— Это была твоя мама? — говорю я, хотя уверена, что мы это выяснили.

— Да, — ворчит Рамзес.

— Зачем она здесь?

— За вниманием, конечно. — Затем, немного помедлив, он признается: — И, наверное, чтобы попытаться помириться со мной.

Я не знаю, стоит ли мне задавать следующий вопрос, но я должна.

— Что она сделала?

Рамзес так зол, что его трясет. Я никогда не видела его таким. Я оттаскиваю его подальше от толпы, за ширму из цветов кремового цвета.

— Эй. — Я кладу руки ему на плечи и смотрю в глаза. — Ты в порядке?

— Да, — говорит он. А потом, покачав головой, говорит: — Вообще-то нет.

Я обхватываю его за талию и обнимаю, прижимаясь щекой к его груди. Его сердце бьется о мое ухо. Через мгновение он тоже обнимает меня и медленно гладит по спине. Его сердцебиение понемногу успокаивается, пока не возвращается к разумному темпу.

— Она оставила нас, — говорит Рамзес. — Она оставила моего отца ради лучшего мужчины. И это меня убивает — он лучший мужчина. Мой отец был неудачником.

Его голос густой. Его руки прижимают меня к себе.

— Он засунул пистолет в рот в день ее свадьбы. Она знала, но шла к алтарю с улыбкой на лице. Пошел он к черту навсегда.

Каждое слово камнем ложится мне на живот. Когда Рамзес заканчивает, его плечи опускаются, словно он передал часть этого груза от себя мне. Я крепко обнимаю его, радуясь, что он рассказал мне.

— Мне очень жаль.

Именно это сказал мне Рамзес, когда я поведала ему одно из самых болезненных воспоминаний. И хотя он не виноват в этой боли, от его извинений мне стало легче. Потому что это единственное извинение, которое я когда-либо получу.

Рамзес вздыхает, прижимаясь лицом к моим волосам. — Спасибо. Спасибо, что ты здесь.

Мы стоим, прижавшись друг к другу, столько, сколько нужно, чтобы нам обоим стало легче. Потом я немного отстраняюсь, чтобы спросить: — Кто этот мрачный жнец, с которым она пришла?

— Халстон Ривз, — говорит Рамзес. — Он управляет Oakmont.

— Ооо, — говорю я с особым удовольствием, наконец-то сопоставив имя с лицом. — Вот ублюдок.

— В буквальном смысле, — говорит Рамзес.

Это заставляет нас смеяться самым незрелым образом.

— Пойдем, — говорю я. — Ты же не хочешь пропустить свою речь.

— Они не могут начать без меня.

Это правда, хотя организатор выглядит крайне озабоченной, когда наконец замечает нас. — Рамзес, вот ты где! Я уже начала нервничать.

— Не волнуйся, — говорит он. — Я только наполовину пьян.

Бедная женщина не может решить, смеяться ей или плакать.

— Шучу, — мягко говорит он.

Рамзес поднимается на сцену. Я занимаю место в шезлонге на лужайке в трех местах от его матери. Она сияет, выставив напоказ все свои зубы и бриллианты. Ее муж хмурится.

Бриггс садится рядом со мной, слегка задыхаясь и убирая телефон обратно в карман. Он ловит взгляд матери Рамзеса и бормочет: — Какого хрена?.

В толпе полно богатых и успешных, но я вижу и лица студентов — ребят, которые явно оделись во все лучшее, хотя у них нет ни смокингов, ни платьев, ни даже рубашек на пуговицах. Тем не менее они причесались, завязали кроссовки и надели все дешевые и милые украшения, которые у них есть. Они смотрят на Рамзеса, все до одного.

Рамзес пересекает сцену, огромный и мощный.

Когда он достигает подиума, его мать кричит: — Я так горжусь тобой, Рамзес!.

Ее голос звучит высоко и четко в ожидающей тишине. Все оборачиваются посмотреть.

Лицо Рамзеса краснеет. Его плечи напрягаются, а ноты сминаются в кулаке.

Все ждут.

Но он молчит.

Его мать обмахивается своей программой. Рамзес стоит за подиумом, стараясь не обращать на нее внимания, но движение снова и снова притягивает его взгляд.

Я могла бы убить эту суку.

Вместо этого я делаю то, что у меня получается лучше всего, — перехватываю внимание Рамзеса.

