Мирабаи опустилась в одно из обитых бархатом кресел. Но на спинку откидываться не стала, сидела очень прямо, будто используя официальную позу в качестве одного из способов защиты.

— Вы верите в то, что я люблю своего сына?

— Разумеется! — У Первин не возникло ни малейшего ощущения, что заботливость, которую махарани проявляла за ужином, наигранна. Тем не менее стоило послушать, что она имеет сказать. Поэтому Первин решительно откинула с кровати москитную сетку. Опустила ноги на пол, в мягкий мех ковра, встала, пересекла огромную комнату и села в такое же кресло напротив Мирабаи. Увидела, что Мирабаи окинула взглядом ее простую ночную сорочку из белого хлопка. Невестка долго уговаривала Первин взять вещицу поизящнее, с кружевной отделкой, но Первин отговорилась тем, что по ночам общаться с правителями ей не придется.

— Я люблю сына, — повторила Мирабаи, и теперь, вблизи, Первин смогла разглядеть, что в глазах у нее стоят непролитые слезы. — Отослав князя Дживу Рао в Англию, я обреку себя на разлуку в самые важные годы его жизни. Но при этом я знаю: это единственный способ спасти ему жизнь.

Первин невольно содрогнулась. Еще раньше, прочитав письмо Мирабаи к Колину, она начала гадать, что махарани имеет в виду под «физической безопасностью» своего сына. Вдовствующая княгиня тоже чем-то встревожена. Хоть в чем-то махарани единого мнения — возможно, именно на этой основе Первин и сможет привести их к единомыслию. Она негромко произнесла:

— Чоти-рани, агенту вы писали про образование своего сына. Вся ваша аргументация строилась вокруг этого. А теперь вы говорите, что есть и другие обстоятельства?

Мирабаи не сводила с Первин лучистых глаз.

— Образование меня тоже волнует. Басу мало чему может его научить. Но главное — это его жизнь. Мне очень страшно, как никогда еще не было.

По спине у Первин прошел холодок. Чтобы Мирабаи не заметила ее реакции, Первин подошла к альмире, достала свою шелковую накидку. Завернулась в нее, снова села в кресло.

— А на каких основаниях вам за него страшно?

— Смерть его старшего брата не была случайностью. Его убили. — Махарани глубоко вздохнула и только потом продолжила: — Мне кажется, кто-то поставил перед собою цель истребить моих детей. Кто — не знаю, но чутье не обманешь. Это такая же правда, как то, что снаружи идет дождь, что я дышу воздухом.

Чтобы инициировать расследование прошлых смертей, Первин нужны были убедительные доказательства.

— Скажите, пожалуйста, почему вам кажется, что князь Пратап Рао был убит?

— Да вы послушайте! — Мирабаи стиснула руками подлокотники кресла. — В тот день, когда моего старшего сына увезли на охоту, я была здесь, во дворце, с другими детьми. Утром мы все вместе молились в дворцовом храме. Сперва — Шиве, искореняющему зло. Он наше главное божество. У нас еще есть отдельный храм, где стоит каменная статуя Араньяни, покровительницы лесов. Я всегда оставляю у ее подножия цветы и фрукты. И в тот день, посмотрев на статую, я увидела слезы у нее на щеках.

Первин очень постаралась сохранить нейтральное выражение лица. В первый момент она отреагировала скептически — кто угодно мог пролить на статую несколько капель воды, а может, в потолке образовалась протечка. Но что, если речь идет о настоящих слезах? Араньяни представлялась Первин какой-то неведомой силой.

— Нужно мне было показать это чудо детям. Но они бы стали спрашивать, что это означает. Я же подумала: слезы могут говорить о том, что в лесу что-то случилось. — Махарани опустила глаза вниз, покручивая браслеты на левом запястье. — Под конец дня я поднялась по лестнице на верхний этаж дворца. Там есть открытая галерея, с которой видно далеко в лес.

Первин кивнула, дабы не прерывать собеседницу.

— До охотничьих угодий отсюда семь километров. Выстрела я не слышала, но сразу поняла: что-то случилось, потому что в небе кружили стервятники.

— В ваших краях вообще много птиц.

