Дети подрастали, определялись, играли в доме свадьбы. Младшие учились: Татьяна — в музыкальном училище, Олег с Игорем поступили в Высшее военное училище имени Верховного Совета.

Поехала однажды к ним в Москву. Занятия шли. Замерзла, ожидая возле проходной. Выбежали сыны ее, повели в казарму, усадили ближе к теплой батарее. Сапоги с нее сняли, на пальцы дуют. А тут начальник училища вошел. Подхватились курсанты, замерли по стойке «смирно».

— Почему посторонние в помещении? — строго спросил генерал.

— Мама наша… Десятые мы у нее…

Генерал сразу изменился в лице, подтянулся, под козырек взял:

— Спасибо, мать, за детей… — И поцеловал руку.

Я посетил дом Глазковых в светлую пору золотой осени. Полыхали клены, сквозили березы, алели гроздья рябин. Мария Александровна и Иван Малофеевич потчевали чаем и рассказывали о детях, о предстоящей поездке в Казань — ждут правнука, седьмым будет у них. Решили, что поедет прабабушка в парадном костюме, есть такой — темно-синий, юбка и жакет, на нем три ордена «Материнская слава» и орден «Мать-героиня». Говорили муж да жена, до седых волос сохранившие искреннюю привязанность друг к другу, нежность. Не сломили их трудности, не сделали черствыми. И покоряла очищающая сила добра.

— Мы свое прожили честно и достойно, — сказала Мария Александровна на прощание. — Теперь детям да внукам тропку торить. Только бы войны не было…

Шел по Красному проспекту к вокзалу и все думал о большой семье Глазковых, людях добрых и совестливых, прилежных, где бы они ни трудились. И звучал в ушах так любимый Марией Александровной романс: «Гори, гори, моя звезда…»

Моросил дождик, но вот выглянуло солнце, золотом полыхнул парк, а над домом, где живут Глазковы, над проспектом набирала воду семицветная радуга. И вспомнил поверье: оказаться под радугой — жить в счастье. Видно, правду говорят…

Дом, в котором живет генерал-лейтенант Федор Никитич Ремезов, типичен для старой части Петроградской стороны: проходные дворы-колодцы с пристроенными гаражами, слесарными мастерскими, дворницкими. Поплутаешь изрядно, пока отыщешь нужный подъезд. У генерала квартира в тупике, света и воздуха маловато, но он не любит говорить о быте.

Худое строгое лицо, острый взгляд. Чувствуешь, что этот седой человек — один из командармов военной поры — поднимал в атаки полки и дивизии, и они, послушные его приказу, громили врага с дерзкой отвагой и неукротимостью.

Когда заходит речь о Великой Отечественной войне, генерал-лейтенант Ремезов не любит однобоких суждений о горьком нашем отступлении в первые недели битвы с фашизмом. Как командарм, считает, что в тех кровопролитных боях проявлялась стойкость духа советских солдат. И не их вина, что отступали, делили патроны наравне с хлебом.

Командарм Ремезов…

Мало что говорит молодежи фамилия. Спроси о Блюхере, Жукове, Рокоссовском или Коневе — знают. А ведь в одном ряду с ними шел и Ремезов. С его именем связано одно из первых в истории войны сообщений о нашем контрнаступлении:

«В последний час» за 28 ноября 1941 года: «Части Ростовского фронта наших войск под командованием генерала Ремезова, переправившись через Дон, ворвались на южную окраину Ростова…» Первое известие о контрударе советских войск, пишет маршал Александр Михайлович Василевский, которого ждали с самого начала войны, что вот начнем громить фашистов. Узнав об этом событии, Верховный Главнокомандующий направил войскам телеграмму: «Поздравляю вас с победой над врагом и освобождением Ростова от немецко-фашистских захватчиков. Приветствую доблестные войска 9-й и 56-й армий во главе с генералами Харитоновым и Ремезовым…»

В дальнейшем приветствия Сталина войскам-освободителям стали традицией.

