Почему неопытная армия Вашингтона раз за разом отказывалась принимать бой? Командующий объяснял это тем, что его солдаты были свободными людьми; такое объяснение наполняло его одновременно отчаянием и гордостью. Свободолюбие побудило их начать революцию, но именно оно парадоксальным образом делало из них плохих солдат. Свободолюбие, которое отмечал Вашингтон, оставило свой отпечаток на характере армии: американцы были свободными, но терпеть не могли ограничений и дисциплины, а именно дисциплиной крепка армия. Дисциплина была следствием упорного обучения, а упорное обучение требовало долгого срока службы. По ходу войны Вашингтон стал понимать, что дух свободы, переполнявший его соотечественников, не только ухудшает боевые качества его войск, но также препятствует созданию крупной регулярной армии и, в более широком смысле, политической организации населения колоний, столь необходимой для широкой поддержки фронта[599].

Возможно, Вашингтон так никогда и не осознал несбыточности своего желания совершить революцию силами современной регулярной армии, установить независимость Америки с помощью организации, систематически подавлявшей независимость ее членов. Однако он никогда не отказывался от своих надежд: он страстно верил в американское дело и определял его так же, как и все наиболее просвещенные его сторонники — как борьбу за права человека. Если перенести эти права на личностный уровень и поведение отдельного человека, они не обязательно должны разлагать волю и дисциплину армии, если, естественно, речь идет о настоящей армии, где выполняются приказы и солдаты сознают свой долг. Но разве стоит ожидать от разношерстных личностей, составлявших ополчение, чтобы они отчаянно сражались и стойко держали фронт, когда их жизни угрожает опасность? Они должны сражаться, настаивал Вашингтон, за свою честь, славу и признание — все те аристократические добродетели, которые свободные люди любого сословия могут ценить, если их этому научить. Свободные люди могут сражаться как за свою честь, так и за общее великое дело. Но они не смогут сражаться, находясь в своем нынешнем состоянии — в виде ополчения с его местническими устремлениями, некомпетентными избираемыми офицерами, пренебрежением к дисциплине и коротким сроком службы[600].

Недоверие Вашингтона к гражданским лицам под ружьем было настолько велико, что он не допускал и мысли о том, чтобы поднять на войну все население страны, так что идея эта с успехом была реализована только двадцать лет спустя в ходе Французской революции. Вашингтона не пугали призраки социальной революции и классового переворота — он просто не рассматривал такую возможность. Народ, вследствие недостатка исполнительности и неспособности жертвовать собой во имя организованности и дисциплины, виделся ему беспомощным. Лучшее, что можно было сделать в ходе Войны за независимость, — это создать постоянную армию из свободных людей, лишенных худших черт характера, которые заложены в свободолюбии. По мнению Вашингтона, такие люди превзойдут обычных наемников — у них есть цель, и если удастся пробудить в них чувство чести, то они смогут стать чем-то вроде регулярной армии. Но пока в его распоряжении такой армии не было, все, что ему оставалось делать, это возводить укрепления, защищая брустверы, валы и траншеи, так как гражданским добровольцам, проходившим в бесконечном круговороте через его лагерь, катастрофически недоставало гордости и чести. Поэтому война укреплений оставалась для Вашингтона единственным выходом.

Стратегии британцев, в свою очередь, недоставало простоты стратегии противника. Пока Хау не эвакуировал Бостон в марте 1776 года, у кабинета министров вообще не существовало никакого общего плана ведения войны. Мало того, можно высказать предположение, что такого плана так и не появилось. Проблемы британцев состояли в том, что в 1775 году, после Лексингтона, у них не было понимания того, что происходит, а без такого понимания ни о какой стратегии не могло быть и речи. Хау сидел запертым в Бостоне едва ли не год; все это время король знал, чего он хочет: подчинения колоний собственной и парламентской власти. В конце концов, полагал он, все должно вернуться к началу, до нагнетания ситуации, начавшегося в 1764 году. Норт не казался человеком, который мог бы добиться удовлетворявшего короля решения, но, будучи государственным мужем, он стал действовать в этом направлении. Лорд Джордж Джермен, заменивший Дартмута на посту госсекретаря по делам Америки, разделял энтузиазм короля, стремившегося нанести американцам поражение, а затем вновь присоединить их к империи, но, как и другие члены правительства, не имел ясного представления, как превратить желание военной победы в реальную победу над Америкой[601].

Частично проблемы правительства были обусловлены выбором метода ведения войны. Адмирал Ричард Хау, осуществлявший общее руководство всеми силами в Америке, был человеком выдающихся способностей и значительного влияния. Лорд Хау с 1758 года находился во главе располагавшей большими связями семьи Хау, став четвертым виконтом Хау после гибели своего старшего брата. Члены семьи периодически занимали важные посты, а некоторые многие годы заседали в парламенте. Также они пользовались расположением при дворе; так, мать Хау после замужества получила ренту от Георга I, а позже вошла в придворный штат. Адмирал Ричард, лорд Хау, также занимал при дворе видное положение; во время Семилетней войны на его эскадре служил брат Георга III; королева Шарлотта была крестной матерью его старшей дочери, а сам король прислушивался к его суждениям по вопросам военного флота[602].

Несмотря на свои достоинства и дружбу с королевской четой, Хау держался в стороне от политики, был независим в суждениях и отказывался поддерживать политику принудительных мер против колоний. Вместо этого он слыл сторонником примирения и оставался на своих позициях вплоть до назначения командующим вооруженными силами в Америке. Он проникся уважением к Америке и американцам, по всей видимости, после того как на деньги Массачусетса в Вестминстерском аббатстве был установлен памятник его брату Джорджу Огастесу, третьему виконту Хау, погибшему в сражении при Тайкондероге в 1758 году.

В феврале 1776 года король назначил лорда Ричарда Хау главнокомандующим в Америке, несмотря на его политические взгляды. Кабинет министров хотел во что бы то ни стало покорить колонии, и весной адмирал получил недвусмысленные инструкции на этот счет. Ему запрещалось вступать в переговоры, пока колонии не признают верховную власть парламента без всяких условий и ограничений. В инструкциях, данных Хау, также оговаривались и шаги, которые он должен был предпринять: прекращение любой торговой деятельности колоний, блокада американских портов и уничтожение всех военных кораблей, складов и укрепленных сооружений врага.

Примерно в это же время Джермен достиг взаимопонимания с Уильямом Хау, командующим сухопутными войсками в Америке. Джермен уже не меньше года был убежден, что Нью-Йорк должен оставаться основной целью операции на суше. Хау был согласен с этим, а также с тем, что туда нужно переправить части из Галифакса, присоединить к ним небольшой отряд Клинтона из Каролины и укрепить их большой армией, посланной из Англии. Таким образом, к лету в распоряжении Хау в районе Нью-Йорка могло оказаться порядка 30 000 человек. Эта армия должна была двигаться вверх по Гудзону на соединение с небольшим отрядом из Канады под командованием Карлтона. Если Вашингтон решится воспрепятствовать этому маневру, то две армии окружат его и полностью уничтожат. В случае же отхода американцев «красные мундиры» вступят в колыбель мятежа, Новую Англию, и покорят ее. Главной стратегической целью было разделение колоний надвое, после чего покорение колоний к югу было неизбежно.