Саднило сердце. Багров прилег на диван, долго смотрел на полотно. Смежил веки. Стены мастерской будто раздвинулись, приблизилась сухая земля с полынной горечью и пороховой гарью, ворвались хриплые выкрики, ругань, отрывистая стрельба. Приснился бой, самый разгар его…

От подбитых танков тянул ветер космы маслянистого дыма, он застил свет, мешал артиллеристам наблюдать за полем.

— Танки! Танки держать на прицеле! — кричал охрипший комбат. — Не давайте им развернуться для удара!

Прямым попаданием уничтожило соседний расчет, опрокинуло орудие. Оно лежало на краю воронки, задрав к небу ствол. «Так и нас может…» — подумал Багров, вытирая ладонью пот с лица, и тут же отогнал эту мысль, не до нее. Наводчик Василий Супрун, не отрываясь от прицела, чертыхался.

— Что там у тебя? — крикнул нервно Багров.

— В пузе урчит. Поесть-то не успели…

Пушка подпрыгнула, полетела дымящаяся гильза, упала со звоном и покатилась к куче. А следом крик подносчика Климова:

— Братцы! Снаряды кончились!..

Сибиряк беспомощно оглядывался, высокий, плечистый, грязный от пота и пыли, в располосованной на спине гимнастерке. Кирилл подумал, что старшина после боя опять примется отчитывать Климова: мол, не напасешься на такого, а ему, старшине, откуда брать обмундирование?

— Быстро к соседям! — приказал Багров. — Им боезапас ни к чему теперь!

Но было поздно, гитлеровцы просочились в расположение батареи. Багров бил короткими очередями, укрывшись за лафетом. Отсекал путь наседавшим фрицам Супрун. Пуля впилась ему в висок, он сразу обмяк телом, выронил автомат и успокоился. Кровь текла на гимнастерку, струилась по рукаву в пыль.

— Держать оборону! — кричал комбат Кашпаров, отстреливаясь из окопчика. В пылу боя он потерял фуражку, густые черные волосы упали комбату на лоб.

Они отбили атаку, притащили от соседей ящики с боезапасом и успели поджечь еще два танка, но перевес все равно был на стороне врага. Автоматчики снова ворвались к ним в траншею. Понял Багров, что настал последний час — ни проститься, ни доброго слова сказать не успели, — и скрипнул зубами.

Когда сцепились в рукопашной, Кирилл бросился на эсэсовца, хватил наотмашь прикладом.

Здоровенный рыжеволосый немец повалил капитана, взмахнул финкой. Багров рванулся на выручку командиру, но гитлеровец опередил его, ударил комбата в горло, в самую ямку… Багров рубанул врага по голове невесть откуда подвернувшейся саперной лопаткой. Хрустнул череп, хлынула, пузырясь, кровь.

И тут Багров ощутил резкий удар в правый бок. Отлетев, инстинктивно повернулся для самозащиты и встретился со взглядом щуплого капрала в маскхалате и великоватой каске: она съехала на глаза, капрал смотрел из-под нее, задрав подбородок. Смотрел испуганно, видимо, поразило, что сержант еще живой, хотя очередь в него выпущена почти в упор.

— Стреляй, гад! Мать твою в душу! Стреляй!.. — Багров потянулся к врагу, желая одного — вцепиться в глотку хоть зубами, только бы уничтожить, не дать пройти дальше.

Немец отступил, вскинул автомат, но сзади ему в спину всадил очередь из ППШ Климов.

— Держись, братка! — крикнул сибиряк, отстреливаясь.

Багров вырвал из рук мертвого капрала автомат и секанул по подбегавшим немцам. Силы оставляли его, но Кирилл жил, зная, что некому держать оборону. Патроны в рожке кончились. Багров потянулся к убитому, выдернул из подсумка рожок, благодаря мертвого за подмогу, прижал очередью ползущих.

— Живем, братка! — Кирилл тряхнул сержанта, приподнял. — Наши подоспели! Драпают фрицы!

Последнее, что увидел Багров, — родные тридцатьчетверки, прыгающая через траншею пехота.

— Не сдали, — выдохнул Багров. — Не сдали…

Мир начал меркнуть, ржаво вспух и погас.

