Медленно киваю.

— Именно так.

Блейк понимает, потому что она тоже это чувствовала.

Ничего не изменилось, но изменилось все.

Тепло заливает мою грудь, железные кольца расслабляются.

Блейк целует меня в губы, затем в щеку и легонько в край брови.

— Иди в душ, — говорит она. — Я уберусь в ящиках — нет, не спорь, я могу сделать это быстро. Мы не выходим, а остаемся здесь.

Я улыбаюсь, наслаждаясь суровостью ее лица, когда она берет на себя ответственность. — Ты включишь для нас музыку?

— Обязательно. — Она подпрыгивает, довольная тем, что я дал ей добро на создание настроения.

Когда я встаю под струю душа, из динамиков доносится знакомая песня, та самая, которую я включил, когда впервые прикоснулся к Блейк в костюме кошки. Мой член, до этого момента тревожно мертвый, наконец-то оживает.

Я сжимаю его в руке, чувствуя, как он отзывается, становится чувствительным, теплым и набухшим вместо ненавистного онемения. От одного этого у меня в горле встает комок. Я чертовски не люблю, когда мой член чувствует себя не так, как надо.

Я включаю горячую воду. Пар заполняет стеклянный бокс. Я слышу, как Блейк двигается, но больше не вижу ее. Я намыливаю свое тело, поглаживая член и думая о том моменте, когда я распахнул костюм и впервые увидел ее голую киску…

Следующая песня, которую она играет, звучала по радио в тот вечер, когда мы ехали в дом Эйприл. Следующую мы слушали по дороге в Хэмптон. Пока я смываю воду, играет песня, которую мы вместе пели на игре "Янки". Блейк составила целый плейлист из музыки, которую мы слышали на наших свиданиях.

Каждый отрывок припева напоминает мне о какой-то нашей шутке, о вкусе вишневой колы на ее губах. Каждый яркий момент навсегда связан с этими песнями, которые проносятся через мой мозг, сверкая, как праздничные огни.

Я вытираюсь полотенцем и брызгаю на себя одеколоном, который, кажется, больше всего нравится Блейк, и который заставляет ее прижиматься ко мне сильнее всего. Она выскользнула из ванной так, что я не заметил, я не знаю, куда она пошла.

Я поставил флакон на пол, понимая, что Блейк успела убрать воду из ящиков, вымыть столешницу и пол, а также высушить мои туалетные принадлежности. Все, что еще оставалось мокрым, например кисточка для бритья, было аккуратно разложено на воздухе для просушки. Стопка мокрых полотенец стекает в ванну.

Я оглядываю чудесным образом восстановленную ванную комнату, затем в каком-то оцепенении натягиваю на себя мягкую, удобную одежду.

Блейк ждет меня в гостиной, с яркими глазами и взъерошенным видом, словно она только что приехала сюда. На ней уши, ошейник и свежий кошачий костюм.

Она выглядит так чертовски соблазнительно, что мне хочется броситься к ней. Но я медлю в дверях, с болью осознавая, что мой член все еще не реагирует так, как должен. Если она прикоснется ко мне, а я не буду полностью твердым…

Я отгоняю эту мысль и направляюсь к дивану. У меня нет проблем с выступлением.

Я сажусь и притягиваю мою маленькую шалунью к себе на колени, проводя руками по ее телу. Гладкий костюм под моими ладонями заставляет мое сердце подпрыгивать, и мой член тоже, хотя и не так быстро, как хотелось бы. Задержка вызывает горячую колючую боль на затылке.

Шалунья чувствует напряжение в моих руках. Она поворачивается у меня на коленях, заглядывая мне в лицо. Я пытаюсь улыбнуться, но у меня не получается; я все испортил. Но она все равно улыбается мне в ответ.

Нежно протягивает руку в черной перчатке. Она прикасается скрюченными пальцами к пустому стакану с водой, стоящему на подставке на журнальном столике, и медленно надавливает на него, пока стакан не доходит до края. Она делает паузу, затем нажимает еще немного, пока стакан не опрокидывается и не падает на толстый ковер внизу.

Улыбка растягивает мои губы. — О, так вот как ты собираешься быть?

Шалунья смотрит на меня расширенными немигающими глазами, медленно сдвигая со стола небольшую стопку книг. Они быстро падают на пол, туд, туд, туд.

— Это восхитительно, — говорю я. — Ты очаровательная засранка.

Она дотрагивается рукой до полного стакана с водой, стоящего рядом с пустым.

