Первин медленно подошла к этой кровати.

— Вещи так и лежат тут? Почему?

— Одежда осквернена, прикасаться к ней — накликать беду, — ответил слуга. — Убирать ее незачем. А тело увезли во дворец, чтобы раджмата могла его омыть.

— Она, а не мать князя, — уточнила Первин, вспомнив про горе Мирабаи.

— Да. Князь сказал, она слишком сильно горюет после смерти своего достопочтенного мужа, махараджи. Нельзя ей показывать тело. — Бабурам смотрел мимо Первин, лицо его было мрачно, он явно вспоминал тот тяжелый день. — Когда тело омыли и облекли в чистые одежды, обряд совершили на озере, и он отправился в следующую жизнь.

Первин протянула руку и приподняла кусок ткани, надеясь, что не нарушает никаких правил. То была наволочка от подушки, снизу к ней прилип черный волос. Волос князя. Чувствуя, что все на нее смотрят, Первин сложила наволочку и вернула на место.

После этого она взяла в руки хлопковые штанишки, почти полностью истлевшие, хлопковую жилетку. От джодпуров остались лишь длинные полосы ткани, заляпанные грязью и кровью. При виде бурых пятен сердце ее пустилось вскачь. На месте была и маленькая зеленая бархатная пагри, украшенная сапфирами, — она, видимо, свалилась у князя с головы.

Первин поразило, что эти очень бедные люди все-таки не продали пагри. А потом мысли ее обратились к тому, чего здесь не хватало.

— А на князе был кафтан или рубаха?

Старик покачал головой.

— Кафтана не было.

Тут ей пришла в голову еще одна мысль. Если князя загрыз леопард, вся одежда должна быть залита кровью. А тут ржавые потеки, при этом джодпуры, если не считать крупных дыр, все в мелких порезах — как будто ткань кололи острым ножом.

Может, это действительно следы зверя. Она вспомнила слова Мирабаи о том, что накануне того дня, когда обнаружили тело князя, она видела в небе стервятников. Вдруг это следы их клювов? Значит, когда они прилетели, князь, скорее всего, был уже мертв, но еще не растерзан. Выходит, убил его не леопард, как считал доктор Эндрюс.

И куда пропала верхняя одежда?

Возможно, нетронутый кафтанчик может рассказать о том, что нападения леопарда или тигра не было вовсе.

— Я вас очень прошу, — сказала она, зная, что, скорее всего, получит отказ. — Мне нужно забрать эти вещи с собой.

— Они вам не принадлежат, — возразил Бабурам. — И накличут беду.

— Их нужно показать представителям властей, — сказала Первин. А не услышав ответа, добавила: — У вас внизу висит портрет очень могущественного англичанина.

Старик бросил на нее опасливый взгляд и ничего не ответил.

— Я не хочу, чтобы новый вице-король, лорд Рединг, вынужден был сюда приехать, — произнесла Первин внушительно. — Если я доставлю эту одежду к нему в кабинет, ему не придется ехать за ней лично. И тогда вы все будете в безопасности.

Все сомнения тут же слетели с лица у Бабурама. Он не стал возражать, когда Первин сняла свою дорогую шаль и аккуратно завернула в нее все тряпки.

Когда они снова тронулись в путь, солнце уже скатилось вниз до половины. Лакшмана явно сердило то, что она надолго ушла наверх с Бабурамом. Это отняло примерно двадцать минут. Пути оставалось около полутора часов, света — около часа.

— Сделайте что сможете, — сказала Первин.

Она знала, что спереди на паланкине есть фонари, которые можно зажечь. Оставалось надеяться, что их света хватит и осветить дорогу, и отогнать хищников. Первин больше не задергивала шторы, а вместе с носильщиками высматривала диких животных. Взглядом она искала во тьме горящие глаза, а мысли все возвращались к опасности, исходившей от людей. Вандана и Язад — они достаточно богаты и родовиты, чтобы попирать общественные преграды. Родерик Эймс, страдающий от своего положения парии и среди индийцев, и среди англичан. Князь Сваруп, которому не суждено править Сатапуром, потому что он родился вторым. И даже Адитья, который в приступе гнева тут же выхватил нож, представлял определенную опасность.

