Я бросаю сумку на заднее сиденье своей машины, дважды промахиваясь ключом по замку зажигания, потому что меня ослепляют слезы. Они льются по моему лицу, когда я включаю передачу, шины визжат по бетону, когда я сдаю назад и выезжаю из гаража.

Если я знаю, что для меня хорошо, я никогда больше не увижу Данте Кампано.

Эта мысль словно вырывает сердце из моей груди.

ДАНТЕ

Когда я просыпаюсь на следующее утро, путаясь в простынях и чувствуя себя так, словно меня настигло самое страшное в мире похмелье, меня охватывает немедленное сожаление. Не о том, что произошло прошлой ночью между мной и Эммой, а о том, что я вообще отпустил ее.

Я не должен был позволять ей уйти.

Но какой у меня был другой выход? Неужели я должен был сам остановить ее, держать взаперти в своем пентхаусе, пока она не передумает? Она бы не полюбила меня за это, я это точно знаю. Я знаю ее лучше.

Прошлой ночью я не выпил ни капли, но голова раскалывается так, будто я это сделал. Желание поехать к ней в квартиру и попытаться убедить ее, что вчерашний уход был ошибкой, кажется почти невыносимым, и я сажусь, потирая лицо руками. Спина болит знакомой болью, которая возникает на следующее утро после татуировки, но я почти не чувствую ее. Все, о чем я могу думать, – это она.

Прошлой ночью...

Сердце учащенно бьется в груди, когда на меня нахлынули воспоминания: я несу Эмму по лестнице, опрокидываю ее на кровать, срываю с нее одежду и свою. Ее вкус на моих губах, то, как она кончила мне в рот, бесстыдная и безвольная. То, как я входил в нее...

Черт.

Я не использовал презерватив. За полтора десятка лет, прошедших с первого раза, я перетрахал бесчисленное количество женщин и всегда использовал средства защиты. Часть такого образа жизни, который мне всегда нравился, заключается в том, чтобы убедиться, что он не обернется для меня болезнью или нежелательным ребенком. Но с Эммой я не беспокоился о первом. А что касается второго...

Моя грудь сжимается при мысли о том, что она беременна моим ребенком. Я никогда не хотел детей, сопротивлялся этой идее всеми силами, обдумывая все способы обеспечить себе наследника Кампано, не прибегая к деторождению. Самым очевидным вариантом всегда было передать титул одному из детей моих братьев - возможно, Лоренцо, поскольку я не могу представить, чтобы Кармин женился, а тем более завел детей. По крайней мере, не в ближайшее время. Он и сам еще практически ребенок.

Но мысль о том, что у Эммы будет мой ребенок, не вызывает у меня паники. Наоборот, все, о чем я могу думать, это о том, какую жизнь это создаст для нас обоих. Я так легко представляю ее, ее изгибы по мере того, как проходят месяцы, и радость от осознания того, что мы создали что-то вместе. Я бы в один миг променял свой холостяцкий пентхаус на дом, чтобы разделить его с ней, если бы это означало такое будущее, которое я вижу в своей голове.

Я тянусь к телефону, испытывая внезапное и неодолимое желание позвонить ей. Мне нужно услышать ее голос, попытаться убедить ее в том, что между нами не должно быть все кончено. Что вместе мы сможем понять, каким может быть будущее для нас двоих.

Разговор с Аидой вертится у меня в голове: она настаивает на том, что я пытаюсь создать новую жизнь для всех остальных членов нашей семьи, не задумываясь о том, как это будет выглядеть для меня. Но теперь я это понимаю.

Лоренцо может считать, что будущее с художником-татуировщиком в качестве моей жены невозможно. Но я не верю в невозможности. Фонтана обрушится на меня за это, я это знаю. Но я никогда не собирался поступать так, как он.

Я сделаю будущее таким, каким захочу. Мне нужно только убедить Эмму, что это возможно. Что ей не придется менять всю свою жизнь, чтобы мы были вместе.

И мне нужно, чтобы она рассказала мне, что именно она от меня скрывает.

Но она не берет трубку, когда я звоню ей в первый раз, или во второй, или в третий. Телефон звонит и звонит, каждый раз попадая на голосовую почту, и разочарование поднимается в моей груди, пока я не могу его сдержать.

