– У тебя кто-то на стороне царских воевал, да? Папа? Тише, Лорри. Это нормально. Нормально. Эй? Всё в порядке. – Он встал, обошёл стол, взял меня за руку и погладил. Это касания не похожи, на то, что сделал Чёрив утром, но мне всё равно дурно. – Это не преступление. Ты слышала, он амнистировал царских? Он даже берёт их на службу. Сам, представляешь, зовёт и бывших министров, и латников. Оппозиция, он говорит, оппозиция – это полезно. Читал сегодня газету, представляешь, с его интервью, этот кирийский говорит, что нельзя опираться на мягкую вату согласия, нужно чтобы тебя окружали люди с другими взглядами, чтобы была система противовесов и стяжек. Вот въелось в голову! Вроде ж муть, а въелось.

Я молчала, молчала и не двигалась. У него была теплая рука и пахло от него одеколоном и свежестью.

– У меня, Лорри, отец за царских воевал. Это не тайна. Все знают. Я сам пойти хотел, но батя не пустил, сказал: мелкий ещё. Я правда мелкий тогда был, в двадцать на войне нечего делать. На войне вообще нечего делать. Хорошо, что не пустил. Батя сказал, ты тут нужнее, иди в полицию. Война войной, а ворьё всякое ловить надо, людей защищать надо и Нику одну не бросай, так он говорил. Правильно говорил. Жаль, где он сейчас не знаю. А уезжать отсюда боюсь, здесь мать похоронена и дед с бабкой.

– А живёшь где?

И почему без Ники?

– Да в общежитие, в мужском. Нику не могу к себе взять, пока квартиру не дадут. В наш старый дом снаряд попал вот и ныкаемся теперь. Но скоро отстроят. Брумвальд денег не жалеет.

Я вздохнула. Не нужно спорить. Не нужно. Это никому не поможет, только мне же по шее дадут.

– Мне… я…

Да боже, вставай и уходи!

– Лорри!

– Я завтра зайду, хорошо? У меня завтра выходной. А то Чёрив… В десять.

– В десять. Буду ждать. Всё будет в порядке, Лорри. Я знаю, в Варлуке курсы открылись, переподготовки. Ты смышлёная, я вижу. Запишись, а потом к нам.

– Я подумаю…

– Лорри! Эх, мне бы такую помощницу. Ты ж и протоколы знаешь, грамотная, чар не боишься. Приходи.

– Я подумаю.

– Буду ждать.

Астрис ждала меня на ступеньках лазарета. Я подскочила и уткнулась носом ей в плечо. «У тебя всё в порядке?» – спросила Астрис. Я киваю, киваю, киваю. Я хочу, чтобы этот день растворился в запахе её кожи, в невесомом закатном свете, чтобы стало легче, чтобы стало как было. Я обменяла волосы на деньги. Мы можем уйти, когда ты скажешь. «Тера, – шепчет она, – я не хочу пока уходить».

Знаки чар

В городке, который нам подобрала Тера, время течёт медленно, будто и нет здесь никакого времени, и мне это нравится. Если забыться, сделать вид, что не помню, можно подумать, что мы дома. Всё эти четыре года в Академии я просто хотела вернуться домой, но папа решил, что мне место в Брумвальде. Ему бы такую дочь как…

– Как зовут твою подругу? – спрашивает Рей. Спрашивает уже не в первый раз.

– Тера.

Теплый утренний свет заливает комнату, палату. Мне хочется звать её комнатой. Я прихожу сюда после смены и перед сменой. Я приношу ему свежие фрукты и новости из большого мира. Рей медленно целует меня. Сначала робко в уголок рта, потом глубже, спускается к шее. Я знаю, от моего халата пахнет хлоркой и медицинским спиртом.

Я не смогла доказать заведующей, что проходила полевую практику, что я вообще-то хирург. «Хирург? А где ж твой диплом, хирург? – щерилась заведующая. У меня и паспорта не было. А если б был, Тера запретила показывать. – Капельницы ставить умеешь? Внутривенный?». Я кивала, она махнула рукой и сказала: «Работы много, денег нет, как и везде. Могу взять медсестрой. Твоему мальчику будет койка в общей палате». Я начала мямлить про последующую реабилитацию, физиотерапию. Она гаркнула: у нас тут не Брумвальд, не нравится – лечи сама. После мы пили горький чай с ромашкой и тысячелистником, потому что у меня от нервов скрутило живот, а у неё были только мешочки сухого тысячелистника и конфеты с коньяком.