Я медленно и нарочито медленно раздвигаю ноги, показывая ему, что это платье не оставляет места для нижнего белья. Это всего лишь секундная вспышка, но он видит и прикусывает губу.

Теперь его лицо приобретает другой цвет. Неужели я только что заставила Рамзеса покраснеть?

Его ухмылка прорывается наружу. Он делает глубокий вдох и убирает свои записи в нагрудный карман.

Посмотрев на учеников, он говорит: — Рамзес Хауэлл Хай… Я долго ждал этого дня. Но если я чему-то и научился в бизнесе, так это не бояться признать свою ошибку.

Толпа беспокойно зашевелилась. Это не то открытие, которого они ожидали.

Дети оживляются — он их заинтересовал. Они нетерпеливо наклоняются вперед.

— Когда у меня впервые возникла идея отдать долг школе, которая меня создала, я не мог не вписать в нее свое имя. Я горжусь тем, что являюсь Титаном. Я вырос там, где живете вы. Я подумал, что если я напишу свое имя на этой стене, это вдохновит вас.

Толпа, как один, оборачивается, чтобы взглянуть на величественный каменный образ, на высеченные серифом буквы высотой в десять футов.

Рамзес обращается к ним своим глубоким, богатым голосом:

— Вам не нужно видеть мое имя на школе, чтобы достичь чего-то великого. У вас уже есть все, что вам нужно.

В воздухе происходит сдвиг, ученики наклоняются ближе.

Рамзес проводит руками по волосам, взъерошивая их.

— Я вырос на этих улицах. Я жил на Вайкофф-авеню. Мой лучший друг Бриггс жил двумя кварталами ниже, на Кипарисовой. Он до сих пор мой лучший друг и коллега.

Бриггс сдвигается со своего места и, поджав губы, озорно улыбается.

— Мой любимый учитель все еще преподает здесь, — говорит Рамзес. — Именно он научил меня инвестициям. Мистер Петерсен, поднимите руку.

Очень пожилой и добродушный мужчина в зеленом свитере поднимает руку. Студенты аплодируют — он явно пользуется популярностью.

Рамзес смотрит на каждого из ребят по очереди.

— Вы умны. У вас есть страсть. Когда вы выйдете в мир, вы увидите, что там много фальшивок. Но когда вы находите что-то настоящее, подлинное и любите это… — Он делает паузу и смотрит прямо мне в глаза, а потом снова на детей. — Не позволяйте никому отнять это у вас. Даже себе.

— Вы — Бруклинские Титаны. Титаны храбрые. Титаны могущественны. Титаны меняют мир.

— Теперь, когда я вижу свое имя на бетоне, кто-то должен его убрать. К счастью, я знаю парня, который заплатил за это, и он с радостью это сделает.

Дети смеются, и большинство взрослых тоже, хотя некоторые все еще выглядят обеспокоенными.

— Мы собираемся убрать мое имя из школы, потому что это не моя школа. Это ваша. А мистер Петерсен, вы откроете инвестиционный клуб. В конце каждого года будет проводиться соревнование, и я приду судить его. Команда-победительница получит полную путевку в выбранную ею школу. Если хотите назвать что-то в мою честь, назовите это "Инвестиционный клуб Рамзеса". Но не позволяйте никому трогать "Бруклинских титанов".

Студенты ревут, толпа тоже.

Рамзес кричит: — А когда доберетесь до самого верха, не забудьте отправить лифт обратно вниз!.

Теперь аплодисменты переходят в вой. Я смотрю на Рамзеса, грудь горит. А он смотрит прямо на меня и подмигивает. Потому что как бы они ни называли клуб, он делает его для меня.

16

РАМЗЕС

Остаток лета пролетел как в тумане. Когда я на работе, я летаю, а когда я с Блейк, мы погружаемся в свой собственный мир.

Она приходит ко мне два-три раза в неделю, чтобы поиграть в Шалунью, а я выкраиваю у нее часы при любой возможности, встречаясь с ней за обедом между встречами или даже за завтраком в субботу перед тем, как отправиться в офис.

Я беру ее и на другие свидания — места в ложе на "Янкиз", танцы в The Bowery Electric, ужин в новом заведении Эйприл, когда оно открылось. Эйприл приносит нам столько маленьких тарелочек на пробу, что на столе не остается ни сантиметра свободного места. Мы с Блейк едим до тех пор, пока не начинаем молить о пощаде, и даже тогда Эйприл все равно приносит нам три разных десерта.