Бежал Вран за Баей, бежал, бежал — и догнал её наконец, и где-то рядом совсем Бая стоит, и, кажется, даже за руку её Врану удалось поймать — но ускользает от Врана прикосновение это, ускользает Бая, образ её, присутствие её, хотя никуда она не уходит, туда же, куда и он из-за деревьев смотрит.

На той самой прогалине всё это, где недавно корова лежала. То же место. То же место проклятое.

Разжимает Вран пальцы, руку Баи отпускает — и вперёд шагает, из-за ели выходя. Снова лапа еловая его по лицу задевает, отдаётся это чувством каким-то в нём, воспоминанием — но быстро все эти чувства с воспоминаниями исчезают. Не вспоминает Вран, а видит. Не чувствует он, а хочет.

— Не будет… свадьбы… — обессиленно Деян повторяет, лук опуская.

И Врана замечает.

Обезумевшие глаза у Деяна, на себя он не похож — и куда его добродушие обычное делось, куда ленца тёплая пропала? Искажено лицо его, перекошен рот, страхом изуродованный, криком перетянутый.

Вран ещё один шаг к нему делает.

— Вран?.. — ошеломлённо Деян бормочет. Наоборот — отступает от Врана, и ещё больший страх в его глазах появляется. — Нет, нет, нет… Лес тебя забрал, в лесу ты и… нет, нет, нет…

Да, как неловко — в лесу Вран и остаётся, только вот и Деян тоже здесь.

— Деян, — мягко Вран говорит, через Солна, на земле распростёртого, переступая. — Деян, ну что ты — не бойся меня, помочь я тебе пришёл по дружбе старой. Старых друзей разве так приветствуют? Ты зачем всё это сделал, Деян? Ты зачем волка убил?

Вздрагивает голос Врана на словах последних — нехорошо вздрагивает, вся мягкость пропадает. Беда. Не пойдёт так. Надо в руках себя держать.

— Упырь, — сипло Душана говорит, с ужасом на Врана глядя. — Упырь средь бела дня! Не говори с ним, Деян!

— Ну что я за упырь, если и впрямь при свете дня хожу? — с кроткой улыбкой Вран спрашивает, продолжая к Деяну приближаться. — Ты посмотри на меня, милая: глаза синие, зубы ровные, нет румянца лихорадочного. Если упырём бы стал, у половины деревни бы кровь выпил да плоть подъел — разве не так упыри поступают, разве не этим мертвецы нечистые промышляют? Жив я, жив… А вот волк мёртв.

— Душану в невесты ему выбрали, — хрипло Деян отвечает — надо же, и впрямь как с другом старым с Враном разговаривает. Наверное, не переварил ещё витка нового сказки этой страшной, тяжёлым грузом ему на плечи рухнувшей. — Душану в лес…

Всё Врану как на духу Деян вываливает. Как рассердился на них волк за что-то (кто-то говорил — из-за Врана рассердился, надоел ему уже Вран, вот он в лес его за собой и увёл да там телом холодным и оставил), как начал волк деревню со свету сживать, как шкуры похитил, когда-то им же и подаренные, как ведунью жизни лишил, как домовых всех против общины настроил — перестали домовые деревенским помогать, пакостить принялись, вещи воровали, одежду, еду даже, хоть никогда им деревня на угощения не скупилась — а всё равно другое тащили, не для себя предназначенное.

Как воззвали старейшины к волку, как о пощаде его молили — но не подал волк знака никакого, что смилостивился он, не вышел к ним из леса, не вернули вещи домовые, и шкуры волчьи в дома старейшин не вернулись. Не ублажила волка и жертва первая, бурёнка лучшая, снова промолчал он, снова никак благодушия прежнего не выказал.

И решили тогда старейшины на крайнюю меру пойти — волчью свадьбу.

Жребием Душанку из последней шапки оставшейся, волчьим мехом отточенной, вытянули, — сам волк подсказал, какая ему девица по душе. Схватили Душану под белы руки — да в лес потащили, к волку сватать. Девица красная — это всегда приятно, ни один дурак от неё не откажется, а волк далеко не дурак. К тому же как раз в пору свадеб волчьих из себя волк и вышел — как с просинца свирепствовать начал, так по самый сухий и не успокаивался. Не нашёл он, верно, волчицу себе по вкусу, решили старейшины. Значит, надо подсобить.

