Обхватывает Вран волчицу покрепче — и одним движением с кольев её снимает, коленом в один из них упираясь. Оставляет кол на штанах его кожаных след тёмный, кровяной.

Жаль, что Вран ни на ком такие следы оставить не может.

* * *

— Чая, — выдыхает Зима, на землю перед Враном оседая.

Опускает Вран тело чаино у своих ног. Прямо в середину круга опускает, куда привели его ноги упрямо почему-то — может, потому, что там большинство лютов, по зову Баи в дом вернувшихся, и собралось.

Кажется, прабабкой зиминой Чая была. И родителей зиминых Вран видит, и родителей её родителей, хорошо их Вран знает — тоже они в землянке стариковской живут, по возрасту им положено.

И Бушуя Вран видит.

— Ну давай, — сквозь зубы Вран говорит. — Ну давай, начинай.

Вот теперь точно с ненавистью Бушуй на него смотрит — вот теперь знает Вран, как это выглядит.

— Хорошо прогулялся, молодец? — отрывисто Бушуй выплёвывает. — Хорошо от стариков отдохнул? Хорошо вы все, — свирепо Бушуй и на Нерева с Вереном, тоже среди лютов стоящих, и на Горана с Зораном смотрит, — отдохнули? Славно время в лесочке провели? Славно от обязанностей своих сбежали, негодяи гнусн…

— Негодяи гнусные? — сужает глаза Вран. — Это ты нас негодяями называешь, Бушуй? Это ты-то, в разгар лета пятерых волков молодых в землянке заперший? Это ты-то? А ты, Бушуй, славно ты поспал после того, как несколько ночей не спал, лишь бы нас подстеречь? Спокоен ли был сон твой, когда подруга твоя, за которую и ты отвечаешь, от взора твоего, почему-то не бдительного, когда необходимо это было, ускользнула? Или так у нас и устроено? Или так у нас всё и устроено?

— Вран, — спокойный голос Лесьяры Вран за спиной слышит. — Выйди из круга. Не твоё это место.

Но подхватывает Врана вихрь злобы невысказанной — и дальше несёт. И поднимает на него Зима глаза растерянные, и ловит он взгляды Нерева с Вереном, Горана с Зораном пристыженные и опустошённые, — и ещё большей злостью невыносимой его скручивает. И продолжает он говорить в середине круга этого проклятого — и его, его сейчас это место, и никак Лесьяре отсюда его не выгнать.

— Хорошо же мы придумали, хорошо же мы живём — стариков в одну землянку затхлую, как прокажённых, загоняем, да тех к ним приставляем, кто и не хочет с ними возиться — да не просто приставляем, а так Бушуям всяким над ними измываться позволяем, что бегут они оттуда при первой же возможности, а за ними и лютицы старые бегут. Что же не отобрал никто у Чаи нож её проклятый? Что же не заколдовал никто дверь, как Радей свою заколдовывает, чтобы не могла Чая выйти через неё? Что же в отдельном доме мы её с родными не поселили, с теми, кто уж проследил бы, чтобы не выбежала она ночью тёмной по зову своему непонятному да в ловушку человеческую не попала? Что же мы с людьми ничего этими проклятыми не делаем, а? Долго они ещё будут ямы эти рыть, долго они ещё будут над членами племени нашего издеваться, пока на болотах мы прячемся, долго мы ещё…

— Бая, забери его.

— … помогать им будем вместо того, чтобы…

Хватают Врана под руку крепко, со всей силы из круга выдёргивают — и замечает Вран краем глаза, что появились рядом с телом чаиным нож с одеждой, и волосы тёмные баины слева от себя замечает — но не останавливается, ногами в землю упираясь:

— … показать им, кто на самом деле в лесу…

Оттаскивает Бая силком Врана от круга, но не на Баю Вран смотрит, не на Чаю, не на Зиму перед ней, не на родителей её, не на Верена с Неревом, не на Горана с Зораном, не на Бушуя даже — на Лесьяру.

— … хозяин. Или не хозяйка ты даже племени своего, Лесьяра?

И если бы можно было бы взглядом одним сжечь, то горел бы Вран уже пламенем ясным, тринадцатым волком подожжённым горел бы — только не деревянным.

Солнцеворот

Вран вонзает нож в дверь, проворачивая его вокруг своей оси.

Чаю похоронили в самой дальней части болота, на краю леса. Люты не сжигают тела усопших, хоть это и кажется Врану диким — впрочем, кто его здесь спрашивает.

Вран толкает дверь, оглядывается: идут ли за ним Горан с Зораном и Нерев?

