Я просто не могу найти в себе силы остановиться.

***

Я с нетерпением ждал, когда снова проснусь рядом с Эммой, когда первым делом увижу ее лицо, чего мне раньше никогда в жизни не хотелось. Я представлял себе, как скользну под простыни и буду есть ее, пока она не проснется, заставляя ее кончать на моем языке, а потом снова трахать ее, сонную и медлительную. Но когда я просыпаюсь, на ее половине кровати нет ничего, кроме вмятой подушки и смятого покрывала.

Меня захлестывает волна разочарования. Прошлой ночью она позволила себе стать ближе ко мне, но при свете дня снова отстранилась. Это несложно понять.

Я встаю, натягиваю брюки и не натягиваю рубашку. Я хочу найти Эмму и шагаю по коридору в ее поисках.

Запах готовящегося бекона подсказывает мне, где она находится, еще до того, как я ее вижу. Я прислоняюсь к дверному проему кухни и некоторое время молча наблюдаю за ней, стоящей ко мне спиной, пока она готовит завтрак.

— Не могу сказать, что я против того, чтобы просыпаться с готовым завтраком, но я бы предпочел, чтобы ты лежала в постели рядом со мной.

Эмма оборачивается, лопатка все еще в ее руке. Ее глаза расширяются, когда она видит, что я стою без рубашки, ее губы слегка приоткрываются, когда она окидывает меня взглядом. Я вижу вспышку желания, прежде чем она сдерживает его, взгляд, почти похожий на сожаление, прежде чем она заставляет себя улыбнуться, машет лопаткой и поворачивается обратно к плите.

— Я думала, ты будешь голоден. Я уже проснулась, но не хотела тебя будить. Все почти готово.

В ее голосе звучит напряженная, принужденная веселость, от которой у меня затылок заныл. Если бы мне пришлось гадать, я бы сказал, что она паникует из-за того, что я провел ночь у нее, но я не совсем понимаю, почему.

— Ты в порядке? — Я опускаюсь на один из стульев, барабаня пальцами по потертому дереву стола. — Ты хорошо спала?

— Я прекрасно спала. — Эмма поворачивается, открывает вафельницу, стоящую рядом с ней, и выкладывает содержимое на тарелку. — Тебе, наверное, пора возвращаться, да? Или, если хочешь, после завтрака я могу подправить те линии на твоей спине. У меня здесь есть все необходимое.

— По-моему, звучит неплохо. — Я наблюдаю за тем, как она передвигается по кухне, доставая тарелки и чашки, наливая кофе. Я никогда не ходил в квартиру к тем, с кем встречался или трахался, никогда не был в женском пространстве, как сейчас. Я всегда предпочитал приводить их к себе домой, где я чувствую себя хозяином положения. Где я могу остаться, а они могут уйти.

Интересно, не это ли заставило Эмму быть на взводе этим утром - то, что она позволила мне войти в свой дом, остаться на ночь не потому, что мне было больно в этот раз, а потому, что она хотела этого.

Потому что мы оба этого хотели.

Кое-что из того, о чем мы говорили прошлой ночью на пляже, снова всплывает в моей памяти, когда она ставит на стол тарелки с вафлями, яичницей и беконом, а также стеклянную банку с сиропом. апельсиновый сок и кофе, и у меня складывается четкое впечатление, что все это потому, что она нервничает. Ей проще занять себя приготовлением большого завтрака, чем думать о том, почему она так себя чувствует.

— Я понимаю, почему тебе здесь нравится, — говорю я ей, откусывая кусочек яичницы. Она поднимает взгляд от своей тарелки, и на ее лице появляется удивление.

— Понимаешь? — Удивление заметно и в ее голосе.

Я киваю.

— Здесь чувствуешь себя как дома. Как будто ты живешь здесь уже долгое время. Не в плохом смысле, — поспешно добавляю я, заметив, как она переводит взгляд на потертый линолеум вдоль прилавков.

— Так и есть. — Эмма возится с вилкой, словно решая, сказать мне что-то или нет. — Вообще-то я живу здесь с самого детства. Мой отец купил эту квартиру. Он был водителем-каскадером.

— Правда? — Мои брови удивленно приподнялись. Я не ожидал такого. — Это неплохая карьера. Впечатляет, честно говоря. Жаль. Я бы с удовольствием с ним познакомился.