— Даже не думай об этом, — рычу я.

Она приостанавливается. Ждет две секунды. Затем отпихивает его прямо с края.

Я прыгаю на нее, рычу и целую ее во все места, заставляя ее кричать. Она хихикает, и я забываю о своем члене. Пока она не достает его из моих штанов и не пытается засунуть в рот, и я понимаю, что, несмотря на то, что ее язык чувствует себя чертовски феноменально и я хочу быть внутри нее, как дышать, я все еще тверд только на шестьдесят процентов.

— Прости, — бормочу я. — Дело не в тебе, я…

Она целует меня, ее язык влажно и жадно проникает в мой рот.

— Ты идеален, — говорит она. — Чертовски совершенен.

Она впервые заговорила во время сцены с Шалуньей — обычно мы ждем окончания.

Я рад, что она заговорила сейчас. В этот момент она чувствует себя абсолютно правильно. Правила — это всего лишь правила, пока ты не придумаешь лучшие.

— Ты идеальна, — говорю я, целуя ее везде, куда могу дотянуться. — Я не хочу, чтобы ты думала, что я не хочу тебя, потому что я, черт возьми, умираю по тебе.

— Ты хочешь меня? — говорит Шалунья, целуя меня так, как я люблю.

— Да.

— Что тебя больше всего заводит?

— Твой запах. — Мне даже не нужно думать об этом. — То, как ты пахнешь здесь… — Я прижимаюсь лицом к ее шее, под волосами, и глубоко вдыхаю. Ее запах заполняет мой нос, заполняя каждую клеточку моего тела. — И здесь… — Я упираюсь носом в участок кожи между ее грудями и вдыхаю, пока мои глаза не закатываются. — Вот… — Я поднимаю ее руку, вдыхая тонкий аромат ее пота. Она вскрикивает и пытается отстраниться, но я заставляю ее. Теперь мой член полностью твердый, направленный прямо в потолок. Теперь он чертовски бушует.

— А здесь… — Я распахиваю промежность ее костюма, обмазываю маслом ее бедра и утыкаюсь лицом в ее сладкую, мокрую киску. Я наполняю свои легкие ее ароматом, снова и снова, пока ее бедра не начинают дрожать вокруг моих ушей. — Это моя любимая.

Я провожу длинным языком между губами ее киски. Она вся мокрая и скользкая. Я ласкаю ее, пока ее ноги дрожат вокруг меня.

Я люблю этот вкус. Это ощущение, которое я люблю, — бархатистые складочки, тающие на моем языке, теплые, сладкие и приятные. Я закрываю глаза и тону в нем.

Она садится мне на лицо, ее согнутые колени частично лежат на моих плечах, а частично — на спинке дивана. Я обхватываю ее попку руками, поедая ее киску, как арбуз. Она крутит бедрами, запустив руки в мои волосы, ее ногти царапают кожу головы.

Ее раздвинутые бедра позволяют моему языку проникнуть глубоко. Я ласкаю ее, как животное, погружая язык в ее тепло, вычерпывая ее влагу.

Ее руки сжимают мою голову, когда она трахает мое лицо. Я так и не побрился. Трение моей щетины о ее скользкую пизду только усиливает ее, сводит с ума. Она быстрее двигает бедрами, ее бедра краснеют.

Она начинает кончать. Я опускаю ее на свой член, толкаясь в нее так, что ее первый крик переходит из высокого и чистого в глубокий и изнурительный: "О, Боже мой, о, ИИСУС!". Я хватаю ее за бедра и вгоняю в нее, наблюдая, как подпрыгивают ее сиськи.

Она набрасывается на мой член быстрее, сильнее. Каждый удар выбивает из нее еще немного оргазма: "Ах! Ах! Ах! Ах! Ах!". Мышцы выделяются на моей груди и руках, пот стекает по лицу. Я наваливаюсь всем весом на нее, наблюдая за пульсацией от ударов по ее пышным изгибам.

Я распахиваю переднюю часть кошачьего костюма, и ее сиськи вываливаются наружу. Я сжимаю их в руках, сжимая соски, толстые и твердые, как карандашные ластики. Я сжимаю ее груди в такт толчкам своего члена, пока ее глаза не стекленеют, а рот не открывается. Когда она кончает в последний раз, ее спина выгибается, а соски превращаются в бриллианты, и каждая содрогающаяся волна удовольствия, кажется, стекает по ним до самых кончиков, а ее киска сжимается вокруг моего члена практически тем же движением, что и мои руки.