Теперь у нас есть теплый персиковый свет по утрам, тесная койка с застиранными простынями, прогулки вдоль длинного больничного пруда и медленные поцелуи.

– Те-ра, – повторяет он по слогам. Я зарываюсь носом в его пшеничные волосы. – Тера.

– Терия Лорис, – я отстраняюсь и выдыхаю.

– Лорис? Боже светлый! – он подскакивает, мне приходиться ловить простыню. – Твоя подруга – царский ворон! – Как давно я этого не слышала и предпочла бы не слышать дальше. – Это многое объясняет.

Мы переплетаем пальцы.

– И что же это объясняет? – Мне холодно, хотя здесь совсем не холодно. Днем снова будет жара и мне придётся застирывать одежду после смены, потому что опять всё пропотеет.

– А то, – усмехается Рей, – что ты не хочешь меня с ней знакомить! – он всё смеётся.

– Да вы же знакомы, – вздох. Они виделись пару раз. Точно виделись. Не могли не видеться.

– Она меня не выносит, – выплёвывает Рей.

Мне хочется сказать, что это не правда и я почти говорю, слова набухают во рту, но это правда. Она его не выносит. Рей целуют меня в ямочку между ключиц. Я давлю стон. Не хочется, чтобы услышали. Он целует ещё раз. А потом поднимает голову, смотрит, смотрит и говорит:

– Понятно, почему мы здесь. Если княжьи её поймают – снесут голову. Они ж давно охотятся за вороном.

– Они считают её мёртвой.

Тера говорит, это хорошо, но я считаю – страшно. Я не представляю, как это быть для всех мёртвой. Она смеётся. Я прошу, давай уже сходим в храм.

– Царский ворон, чёрный ворон, мёртвый ворон, – повторяет Рей. – Царский ворон убит Чёрным мечником.

Так писали в газетах. Мне хочется выкрикнуть: хватит! Почему я молчу?

– Рей, нельзя… – вытягиваю, вытягиваю слова как патоку, – нельзя это говорить.

– Да все это говорят! Но, видишь, боги к ней милостивы.

– Рей!

– Да ладно. Никто её здесь не найдёт. В этой дыре одни селяне и ничего, ни-че-го, – растягивает он, – не происходит.

– Рей, мы не поэтому здесь прячемся.

– Только не надо опять…

– Но это правда!

– А я не верю.

– Но ты же видишь! – Я прикладываю его руку к моей шее. Он проводит горячими пальцами вдоль чешуек, переворачивается и накрывает ртом мои губы.

– Всё будет хорошо, – шепчет он, – это всего лишь знаки чар.

***

Знаки чар появляются у магов, которые слишком много колдуют, так меня пугала в детстве мама. Отчасти это глупо, отчасти это правда. Знаки чар, знаки принадлежности к божьему роду, не такая уж и редкость, особенно среди высшего круга. Шерсть на руках, змеиные глаза, чешуя, бараньи рожки, перепонки, реже копыта вместо ступней. Наши боги мало похожи на нас, а мы на них. Звероликие все до одного, кроме Светозарного. Мама говорит, такова была их плата за магию, и ты если, не хочешь поплатиться – не колдуй.

До Академии я видела отмеченных чарами только в театре. Ряженные в перьях, в тесных костюмах и звериных масках прыгали по сцене, декларируя гекзаметром житие… Да к черту их. Все они были людьми, все они после представления снимали маски и выходили кланяться чистые и белолицые, никаких когтей, никаких копыт.

В Брумвальде все оказалось иначе: уроды в бархате и парче с лицами похожими на маскарадные маски, с лицами покрытыми перьями и чешуёй, с блестящими звериными глазами давали пиры, произносили речи на людных площадях, заседали в судах, читали мне лекции. Я должна была кивать им, должна была кланяться, позволять целовать мои руки. В знатных семьях, в которых сохранилось много божьей крови, такое не редкость. Уродство там считалось не уродством, а признаком принадлежности к высшему классу, вернее золотых гербовых перстней. Перстни можно пропить, когти едва ли. Они не колдовали, почти никто из них не колдовал. Только часть гвардии, в которую по стечению каких-то дурных обстоятельств угодила Тера. Тера не боялся чар и не считала это уродством, она бы и сама, наверное, хотела быть такой, но боги оставили её кожу чистой, а меня наказали драконьей чешуей.