Кроме того, ее угнетала мысль об изуродованном портрете бывшего вице-короля. Нужно было спросить Бабурама, знает ли он, кто совершил этот дерзкий поступок. Скорее всего, кто-то из аристократов — ибо кто еще мог позволить себе такое?

Смеркаться начало, когда они добрались до деревни, где они с Лакшманом побывали два дня назад. Перед хижинами горели костерки, на которых готовили еду, они казались маяками и указывали путь. Когда они вышли из деревни и углубились в лес, огоньки скрылись. Первин увидела очертания деревянного указателя — она знала, что им отмечена тропа, ведущая в гостевой дом. Указатель вроде бы говорил о том, что путешествие скоро благополучно завершится, но он же напомнил Первин, что ее ждет неловкая ситуация. Она объявила Колину, что не будет ночевать в гостевом доме. Теперь-то она понимала: столь бурная реакция вызвана тем, что она боялась самой себя. Ей очень не хватало эмоциональной и физической привязанности, столь же реальной, сколь и изгиб его спины, когда он занимается йогой, столь же реальной, как и пот, бегущий по спинам носильщиков. Она знала: если она станет и дальше встречаться с Колином, чувство это только окрепнет, — а это ни к чему.

Первин высунула наружу голову и обратилась к Лакшману:

— Остановитесь, пожалуйста, у дома Мехта.

Он обернулся, не замедлив быстрого шага.

— Вы велели доставить вас в гостевой дом.

Не поспоришь.

— Оставите меня у Мехта, а сами возвращайтесь к мистеру Сандрингему и скажите ему, что я приеду завтра.

Лакшман не ответил; интересно, что будет дальше. Пока они разговаривали, носильщики шли, не снижая темпа. Тем не менее у ворот дома Мехта Лакшман отдал приказ опустить паланкин.

Первин, довольная, что просьбу ее исполнили, вылезла наружу. В спине, бедрах и шее после двух дней езды в паланкине и почтовой повозке поселилось множество болевых точек, и Первин чувствовала себя настоящей старухой. Она робко подошла к привратникам. Сказала, стараясь, чтобы голос звучал любезно:

— Я была здесь в гостях два дня назад. А сейчас хотела бы видеть бурра-мемсагиб.

— Имя? — отрывисто поинтересовался привратник постарше, рослый, с встопорщенными усами.

— Первин Мистри, эсквайр.

— Вас не могут принять, — ответил он безапелляционно, и второй страж согласно кивнул.

— Почему? — не сдавалась Первин.

— Бурра-сагиб еще вчера уехал по делам. А бурра-мемсагиб неважно себя чувствует.

По суровому лицу привратника было не определить, не хочет ли он попросту ее спровадить.

— Тревожная новость. Давно она болеет?

— Довольно давно.

Еще сутки назад Вандана была воплощением здоровья. Первин недоверчиво уточнила:

— Могу я к ней пройти и спросить, не нужно ли позвать врача?

— Она не расположена никого видеть.

Может, старший привратник все-таки говорит правду? По всей видимости, повторяет то, что его просила говорить Вандана, так что силой в дом не прорвешься. Первин пристально взглянула обоим стражам в лицо и сказала:

— Вызовите, пожалуйста, доктора Эндрюса. И сообщите мемсагиб, что я волнуюсь. Я буду в гостевом доме и вернусь сюда, если мне дадут знать, что она нуждается в моем обществе или просит позвать врача.

Они двинулись к гостевому дому, небо из темно-синего стало густо-багровым, потом черным. Первин заговорила погромче, чтобы услышал Лакшман:

— А почему бы не зажечь фонари?

Лакшман подбежал поближе, чтобы ответить.

— Слишком много масла изведем на такой короткий участок. — И тут же резко выкрикнул: — Айо! Стой!

Паланкин замер, и из разноса, который Лакшман устроил носильщикам, Первин поняла, что они подошли к самому краю обрыва. И все равно отказываются зажигать фонари! Дальше они двигались медленнее, и Первин оставалось только молиться. Голоса животных и насекомых слились в единый оркестр. Первин подумала: слишком близко к цивилизации для тигров и леопардов, зато невидимых змей хоть отбавляй.