Экран моего компьютера исчезает за яростной дымкой красного цвета.

Это сделал Рамзес.

13

РАМЗЕС

Блейк врывается в мой кабинет в 10:22, через час после того, как я ее ждал.

— Какого черта, Рамзес! — так она меня приветствует.

На ней шелковые брюки, мокасины и не совсем заправленная рубашка на пуговицах. Ее волосы собраны в беспорядочный пучок, а щеки пылают красным. Ее суматошный, полуодетый вид заводит меня почти так же сильно, как то, как она вваливается в мой кабинет и захлопывает дверь.

— Ты выспалась. Должно быть, у тебя была отличная ночь.

— Ты маленькая ревнивая сучка, — говорит она, подходит к моему столу и злобно смотрит на меня.

Я встаю. Блейк продолжает стоять на своем, хотя уже не выглядит такой уверенной. Она держится за край стола, наблюдая, как я закрываю пространство между нами.

Я жду, пока не окажусь прямо перед ней, и смотрю ей в лицо.

— Никогда не выдавай своего положения. Даже мне.

— Да иди ты в жопу! — кричит Блейк в ответ. — Это не урок! Ты ударил по моему кошельку, потому что разозлился, что я взяла еще одного клиента. Хотя я с самого начала говорила тебе, что так и надо!

— Ты чертовски права.

Ее рот опускается от удивления, что я действительно признаю это.

— И это урок, — рычу я, прижимая ее спиной к столу. — Ты играешь с людьми, которые могут раздавить тебя, как насекомое. Я могу уничтожить всю твою коллекцию за неделю, если ты меня действительно разозлишь.

Ее подбородок дрожит от ярости.

— Ты угрожаешь мне?

— Я делаю тебе новое предложение. Я помогу тебе достичь своей цели — даже научу тебя, как делать это быстрее. Но я хочу, чтобы ты принадлежала только мне. Никаких других клиентов.

Ее лицо темнеет, она отворачивается от меня и смотрит в окно. У меня открыты все жалюзи, вид на улицу. Я хотел, чтобы она увидела его, как только войдет.

Она обхватывает себя руками, плечи напряжены, взгляд устремлен вниз.

Я жду, ничего не говоря. Считаю ее вздохи.

Наконец она говорит: — Я избавлюсь от Шона, но оставлю Лукаса.

Я люблю хорошие контрпредложения.

— Хорошо. Но ты поедешь со мной в Хэмптонс.

Блейк выглядит так, будто ей хочется закричать в подушку — и не в сексуальном смысле.

— Ладно, — бормочет она.

— Бедный Шон, — позволяю я себе усмехнуться. — После всего, через что он прошел…

— Ты его знаешь? — Блейк забывает злиться, когда ей любопытно.

— Я всех знаю.

— Я начинаю думать, что это правда.

Она тает, как иней на солнце, уже возвращается от окна, прислоняется к моему столу и смотрит на меня из-под челки.

Я провожу пальцами по ее губам.

— Ты знаешь, некоторые считают, что он убил свою жену.

— Нет, не считают!

— Так и будет, если слухи будут распространятся.

Блейк смеется своим восхитительным, злым смехом и переплетает свои пальцы с моими.

— Тебе лучше быть серьезным насчет этих уроков… Я хочу вернуть свои шесть миллионов.

— Ты заработаешь гораздо больше, если послушаешь меня.

В остальные дни недели я в ударе. Когда я не с Блейк, я уничтожаю все, к чему прикасаюсь, оседлав бычий рынок и проведя одну из самых прибыльных недель в своей жизни. Этого почти достаточно, чтобы заставить меня думать, что все эти суеверные ублюдки были правы — Блейк повезло.

На самом деле я не верю в удачу.

Я верю в импульс — победы порождают еще больше побед. И я никогда еще не чувствовал себя чемпионом.

Весь день я с нетерпением жду того момента, когда двери лифта откроются в моей квартире и я позову свою малышку шалунью. Она бежит ко мне с сияющим лицом, и я подхватываю ее на руки, прижимаю к груди и несу в гостиную.

Я не устал от нашей игры — скорее наоборот. Каждый раз, когда мы играем, она кажется более реальной и более правильной.