Теперь навечно…

…Жена увидела Багрова в мастерской мертвым. Она опустилась перед ним на колени, обхватила его и плакала долго, безутешно. Затем поднялась, задвинула перед картиной штору, вызвала «скорую». Вскоре прибыла бригада, врачи принялись осматривать покойного, успокоили, как могли, вдову. Происшедшее в мастерской не вязалось с картинами, что были развешаны по стенам.

— Во сне скончался, — сказал пожилой терапевт о художнике. — Легкая и завидная смерть…

Молоденькая медсестра остановилась у изголовья Багрова и заметила удивленно:

— Слезы у него. Легкая смерть, а отчего же тогда плакал? Непонятно…

Старенькие мостки едва не касаются дощатым настилом воды. Ясное июльское утро. Река не шелохнется, только вскидываются, гоняясь за мошкарой, уклейки. На краю мостков мужчина ловит рыбу. Он лежит на раскладушке, ноги укутаны одеялом. Насаживает на крючок червя, забрасывает уду подальше и неотрывно смотрит на поплавок. Красная маковка на конце лески дрогнула и погрузилась в воду. Рыбак ловко подсек добычу и потянул на себя. Крупный окунь, вильнув в воздухе хвостом, упал на одеяло…

Прогибаясь под тяжестью бегущих, зашлепали доски настила. Босоногие пацаны с удочками остановились возле раскладушки, пораженные необычным зрелищем: удит человек рыбу лежа. Подобного в этих местах не доводилось видеть. Мужчина тем временем снял окуня с крючка. Старший из парней подошел поближе, заглянул в ведро и не сдержал восхищения:

— Порядочно наловили!

— Ты как думал? — ответил лежащий и подмигнул: мол, знай наших.

Разговору помешала поклевка. Удильщик сделал подсечку, леска натянулась, и на мостки шлепнулась красноперая плотвица.

— Дяденька, почему вы так ловите? — не утерпел мальчишка, хотя и понимал, что в рыбацком деле не все высказывается и не каждый вопрос к месту. Рыбаки — народ с причудами, у любого свои секреты.

— Тут, брат, тайна, — с серьезным видом ответил мужчина. И махнул рукой: — Ладно, тебе открою. Хлопец, вижу, хороший. Новый метод опробую. В городе теперь так и удят, с раскладушки. Ты вот местный, реку знаешь, а без рыбы идешь. У меня, гляди, полведра. Потому как не пугаю рыбку, спокойно ей завтракать не мешаю. Заранее раскладушку принес и лежу. Кто без понятия, тот сапожищами топает или того хуже — забредет в воду по колени. Рыба видит и слышит, потому и обходит стороной. Какую наживку ни закинь.

— А-а… — У парнишки загорелись глаза.

Подошли двое. По всему видно, что городские: в броднях с помочами, брезентовые штормовки нараспашку.

— Есть на уху, Петя? — спросил один и, присев на корточки, запустил руку в ведро, выловил линя с белым брюшком. — Ух ты! Да тут и на жаренье хватит!

— Сматывай, Петр Федорович, удочки, — сказал второй, — женщины к завтраку заждались.

— Пора, пожалуй. Ведро и раскладушку сразу заберем?

— Чего лишний раз бегать!

Лежащий откинул одеяло, товарищи как бы в шутку подняли его во весь рост. Рыбак обнял друзей за плечи.

— Пошли? — спросили его.

— Пошли.

И зашагали двое, удерживая третьего. На берегу свернули к стоявшим под березами «Москвичам».

— Дяденька-то… инвалид! — придя в себя, сказал мальчишка. — Ноги не ходят, а он — шутки шутит…

В жизни Петра Жидикина был момент, когда хотел оборвать все одним выстрелом. Лежал тогда в госпитале на Фонтанке. Заключение медики вынесли беспощадное: обречен на неподвижность. Пулей поврежден спинной мозг, как следствие — паралич ног с нарушением функций тазовых органов. Возвращаться в родную деревню на Тамбовщине не хотел. Люди в колхозе бедовали, бабушка с матерью тоже едва сводили концы с концами — картошки до весны и то не хватало. Им самим помощь нужна, а тут еще инвалид в доме, за кем уход требуется, как за дитем малым. Лучше смерть — поплачут на могиле да и успокоятся. Достал из вещмешка трофейный «вальтер», таил его от всех. Но не успел взвести курок, увидела медицинская сестра, кинулась на матроса с упреками, вырвала пистолет да, чтоб никто не видел и знать не знал, выбросила в Фонтанку.