Так получилось, что впоследствии Ремезов как бы остался в тени, слава обошла его. Соратники становились маршалами, как Иван Игнатьевич Якубовский и Сергей Семенович Бирюзов, а Ремезов начал войну в звании генерал-лейтенанта, в этом звании и закончил ее. Однако Федор Никитич ни о чем не жалеет, Родину защищают не за награды и звания.

Неотделима судьба Ремезова от армии, истории Вооруженных Сил. Слесарь Каслинского чугунолитейного завода, он добровольно вступил в мае 1918 года в РККА. Под командованием Василия Константиновича Блюхера начальник станкового пулемета «максим» Ремезов громил колчаковцев, был ранен. В 1920 году вступил в партию большевиков. Учился в Вятке на командирских курсах. В звании краскома принял под свое начало роту 255-го рабоче-крестьянского полка, командовал которым Михаил Степанович Шумилов, впоследствии генерал-полковник, отличившийся в боях за Сталинград.

В начале тридцатых Ремезов уже командир полка в Приволжском военном округе.

— Молодые были, жили без оглядки, — говорит Федор Никитич. — Во время очередного общевойскового смотра мой полк занял первое место по округу. От командующего — им тогда был Шапошников — получил в награду золотые часы, а от комкора Примакова, лихого кавалериста, рубаки, — коня ахалтекинской породы. Какой был конь!.. Буланый с черной гривой. Легкая голова, длинная шея, сухие ноги… Снится тот конь. Подарил я его в недоброй памяти 1937 году командиру Челябинского артполка Чегиа.

Нашим округом в это время командовал герой гражданской войны Иван Федорович Федько. Неладное тогда происходило в армии, — стоит вспомнить печально известный февральско-мартовский Пленум и последовавшие аресты военачальников. Читаю сейчас о репрессиях — просто всё. Мы же не могли так сразу во всем разобраться, верили происходящему, считали, что есть оппозиция, с которой идет борьба. Хотя и закрадывалось сомнение: арестовывали ведь лучших! Тухачевский, Якир, Гай, Уборевич. Потом Блюхер, Примаков… Пошли аресты командиров полков. Над каждым навис страх, подозрительность. Не миновать бы участи пострадавших и мне, но спас Федько. Он был назначен командующим Киевским военным округом вместо арестованного Якира. Настоял на моем переводе. Слово в поддержку, как я позже узнал, высказал и Шапошников. Приказано мне было принимать сорок пятую стрелковую дивизию. А через год вступил я в командование Житомирской армейской группой…

Об этом времени много сказано. Замечу лишь: если бы не 1937–1938 годы, репрессии в Красной Армии, начало Великой Отечественной войны не оказалось бы для нас столь трагическим. В тридцатые годы было арестовано и уничтожено около сорока тысяч командиров, политработников, военспецов. Корпусами командовали вчерашние лейтенанты. Что корпусами — армиями… Старший политрук становился вдруг корпусным комиссаром, а старший лейтенант занимал пост командующего ВВС.

Когда развернулись бои на Халхин-Голе, Ремезова назначили командующим Забайкальским военным округом, отвечал он за боевое и техническое обеспечение армейской группы комкора Георгия Константиновича Жукова. Там и познакомился с ним близко. Вместе с Жуковым получал награды, в том числе и монгольские ордена.

Случалось разное: арестовывались вдруг боевые офицеры и исчезали. Когда арестовали командира Кубанской дивизии Константина Константиновича Рокоссовского, выступил Ремезов против: мол, с кем же тогда армию готовить, если такие командиры под подозрением? Хорошо, маршал Тимошенко отстоял, за Ремезова поручился.

Час испытаний для Федора Никитича тоже наступил.

В июне 1941 года в штаб-квартире главного командования сухопутных войск фашистской Германии ожидали звонка от Гитлера: вот-вот должны получить от него условный сигнал для нападения на СССР. Услышав пароль «Дортмунд», генералы обязаны были 22 июня двинуть дивизии через советскую границу. Если возникнет неувязка, то будет пароль «Альтона».

Не покидал кабинета и начальник генерального штаба генерал-полковник Гальдер. Томительно тянулось время, и от этого телефон задребезжал, казалось, громче обычного.

— Гальдер, это вы? — раздался в трубке знакомый хрипловатый голос.