– Потому что он заплатил?

– Потому что я так хочу.

– Спасибо, – прошептал он, не поднимая головы. – Вы очень добры ко мне. А п-почему?..

– Да, мой мальчик, говори, – попросил дед Кьёр.

– Почему вы дали мне подслушать? – выдохнул он.

– А ты умён, – дед Кьёр усмехнулся. – Отчасти, потому что не люблю обсуждать человека за его спиной. Отчасти, потому что должен был встретиться с тобой в пять, а уже половина шестого, – он улыбнулся, и мальчик тоже попробовал, но у него не вышло. – А ещё потому что хочу, чтобы ты знал, что люди могут относиться к тебе по-разному и не из-за что они плохи, а из-за страха. Ты станешь великим, мой мальчик, кем бы ты ни стал, в этом Ворлак прав. Поэтому учись смотреть. Люди боятся магии.

– Но… мой отец не боится! Он принимал у себя колдунов и в столице, я слышал, – он точно где-то слышал, – есть большая-пребольшая школа для колдунов.

– И между тем люди боятся. Такова природа человека. Но люди растут и меняются и мир меняется вместе с ним. Кто знает, может мир, который достанется, тебе будет куда добрее того, что знал я?

Вторую половину дня я провела с картой, выискивая для Астрис лазейку через Линь. Линьский лес и Линьские горы тянуться на много-много километров к юго-западу от Капустных деревень, и точных карт этих гор, конечно же, нет. Земли богов, вот как о них говорят. Туда и ушли мудрейшие, добрейшие и светлейшие после того, как в Брумвальде поселился человек. Я чувствовала, как одеревенели мои ноги, как болят глаза. Но к вечеру, к вечеру я нашла!

Всё во мне пружинило и кричало: я нашла! Нашла, Астрис! Я нашла! Я придумала, как нам перейти Кромку!

К больнице я почти что бежала, периодически переходила на шаг, когда людей вокруг становилось слишком уж много, но потом снова бежала. Это ведь просто! Так просто! Нужен только проводник. Но дойдут ли они без меня? Или смогу ли я вернуться той же дорогой, если пойду с ними? И почему, почему, в конце концов, я не хочу уходить? Что меня здесь держит? Добрые Никины улыбки? Обещания Никиного брата? Дом, которого больше нет? Брумвальд, в котором царствует предатель?

Но это мой дом и мой Брумвальд…

Лорри! Я медленно-медленно оборачиваюсь на голос. Боги, как же не хочется! До больницы… всего-то лужу перейти и больница. Позади на моей стороне лужи запыхавшаяся Ника.

Она что бежала всё это время за мной?

– Лорри, постой!

– Привет, – я повернулась к ней лицом, не полубоком. Я даже рада её видеть. Ника поправила чепец. Она прямо в чепце и выбежала, и в переднике. – Что-то случилось?

– Да, нет. Нет. Просто Чёрив, сказал ты уходишь, в смысле совсем. Вы с Асей. И тебя не было. Со вчерашнего. А потом я тебя увидела, окликнула, хотела поговорить. Или попрощаться. Ты не услышала и ушла. Ты быстро ходишь. – Она запыхалась, и щеки у неё красные.

– Прости, – сказала я. – Я не услышала, я не специально. И я пока не ухожу.

– Ты спешишь?

Я спешила к Астрис. Между сменой и сменой у неё обычно бывает минут пятнадцать. Можно поговорить. Она часто говорит в них с Реем. Они гуляют вокруг больничного пруда. Иногда, она гуляет со мной. Если я успею первой. Я не успела. Они стояли у крыльца, из-за решётчатого забора видно плохо, но Астрис я узнаю: вот Астрис под дубом в косынке, а он щёлкнул зажигалкой. Я не вижу, отсюда не видно, но знаю. Потом Астрис поморщится, похихикает. Потом они подойдут к пруду, остановятся под липой, он её поцелует, под следующей липой выкурит вторую.

– Нет, – сказала я.

– Тогда пойдём со мной?

– А Чёрив?

– Переживёт. Здесь сад недалеко. Заброшенный. Там вишня растёт. Она уже мелкая, дичка. Но знаешь, вкусная такая. Люблю туда ходить.

– А я ни разу не была. – Я когда-то любила вишню и бродить по заброшенным садам, но это было давно где-то между Академией и войной. – Покажешь?

Солнце золотило её светлые волосы. Казалось, она сама немного солнце. Тонкая, светлая, большеглазая и совсем обычная. От неё не веяло чарами. Просто человек.

