— Поговори со своим братом. Он думает, что я — это ты.
Не говоря больше ни слова, я схватил Уинн за свободную руку и потянул ее прочь от шланга. Она последовала за мной, молча забралась на заднее сиденье квадроцикла и держалась, пока я мчался по дороге прочь от хижины.
— Черт побери! — Я покачал головой, мое сердце бешено колотилось.
Уинн крепче прижалась ко мне. Она услышала меня.
Мы поехали прямо к дому. Я припарковался в амбаре, давая тишине успокоиться после того, как заглушил двигатель. Затем я повесил голову.
— Становится хуже. Я не хотел в это верить. Вчера он был таким… нормальным. На параде. На родео.
Бриггс выглядел точно таким же человеком, которого я знал всю свою жизнь. Он ездил с папой по городу и помогал ему некоторое время. Он был на арене родео, разговаривал со своими приятелями и пил пиво.
— Он был настолько нормальным, что я подумал, может быть, я раздуваю из мухи слона. Может быть, я зашел слишком далеко. Но…
— Это не так.
Я покачал головой.
— Что-то должно измениться.
И либо мой отец будет настаивать на этих переменах, либо я должен буду сделать это сам.
— Мне жаль, — прошептала Уинн, опустив поцелуй на мое плечо.
Я повернулся и взял ее лицо в свои руки. Эти глаза цвета индиго впились в меня. Они видели страхи. Сомнения. Разочарование. Они дали мне место, куда я мог все это выложить. Место, где можно просто… быть настоящим.
Этим утром она сказала мне, что я несу бремя. Так и есть. Но здесь, в этот момент, она была рядом, чтобы помочь разделить это бремя.
Я поцеловал ее в губы, затем помог ей подняться на ноги.
— От нас пахнет дымом.
Взяв ее руку в свою, я повел ее в дом и прямо в ванную, где включил душ. Мы сняли грязную одежду и встали под струю, как два человека, которые принимали душ вместе сотни раз. Легко. Комфортно. И пока мыльная вода каскадом стекало по нашим телам, запах костра и стресс моей семьи улетучились.
Мои руки нашли влажную кожу Уинн в то же время, когда ее губы нашли мои. Желание к ней вихрилось вместе с паром, и когда я поднял ее на руки, прижимая спиной к кафельной стене, чтобы погрузиться в ее шелковистое тепло, все остальное в мире не имело значения.
Ни драма. Ни семья. Ни огонь.
Только Уинн.
Мы кончали вместе с дрожащими конечностями и исступленными стонами, задерживаясь, пока вода не остыла.
Она зевнула, когда я протянул ей свежее полотенце.
— Устала?
— Всё нормально.
— Может, попробуешь поспать? — Потому что я и сам не прочь вздремнуть. Казалось, что наш разговор в кресле-качалке состоялся несколько дней назад, а не часов.
— Не знаю. — Она встретила мой взгляд в зеркале, и страх, скрывавшийся за ним, был подобен удару по нутру.
Я подошел ближе и взял ее лицо в свои руки, мои пальцы пробирались сквозь мокрые пряди волос у ее висков.
— Я буду обнимать тебя. Если тебе приснится кошмар, я не отпущу тебя.
Ее тело обмякло, и она уткнулась лбом в мою грудь.
— Хорошо.
Быстрым движением я поднял её, прижав к груди. Затем я направился в спальню, уложил ее в не заправленную постель и задернул шторы.
Она заснула первой. Я не позволял себе заснуть, пока она не уснет. И пока я слушал ее ровное дыхание, погрузился в сон вместе с ней.
Все глубже и глубже. Она тянула. Я следовал за ней.
Это произошло так естественно, это падение в Уинн. Как будто я был на короткой прогулке, и когда я оглянулся туда, откуда начал, вместо того чтобы проехать ярды, я проехал мили.
Все глубже и глубже, пока уже не было пути назад.
Я был увлечён этой женщиной.
Так, блять, сильно.
15. УИНСЛОУ
— Ты придешь сегодня вечером? — Гриффин был босиком, на одну ступеньку ниже, чем я, стоящая на верхней ступеньке его крыльца. Он все еще был выше, но это давало мне более легкий доступ к его рту.
— Может быть. — Я наклонилась и прижалась губами к его щетинистой щеке.
Его волосы были взъерошены, пряди торчали вверх под разными углами от того, что мои пальцы расчесывали их раньше.