Я знаю, что веду себя нерационально. Я знаю, что скорее всего разозлю ее своими действиями, чем чем-либо еще. Но я не могу остановить себя.

Для "Ночной орхидеи" еще слишком рано, поэтому я быстро принимаю душ, надеваю джоггеры и мягкую черную футболку и отправляюсь в гараж. Я беру "Мустанг", чувствуя себя немного виноватым за то, что так поступаю, когда забираюсь в прохладный, пахнущий кожей салон. Если Эмма увидит "Камаро", разъезжающий по ее кварталу, она поймет, что это я. Я не хочу, чтобы у нее было время подумать, прежде чем она увидит меня, и придумать, как она мне откажет. Я хочу застать ее врасплох, чтобы у меня было время сказать то, что у меня на уме.

Зная Эмму, она также может узнать и Мустанг. Я уверен, что она обратила внимание на каждую машину в моем гараже. Но это, по крайней мере, дает мне возможность неожиданности.

Движение плотное, и я стискиваю зубы с каждой медленной милей, чувствуя, как тикают минуты. Желание добраться до нее, все исправить, словно зуд под кожей.

Когда я добираюсь до ее квартала, ее машины нигде не видно. Я снова и снова обхожу вокруг, ища, где бы она могла быть припаркована, но нигде ее не вижу.

В конце концов я нахожу свое место, чтобы припарковаться, ожидая ее машину. Каким-то краем сознания я понимаю, что перешел черту, что мое поведение не вызовет у Эммы симпатии. Если она поймает меня на том, что я ее преследую, это только оттолкнет ее еще больше. Но потребность поговорить с ней хотя бы еще раз непреодолима.

Между нами должен быть способ наладить отношения. Я должен в это верить.

Альтернатива - просто отпустить ее.

Уже поздний вечер, когда я вижу ее машину, движущуюся в противоположном направлении. Я пригибаюсь, в очередной раз смутно осознавая, насколько это нелепо. Когда я сажусь обратно, ее уже нет в машине, и я выхожу, закрывая за собой дверь. Я даю ей достаточно времени, чтобы подняться в свою квартиру, и следую за ней, поднимаясь по лестнице по две ступеньки за раз, пока не оказываюсь на ее этаже. Когда я дохожу до ее двери, я сильно стучу.

— Эмма? — Я жду движения внутри, какого-то ответа, но ничего нет. Я стучу снова, на этот раз сильнее, но не слышно даже звука шагов.

Она намеренно игнорирует меня.

У меня в груди все сжалось от этой мысли. Почему она так старается держаться подальше? Если бы это был кто-то другой, я бы восхищался ее упрямством, ее способностью придерживаться своих границ, но это Эмма. Это женщина, которую я люблю, и я не могу позволить ей так просто уйти.

Слово врезается в мою голову с силой штормового ветра, и моя рука отлетает от двери.

Любовь.

Я люблю ее.

Это не первый раз, когда я так думаю. Но впервые я не смог остановить себя.

Я отступаю от ее двери, сердце колотится. От осознания этого у меня перехватывает дыхание, и я не могу ясно мыслить. Я никогда ни в кого не был влюблен. Мысль о том, что я, возможно, наконец-то нашел кого-то, кто вызывает у меня такие чувства, и только для того, чтобы потерять ее, становится сокрушительной.

Но я не могу заставлять ее вернуться в мою жизнь.

Быстро отвернувшись, я спускаюсь по лестнице и направляюсь к своей машине. Мне нужно подумать, а я не могу сделать это, стоя на пороге ее дома. Я должен пойти домой, но вместо этого я поворачиваюсь, обхожу здание и выхожу на пляж за ним. Я снимаю туфли, оставляя их на краю дощатого настила, и спускаюсь на горячий песок, радуясь острому ожогу подошв ног, когда засовываю руки в карманы своих джоггеров.

Всю свою жизнь я был уверен в том, что должен делать. Еще до смерти отца я знал, что попытаюсь направить нашу семью в другое русло, как только империя Кампано окажется под моим контролем. Я знал, что хочу отдать дань уважения той тяжелой работе, которой посвятили себя он, мой дед и прадед, и при этом сделать все более безопасным для всех нас, менее зависимым от прихотей Семьи. У меня была цель, и я сосредоточился на ней после того, как его не стало. Я не дрогнул, даже когда Лоренцо дал понять, что, по его мнению, я зашел слишком далеко.