— Стервятники не убивают, они питаются убитыми, — возразила махарани. — Я такое видела не раз, потому что охотилась с самого детства и до смерти мужа. В тот день я объяснила появление стервятников тем, что сын мой убил тигра или леопарда, тело освежевали, а кости бросили птицам. Я почувствовала облегчение, ожидая, что через несколько часов они вернутся.

— А кто свежует добычу? — поинтересовалась Первин: махарани говорила без всяких эмоций, но перед глазами вставала очень неприятная картина.

— Уж всяко не мой сын, — ответила Мирабаи, бросив на Первин сочувственный взгляд. — Обычно — грумы, которых берут на охоту. Они снимают шкуру — это трофей того, кто застрелил зверя, из нее изготавливают ковер. — Она помолчала. — Ковры в этой комнате — добыча моего мужа.

— Понятно. — Первин не стала упоминать, что ей было жалко леопарда и она старалась не наступать на ковер. Она знала, что охотничьи трофеи — неотъемлемая часть дворцовой жизни.

— Но по ходу охоты не убили ни льва, ни леопарда; это подтвердили все участники. — Мирабаи продолжила, и голос ее дрожал: — Деверь видел в тот день, что сын мой заблудился в лесу, а ночью его загрыз леопард или другой зверь. Но я вам уже сказала, что сразу после полудня видела круживших стервятников. И полагаю, что они прилетели за моим сыном.

В зороастризме, который исповедовала Первин, стервятники были обязательными участниками погребальной церемонии. После похоронных обрядов тело уносили на башню, чтобы птицы склевали плоть. Тем самым человек отдавал свои долги миру и не заражал ни воду, ни почву. Но Первин понимала, что сейчас не время обсуждать отношение ее соплеменников к этим птицам. Нужно было вытянуть из Мирабаи всю запутанную историю, не вызвав у нее при этом нового потрясения.

— Я прекрасно вас понимаю. Но, может, зверь убил покойного махараджу и убежал? А потом появились стервятники.

— Возможно, но я так и не видела его тела. — Мирабаи отпустила подлокотники, в которые вцепилась мертвой хваткой, и плотно обхватила себя руками, будто пытаясь утешиться. — Деверь сказал, я не вынесу этого зрелища. Свекровь и ее фрейлина обмыли покойного, ничего мне не сказав. А потом его увезли и похоронили.

— Понимаю, откуда у вас столько вопросов, — кивнула Первин.

— Я просила, чтобы мне вернули одежду сына. Они сказали, от нее ничего не осталось. Но животные не едят ткань. Там должны были быть клочья!

— Так вы думаете, что кто-то застрелил вашего сына во время охоты? — спросила Первин.

— В отчете врача не сказано, что в него стреляли. И князь Сваруп, и Адитья утверждают, что, согласно отчету, выстрела не было. Но это не может служить убедительным доказательством, ведь его ружья не нашли!

Тут было над чем призадуматься.

— А кроме князя Сварупа и шута Адитьи кто еще ездил на охоту?

— Четыре грума. Имен их я не знаю, но двое были из дворцовой прислуги, а двое служат у князя Сварупа.

— А князь Пратап Рао выказывал нервозность перед охотой на леопарда? — Первин подумала, что юный махараджа мог заподозрить преступные намерения одного из своих спутников.

— Да. И очень сильную! — Слова так и полились из Мирабаи: — Он плакал, а когда я спросила о причине, сказал мне: он боится, что князь Сваруп сам застрелит всех зверей, как это бывало раньше. Ему очень хотелось обзавестись собственным ковром из леопарда. Многим князьям младше него уже случалось убить тигра или леопарда, и в детских у них лежали трофеи.

Первин интересовали вовсе не эти подробности, однако слова Мирабаи подтверждали рассказ доктора о том, что именно по настоянию мальчика никто, кроме него, не был вооружен. Возможно, он обронил или оставил ружье где-то в лесу, так как оно оказалось для него слишком тяжелым. Но была у нее и другая версия, которую она не озвучила Мирабаи: кто-то подстерег мальчика, ударил прикладом, а потом избавился от оружия.

Младшая махарани подалась вперед и в упор глянула на Первин.

— Да, сын мой волновался, и я очень надеялась, что ему представится случай отличиться. Он был весь в меня — всегда во власти сильных чувств. Мне нужно было сказать ему: «Ты слишком молод, не справишься. Оставайся дома, в другой раз поохотишься». Тогда он был бы жив!