Гриффин проснулся первым и пришел на кухню, чтобы сварить кофе. Вместо того чтобы позавтракать, он водрузил меня на стойку и стал пожирать.
Мой мужчина знал, как использовать свой язык.
— Хочешь, я приду к тебе? — спросил он.
— Посмотрим, как пройдет день. — Моя собственная кровать пустовала уже неделю. Я любила свой маленький домик, но и Гриффина я тоже любила.
Здесь, на ранчо, было спокойно. Безмятежно. Я не осознавала, насколько шумными были мои мысли, насколько шумной была моя жизнь — даже в моменты одиночества, — пока не приехала сюда, не провела несколько часов в кресле-качалке и не очистила свой разум.
Моя голова была забита делами и стрессом, связанными со станцией. Несмотря на все мои усилия подавить эти чувства, я беспокоилась о том, как вписаться в коллектив и о своей репутации.
Как только я въехала на ранчо «Иден», шум стих. Беспокойство исчезло. А может быть, дело было вовсе не в месте, а в человеке, стоявшем на ступеньку ниже меня.
— Хорошего дня. — Я поцеловала его на прощание.
— И тебе. — Он оперся бедром о перила, его руки скрестились на широкой груди, когда он смотрел, как я спускаюсь по лестнице и направляюсь к машине.
Было рано, утренний воздух был свеж. Прогноз погоды обещал палящий день, и, заводя Durango, я пожалела, что не взяла еще один день выходного, чтобы насладиться летним солнцем.
Но нужно было работать, поэтому я вставила ключ в замок зажигания и отправилась в город.
Гриффин постирал мою одежду вчера, и, хотя я сомневалась, что кто-нибудь заметит, что на мне та же одежда, что и Четвертого, я быстро заехала домой, чтобы убедиться, что квартиру не затопило, и сменить одежду на что-то свежее.
Когда я приехала в участок, смена уже закончилась. Сотрудники ночной смены, скорее всего, уже лежали в своих постелях, а я наполняла чашку кофе и осматривала тихий буфет. Теперь, когда Четвертое закончилось, штат сократили на несколько дней, чтобы дать всем отдохнуть.
Кроме меня. Я подавила стон при виде папок, разбросанных на моем столе, когда устроилась в своем кабинете. Я еще не заработала отпуск.
Одна папка всегда оказывалась самой верхней в стопке.
Лили Грин.
Я открыла ее, сверху лежала фотография ее смерти. Месяц назад эта фотография заставляла меня содрогнуться. Но я смотрела на нее так долго, что теперь единственной эмоцией, которую я испытывала, была глубокая печаль.
— О, Лили. — Я перевернула ужасную фотографию на лицо, затем провела пальцем по краю фотографии под ней. Это было последнее селфи, которое она выложила в Instagram ко Дню Поминовения[15].
Лили Грин была красавицей, ее светлые волосы были похожи на пряди солнечного света. Ее улыбка была яркой, как звезды. Может быть, все это было иллюзией. Может, улыбка и сияющие глаза были фасадом, который она выставила на всеобщее обозрение.
Улыбки было легко навязывать. Легко лгать и говорить людям, что у тебя все хорошо, когда на самом деле каждый удар сердца причиняет тебе боль.
Я целый месяц искала признаки того, что у Лили могла быть депрессия. Я расспрашивала друзей и родственников. Я безуспешно пыталась найти парня. Я перерыла все ее аккаунты в социальных сетях и даже достала записи ее смс и выписки по кредитным картам.
Но ничего не было найдено.
Может быть, потому что искать было нечего.
Ни скрытых признаний. Ни тайного бойфренда. Скорее всего, она пошла с подругами повеселиться, а потом встретила парня, с которым переспала. Учитывая, что я сделала то же самое с Гриффином в свою первую ночь в городе, это определенно не исключалось.
Может быть, он пошел своей дорогой, а она осталась, молча страдая.
Пока не стало слишком тяжело.
Я еще раз коснулась края ее фотографии, затем закрыла папку.
Зацикленность на самоубийстве Лили ни к чему меня не привела. Из-за их возраста количество вопросов о других самоубийцах было ограничено. В мои обязанности не входило вновь открывать раны, если в этом не было крайней необходимости. Если родители, друзья и близкие исцелялись, я уважала этот процесс.