Сопротивлялась Душана, кричала, и Деян тоже кричал — видимо, появилось между ними что-то за время отсутствия вранового, видимо, не волчьей невестой Душана быть хотела, не волчьим желаниям угождать, не волку впервые лоно своё отдавать — а, возможно, и кровью собственной гнев его утолять. Не стали деревенские долго в лесу задерживаться — небезопасно это сейчас, волка своим присутствием беспокоить. Привязали они Душану к дереву, хотели было и Деяна с собой в деревню уволочь, но сказал один из старейшин, отец вранов: не надо. Поймёт волк, что от всего народа ему дар преподнесли — а если и будет безумец вокруг него какой скакать сопротивляющийся, волк сам с ним разберётся. Может, ещё больше это его успокоит, ещё больше в почтение деревенских верить заставит: вон, не стали глупцов всяких, задобрить его мешающих, в доме прятать, волку отдали на суд честный.

И подскочил сразу же Деян к Душане, и начал с неё верёвки срывать, стрелами их перерезать — но не успел.

Вышел из леса волк.

— Ничего плохого я не сделал, — бормочет Деян, Врану в глаза болезненно открытым взглядом глядя. — Ничего плохого я не хотел. Серый на нас пошёл… серый на нас, на Душану пошёл! Сразу пошёл, сразу понял, что к чему — и такие глаза у него были…

— Какие, Деян?

— Похотливые, — Деян выдыхает. — Зверем он весенним на Душану смотрел, зверем ненасытным — правы старейшины были, отвергли его все в стае его, вот он и… Нет! Не мог я Душану отдать, даже серому не мог! Не мог, не мог, не мог, не мог…

Повторяет и повторяет Деян это «не мог». Повторяет и повторяет. Вран через плечо на тело Солна смотрит, в глаза его «похотливые» заглядывает. Ничего в этих глазах уже нет. Ничего в них и не было — зато деяновы глаза страх сторицей затмил.

— Не мог, — мягко за Деяном Вран повторяет. — Ну конечно, не мог. Ну конечно, не…

Вновь в плаче исступлённом Душана заходится — не договаривает Вран, со всей силы Деяну кулак в висок отправляя.

Дёргается голова Деяна, шатается тело его, стеклом оглушённым его глаза покрываются — а Вран ещё один удар наносит, только ногой в живот уже — чтобы повалить тушу эту тупомордую на землю, чтобы удобнее Врану было продолжать.

Рухает Деян рядом с Солном.

— … мог, — ещё раз Вран повторяет. — Ну конечно, конечно, Деянушка. Не мог, не мог, не…

Быстро Вран Деяна телом своим к земле пригвождает, быстро живот его осёдлывает — и бьёт, бьёт, бьёт. И мотается, мотается, мотается голова Деяна из стороны в сторону, и только Деян движение малейшее сделать пытается, чтобы Врана от себя оттолкнуть — так Вран ещё раз по виску его вмазывает, чтобы перестал трепыхаться.

— Пощади! — воет Душана. — Пощади, пощади, пожалуйста!

— Не мог, — повторяет Вран, с каждым выдохом новым ударом голову Деяна выворачивая. — Не мог твой Деянушка… волка пощадить. Что же ты… меня… о пощаде просишь, дура? Волка попроси. Вот он… волк… которого так ждали вы все. Пришёл… к вам! На просьбы ваши пришёл! На вопли ваши откликнулся! На помощь вам прибежал! Али мало тебе волка одного, Душанушка? Али хочешь ты… чтобы все волки… под стрелами вашими… ПОЛЕГЛИ⁈

Рычит это Вран в лицо Деяну, самый мощный, самый яростный удар на него обрушивая — под челюсть нижнюю. Выгибается голова Деяна вверх беспомощно, вылетают изо рта его нити слюны кровавой — уже всё лицо у него кровью залито, уже все кулаки у Врана дерьмом этим измазаны — но приятно это даже. И крики Душаны приятны — покричи, покричи ещё, маленькая, ни до кого ты здесь не докричишься. Никому до тебя дела нет, и до Деяна тоже — сослали вас сюда, как лихорадочных в лес ссылают, отдали вас на волю волка — пожалуйста, держите волю эту, не зря же в сущность Врана волчью когда-то вся деревня верила? Волк вам быстро всё по своим местам расставит. Волк вам быстро покажет, что к чему. Волк вам…

Резко что-то Врана за шиворот дёргает — и понимает он внезапно, что стихли крики душанины. В тишине Вран Деяна какое-то время избивал — только кровь в ушах стучала, свою песнь движений задавала.

Стучит и сейчас.

— Хватит, — Бая говорит, к себе его разворачивая.