Идут.

Раньше все тела закапывали в кургане, будь то глава племени, знахарь, проживший долгую лесную жизнь обычный лют или недавно родившийся волчонок. Курган принимал всех — но Чая стала первой лютицей, которой пришлось найти своё последнее пристанище не на священном месте. Это было решение Лесьяры, и впервые за долгое время Вран был с ней в чём-то согласен: на кургане не осталось ни деревянных изображений предков, ни самих предков, зато оттуда никуда не делись люди.

Забавно — последним, упокоившимся в кургане, был Солн. Может, с курганом уже тогда что-то было не так, поэтому Солн и застрял и не там и не здесь, и не в вечном лесу — но и не совсем в этом тоже?

Да нет, вряд ли. Солн довольно доходчиво и не раз говорил Врану, что он здесь исключительно из-за него. А беды с курганом начались тоже во многом из-за Врана.

Или во всём.

— Повеселитесь, — выплёвывает Врану вслед Бушуй, когда Вран уже минует неровные земляные ступени и делает первый шаг по хлюпкой болотной почве.

Тоже забавно — к чему-то из его недавней злой и пламенной речи над телом Чаи Лесьяра прислушалась. Забрала ножи у самых древних лютов, вполне способных повторить чаину судьбу, сделала так, что дверь в стариковский дом открывается теперь так же, как и в землянку Радея — только ножами тех, кто в здравом уме.

Вран оборачивается.

— Не надо, — говорит ему одними губами Нерев.

Так получилось, что Нерев успел поругался с Вереном — из-за Врана. Верен, конечно, считал, что Вран перешёл все возможные границы, что Вран не имел права разговаривать так с Лесьярой, что Вран просто ещё не понял, как всё устроено у лютов…

Нерев думал совсем иначе. Нерева поддержали Зоран с Гораном, внезапно ввязалась в перебранку и Зима — Вран слышал всё это издалека, пока они стояли с Баей около леса и молчали. Перепалка становилась всё яростнее, лицо Верена — всё отчаяннее, а Нерева — мрачнее. Верену так и не удалось склонить кого-то на свою сторону. Увы.

Вран смотрит на Бушуя. Бушуй подошёл к самой двери, просунул сапог в щель, не давая Зорану, выходившему последним, её закрыть.

— Веселитесь, веселитесь, — зло кивает словно самому себе Бушуй. — Это же вы любите — это же единственное, что души ваши волнует. Покрутите хвостами перед девками да в лес их до рассвета утащите — если не тошно вам будет на лес смотреть после того, как вы Чаю в нём погуб…

— Пошёл ты, Бушуй, — досадливо говорит Зоран — и взбегает наверх, оставив дверь открытой.

— Да, пошёл ты, Бушуй, — соглашается Горан. — Чё он?

— Да, чё он? А ты чё?

— Да, Вран, а ты-то чё?

— Да пусть говнится дальше в землянке своей — нам-то чё?

— А нам-то ничё, нам-то разрешено. Нерев, а ты чегой-то скис?

— А ну-ка выкисни обратно — так тебя никто на танец не пригласит.

— Ха, да уж — я бы волчицей был, так не с тобой бы в лес убежал, а от тебя!

— Да-да, — равнодушно Нерев говорит, даже не взглянув на близнецов. — Ну что, Вран, пойдём?

Слышит Вран в голосе его, что скажи он: «А, может, к лесу тёмному всё это, Нерев?», тут же Нерев с ним бы согласился.

Но Вран говорит:

— Пойдём.

Сегодня летний солнцеворот. Есть у деревенских обычай самый длинный день в году отмечать — есть и у лютов. Удивило это Врана, помнится, когда впервые он от Солна об этом услышал.

«Но не для нечисти ведь день этот, — сказал он Солну озадаченно. — Это ведь, как раз, от…»

«Вот это да, — усмехнулся Солн. — Это нас-то ты нечистью называешь, Вран из Сухолесья? Занятно. Ты смотри, чтобы никто не услышал — а то не видать тебе хвоста волчьего, как ушей своих».

Празднуют и люты день этот, оказывается. Не с таким размахом, как люди, конечно, — люты вообще размахов особых не любят, труд да жизнь честную они куда больше уважают, чем все эти развлекалочки человеческие. Не собирают люты в час отведённый травы волшебные — да и зачем им это? Каждый день у них и так волшбой пронизан, — не купаются ночью в водоёмах, от нечисток опустевших, потому что каждую ночь любая нечистка с ними водами своими поделиться не против.