албемарл. Три года спустя, 1 января 1772 года, он женится на молодой вдове Марте Уэйлс Скелтон. Хотя Джефферсон почти не упоминал о своей жене в письмах и не говорил о ней даже своим друзьям, брак был очень счастливым с обеих сторон. Вплоть до начала войны в 1775 году жизнь Джефферсона ничем не отличалась от жизни прочих виргинских плантаторов, но в следующем году 33 лет от роду он уже прослыл человеком невероятных способностей. Его отличали не только широкий круг интересов и блестящее образование — казалось, что ему интересно все происходящее вокруг и почти все, чему можно научиться из книг. Он изучал архитектуру, музыку, классическую литературу, политику, юриспруденцию, историю и естественные науки, однако выделял его не багаж знаний, а интеллект. Джефферсон не был мыслителем или теоретиком. Не беспокоили его и формальные проблемы философии. Так, к Платону он относился без всякого уважения; он не питал интереса к абстракциям, но его ум был чрезвычайно пытлив. Джефферсон задавал вопросы по всем предметам, что изучал, и искал эмпирические ответы на них. Он не удовлетворялся поиском доказательств, что было присуще законникам, — у него были склонности и задатки настоящего ученого. И самое главное, Джефферсон имел воображение, развитое более чем у кого бы то ни было из его современников. Революция стимулировала это воображение и прояснила перспективы, разворачивавшиеся перед гражданами свободной Америки.

К 28 июня все колонии, кроме Нью-Йорка, позволили своим делегатам голосовать за независимость. Пенсильвания особенно неохотно присоединялась к общей тенденции, но народные активисты, взяв на вооружение преамбулу Адамса от 15 мая, стихийно собрали толпу и буквально заставили легислатуру принять нужное решение. Итак, когда 1 июля дебаты возобновились, подавляющее большинство конгресса выступало за независимость. Однако голосование показало, что делегации Пенсильвании и Южной Каролины выступили против проекта, а мнения двух представителей Делавэра разделились. Делегаты Нью-Йорка ответили, что поддерживают объявление независимости, но не могут голосовать «за», так как повинуются старым наказам. На следующий день, 2 июля, явился третий член делегации Делавэра, и она присоединилась к большинству; так же поступили Южная Каролина и Пенсильвания. Таким образом, в оппозиции находился только Нью-Йорк, одобрение конвента которого появилось в конгрессе только 15 июля. Но еще до того, 4 июля, конгресс принял Декларацию независимости, внеся несколько поправок в проект[589].

Официальная Декларация, принятая в июле 1776 года, вызвала огромный резонанс, но еще до этого, с апреля по июль, было обнародовано порядка 90 деклараций меньшего масштаба, составленных во всех колониях. Так поступили девять колоний, некоторые сказали об этом в инструкциях делегатам; Род-Айленд, всегда имевший собственное мнение, принял законодательный статут; другие колонии ограничились преамбулами к своим конституциям. По меньшей мере девять округов послали соответствующие наказы провинциальным конгрессам или легислатурам. О своей независимости заявили три коллегии присяжных, полдесятка частных или полугосударственных корпораций, например ремесленники Нью-Йорка и батальоны ополченцев в Пенсильвании. Декларации выпустили более 50 городов[590].

Все эти документы так или иначе отражали историю конфликта с Великобританией, ряд из них весьма детально. В некоторых из них, написанных витиевато, в громоздких выражениях излагаются причины разрыва с королем и парламентом. Вот, например, образец декларации коллегии присяжных округа Чероуз, Южная Каролина: «Когда мы лишились, без всякой на то причины, защиты со стороны [короля и парламента], и ее заменили жестокость и угнетение; когда тирания, насилие и несправедливость пришли на смену равенству, кротости и дружелюбию; когда кровопролитие, убийства, грабежи, пожары и преследования выявили злонамеренность Англии, то самосохранение и забота о благосостоянии и безопасности стали важнейшей необходимостью». Несмотря на все упражнения в изящной словесности, декларации завершались вполне определенными выводами. Коллегия присяжных из Чероуз говорила об «отделении» так: «Оно доказывает свою полезность тем, что является единственно возможным залогом счастья и безопасности». В первые месяцы 1776 года такой вывод казался очевидным многим американцам, не только остававшимся в городах и селениях, но и тем, кто сражался в Континентальной армии и ополчении[591].

Солдаты, построившиеся на плацу 9 июля, слушали, как офицеры зачитывают им текст Декларации независимости, а в последующие дни и большинство гражданских услышали этот текст или сами прочитали его в газетах. И военные, и гражданские лица откликнулись приветственными возгласами и поздравлениями, но неясно, что им понравилось в Декларации больше всего. Наиболее вероятным кажется, что это объявление конгрессом независимости от Британии. Независимость де-факто была очевидна для многих уже в течение года, сейчас же она была закреплена де-юре, и нужно было подтвердить это, даже если потребуется жертвовать жизнями.

Что именно американцы думали и как относились к «истине», которая представляется как «самоочевидная», а именно, что все люди «наделены их Творцом… неотчуждаемыми правами», среди которых «жизнь, свобода и стремление к счастью», остается неясным. В обществе не возникло какой-то спонтанной дискуссии по этому поводу, не было споров и вокруг утверждения, что все люди «созданы равными». Слова эти принадлежат Томасу Джефферсону, и хотя в то время да и долгие годы спустя они воспринимались как само собой разумеющиеся (как и весь текст Декларации), на самом деле в них, вполне возможно, содержится ряд более новаторских положений, чем принято считать.