Сердце у меня застучало быстро-быстро, даже в участке оно так не колотилось. Я отвыкла. Отвыкла ходить в юбках, в простых крестьянских балахонах таких, чтобы не было видно, где у меня бедра, где у меня ноги. Отвыкла от тишины и сонности маленького города. Отвыкла, что люди смотрят и прямо под кожу заглядывают. Отвыкла просто идти куда-то, когда надо было к Астрис зайти.

– А ты где раньше жила? – спросила она тихо и ласково, а меня колотит.

– В Брумвальде.

Боже, не слишком ли много я ей говорю? Но Брумвальд большой…

– Оно видно, – она кивнула сама себе. – Ты другая. Не обижайся только. По-хорошему другая. Ты… ты умная и драться умеешь. Брат говорил, у тебя кто-то за царских воевал. У нас тоже.

– Он говорил, – теперь кивнула я. – Я… А ты… Вы ведь тоже не отсюда?

– Ну да, – она вздохнула. Дорожка пошла на гору. Впереди толстые рыжие куры собирали с травы шелковицу. Вчерашние лужи здесь превратились в чернила, размокшие жирные ягоды красят подошвы сандалий в густой фиолетовый. – Мы жили в Ласковом. Там плотину тремя километрами выше подорвали и Ласковый затопило. Мы сначала тоже хотели в Брумвальд, но денег на дорогу не хватило, а потом дороги ещё перекрыли. Мирные коридоры, ну ты знаешь, когда не стреляют по тем, кто едет, раз в две недели открывали, чтобы раненных увести.

– Боже…

На что ей мои вздохи? А путного ничего сказать не могу.

– Да-а, – она силилась улыбнуться, но смотрит вниз, куда-то в куриц, выклёвывающих из травы червей и шелковицу. – До сих пор страшно. И уже знаешь, не плачется. Я раньше выплакать это могла, а сейчас не могу. Страх остался, а слёзы кончились. Брат говорит, жить надо. Не стреляют ведь. Ну я и живу, а всё равно страшно… Ну зря я наверно, болтаю. Ты ж всё тоже знаешь. Пришли смотри!

– Пришли.

Вишневый сад тянулся по холмам до самого леса. Толстые разлапистые старые деревья были увешаны крупными почти что черными ягодами.

– Переспела, – вздохнула Ника.

– Такая даже вкусней. – Я с жадности запихнула разом две ягоды в рот.

– Такая плохо храниться, – сказала Ника и тут же последовала моему примеру.

Заброшенность вот что первым пришло мне на ум при виде этого места, а после – богатство. Собирать вишню мы не стали. Да у меня ничего не было с собой, только карта в кармане платья. Мы сели траву подальше от вишен и города. У подножья холма серебрилась река. Дневное солнце стихло, и воздух стал легким, прозрачным и светло-сиреневым.

– А кто хранитель твоего рода?

– Моего? – Мне хотелось смеяться. Я зажала рот вишнёвой рукой. Пальцы красные и липкие от сока. – Я не дворянка.

– А?

Не поняла? Она смотрела так, будто я глупость сказала. Красивые у неё всё-таки глаза. Если бы я осталась, если бы я не хотела сбежать так сильно, так сильно, так… мы могли подружиться… Я бы хотела подружиться. Наверно. Я плохо умею дружить.

– Я не об этом! Нет, – она потрясла головой, рассыпались кудряшки. – У каждого есть род. Родители, – протянула. – И прародители. И хранитель. У моего Али Сопрар. Вот смотри! – Ника придвинулась ближе и, не снимая с шеи, протянула медальон с серебряной ослиной мордой. Вот тут-то точно нельзя смеяться.

– Аль Сопранг, – поправила я. – Покровитель путников. Бог дорог и всех заблудших.

– Нет, Сопрар. Али Сопрар.

Я не стала спорить. Пусть будет Али. Аль Сопранг мелкое божество. Такое мелкое, что в него даже можно поверить.

– А у тебя?

Я покачала головой. Не говорить же про ворона!

– Я сама по себе. Разве что… – я потянула за цепочку, из-под ворота показалось кольцо. Не люблю его показывать. – Мамино.

– Красивое. Это листик? На мяту похож.

– Правда? – Я покрутила кольцо. Простое серебро, простой листик, похож на листик. На любой резной листик. – Никогда не думала, но мне нравится. Давай на речку пойдём?

Мы лежали, соприкасаясь плечами, а где-то у наших ног плескалась река.