Эмма моргает на меня, теперь ее очередь удивляться.

— Откуда ты знаешь, что он умер? Я ничего об этом не говорила.

Я пожимаю одно плечо.

— Твой голос выдал, когда ты упомянула о нем. Мой отец тоже недавно умер, около восемнадцати месяцев назад. Так что не так уж и недавно, я полагаю, хотя иногда мне так кажется. Особенно если учесть, какую ответственность он мне оставил.

Эмма медленно кивает, и что-то в ее лице смягчается.

— Шесть месяцев назад, для меня, — мягко говорит она. — Рак легких. Это было довольно быстро. Он оставил мне квартиру... — Она поднимает руку, жестом указывая на пространство вокруг нас: — Но не так много денег, чтобы справиться с этим. Ипотека, налоги на недвижимость, обслуживание, все это быстро накапливается.

Она делает долгий, медленный вдох.

— Я была груба вчера вечером, на пляже. Мне жаль. Я ни с кем не говорю о таких вещах, даже с Бренданом. С моим другом с работы, — добавляет она, увидев вопрос на моем лице. — Особенно я не хотела говорить тебе. Это не те проблемы, которые нужно решать, и я не хочу, чтобы ты думал, что это так. Особенно сейчас, когда... границы между нами размыты.

Это один из способов сказать это. Я не знаю, что ей ответить. Услышав все это, я хочу попытаться решить ее проблемы. И я мог бы. Я мог бы выкинуть на них столько денег, что все они исчезли бы. Я мог бы выплатить ее ипотечный кредит и даже не заметить ни одной вмятины на своих счетах. Но глядя на ее лицо, на беспокойство, избороздившее ее брови, я понимаю, что это не выход. Это не то, чего она хочет.

— По крайней мере, позволь мне давать тебе достаточно чаевых, чтобы облегчить тебе жизнь. — Я испустил долгий вздох. — Я знаю, ты скажешь, что именно этого ты и не хочешь, но ты не можешь позволить мне быть полностью беспомощным в этом, Эмма. Я…

Ты мне небезразлична. Но то, как сжался ее рот, не дает мне сказать это.

— Пожалуйста, не надо. — Ее голос понижается, становится приглушенным, что мгновенно заставляет меня насторожиться. Она чего-то не договаривает. — И, пожалуйста, не спрашивай меня почему.

Мне и не нужно спрашивать. Я и без ее слов почти уверен, что это как-то связано с ее мудаком-начальником. Но я также подозреваю, что, если буду настаивать, это разрушит хрупкое счастье утра.

Я должен надавить на нее. Но я хочу побыть с ней здесь подольше, вот так. Это желание слишком сильно, и оно побеждает. Несмотря на это, пока мы заканчиваем есть, между нами возникает напряжение, которого раньше не было.

— Я приберусь, пока ты разложишь свои вещи, — говорю я ей, вставая и убирая тарелку, и она слегка улыбается. Она не такая расслабленная, как раньше, как будто у нее на уме другие вещи.

— Спасибо. — Улыбка не сходит с ее губ, но она выскальзывает из комнаты, и я больше не вижу ее, пока не заканчиваю мыть посуду.

Она была права, когда удивилась, увидев, что я убираюсь, когда была здесь в последний раз. Для этого у меня есть домработница, а я в основном живу за счет еды на вынос, хотя в перерывах между визитами уборщицы могу и сам за собой прибрать. Но я никогда не стоял у раковины и не мыл посуду. Я редко готовил еду сам. В этом есть определенная новизна, но я уже слышу голос Эммы в своей голове, если скажу ей, что мне это нравится, и она скажет мне, что я просто играю в дом. Что если мы попытаемся сделать это реальным, то рано или поздно я пойму, что наши миры не совпадают.

Она молчит, пока наносит штрихи на мою спину, после чего устраивается в кресле в гостиной. Я чувствую, как она погружается в ритм работы, используя его, чтобы успокоиться, и я тоже молчу. Я не хочу больше ничего говорить, чтобы не нарушить утреннее настроение.

Когда она заканчивает, я достаю бумажник и достаю наличные, чтобы заплатить ей за сеанс и чаевые. Эмма смотрит на пачку купюр, когда я вкладываю их ей в руку, и ее рот дергается.

— Это слишком много, — наконец говорит она. — Мне даже не нужно считать, чтобы понять это.