Я одержим тем, как она лежит у меня на коленях, позволяя мне прикасаться к ней так, как я хочу. Осязание всегда было моим самым сильным чувством — я не чувствую, что действительно видел что-то, пока не прикоснусь к нему руками.

Моя шалунья дает мне полный доступ — часами гладить, трогать, дразнить, исследовать… Я заставляю ее кончать тысячей разных способов, иногда мягко, как вздох, иногда нарастающе, как музыка, иногда взрываюсь под быстрыми пальцами.

Она — инструмент, на котором я учусь играть. Скоро я буду знать ее так же хорошо, как гитару в своей спальне — каждый изгиб, каждый звук, который она издает.

Я даже учусь читать ее лицо, хотя Блейк так хорошо умеет притворяться. Когда она приходит ко мне вечером во вторник, я вижу, что ей нехорошо. Она бледнее обычного на пару тонов, глаза немного усталые.

— Что случилось?

— Ничего.

Я пришел домой раньше нее, так что она еще не переоделась в свой кошачий костюм. Мы сидим за кухонной барной стойкой, деля между собой доску с закусками, приготовленную моим шеф-поваром. Блейк ковыряется в финиках и засахаренном миндале, но почти ничего не ест. Когда она думает, что я не смотрю, она прижимает руку к боку.

— Ты неважно себя чувствуешь.

— Ничего страшного, — повторяет она. — Просто… я, наверное, выйду из строя на три-пять дней, начиная с завтрашнего.

— О, — смеюсь я. — Извини за это.

— Радости женского бытия.

Я на мгновение задумываюсь, затем поднимаю ее с табурета и несу в свою спальню. Мне нравится носить ее на руках, я не могу этого объяснить. Мне нравится, как она прижимается ко мне каждый раз.

Я ставлю ее на бортик ванны и начинаю спускать воду.

Моя ванная комната из темного камня. Ванна похожа на выдолбленный валун.

Я снимаю с Блейк туфли и начинаю раздевать ее. Она позволяет мне это делать, молча улыбаясь. Я не взял ее за ошейник, но мы все равно проскальзываем в сцену.

Ванна быстро наполняется, от поверхности поднимается пар. Я опускаю ее в воду. Она издает слабый стон удовольствия и облегчения. Ее кожа скользкая и мягкая, тело плавучее в воде, наполненной мельчайшими пузырьками, которые кажутся газированными, как содовая.

Она поворачивается, чтобы вода из крана потекла по позвоночнику, затем поворачивается, чтобы она потекла прямо на ее обнаженную грудь. Она ложится на спину, опираясь головой на край ванны.

Ее челка пружинит от влажности, маленькие кудряшки появляются вокруг лица. Ее щеки окрашивает сумрачный розовый румянец.

Под водой я провожу руками по ее телу, растирая напряженные мышцы ног. Достигнув дна, я надавливаю пальцами по обе стороны ее позвоночника, чтобы снять напряжение в пояснице.

— О Господи, — простонала она.

Я намыливаю мочалку и сначала мою ей ноги, нежно протирая подошвы, даже между пальцами. Она улыбается и прикусывает губу, стараясь не хихикать, когда ей щекотно. У ее ног высокие своды, длинные пальцы, ногти ухоженные, насыщенного темно-винного цвета, как и костюм, который она выбрала для меня.

Я поднимаю ее ногу из воды, провожу мочалкой по красивому изгибу ее икры, по колену, по бедру. Ее тело — это каллиграфия, каждая линия переходит в следующую.

Я ставлю ее пятку на бортик ванны и поднимаю другую ногу, раздвигая ее бедра, обнажая великолепную пизду между ними. Ее маленькая киска — самая красивая из всех, что я видел, — темная снаружи, розовая внутри. Ее клитор размером с кончик моего пальца. Я провожу по нему большим пальцем, заставляя его набухать в мерцающем паре, поднимающемся от воды.

Она стонет, глаза закрыты, голова откинута назад.

Я массирую ее киску рукой, мои пальцы теплые и влажные от воды. Ее влага скользкая, как масло. Я растираю ее по губам, половым губам и круговыми движениями по клитору, поглаживая большим пальцем вверх, подражая движениям, когда она насаживается на меня. Она покачивает бедрами, веки трепещут.