Мария Ивановна похвалила борщ и плов.

— Добрая господарка готовит вам.

Офицеры заулыбались. Командир вызвал кока. Появился высокий парень в белой форменке. Вытянув руки по швам, доложил о прибытии.

— Он и варит? — не поверила Мария Ивановна. — Счастливая будет та дивчина, которую посватает такой хлопец. — И повернулась к сыну: — Справедлив будь к подчиненным. Они от матерей оторваны, скучают по ласке. Ты командир им, но ты и батько. Доброе слово железные ворота отопрет.

Пинчук поступал, как мать наказывала. С той лишь разницей, что для нее все они были дети чьих-то матерей. Для него, командира крейсера, — защитники Отечества. Незыблемо понятие: оборона родной земли. Слаженность экипажа, полная отдача офицера и матроса — залог успеха. Он был требователен к подчиненным.

На крейсере он воспитывал не только послушных исполнителей приказа, но и людей сознательных, для кого чувство долга сливается с внутренней необходимостью. Командиру до всего дело: как матрос накормлен, что из дому пишут. На «Грозном» установлен строгий порядок: молодому матросу койка выделяется, старослужащий на рундуке спит. На рундуке жестче, но у старшего закалка флотская, подготовка больше, сознание выше. Старший передает молодому матросу опыт, а вместе с ним и традиции. Конкретность обретают слова на фотографиях, их дарит командир крейсера тем, кто уходит в запас: «Отчизну защищать иди на флот. Здесь школа мужества и доблести оплот».

После обеда Мария Ивановна осматривала корабль. Привыкшая к мягкой земле, траве росной, теперь она ступала по железной палубе. Возле установки главного ракетного комплекса задержалась.

— Что за трубы такие?

— Отсюда стартуют ракеты, мать.

— И далеко летят?

Пинчук подумал, как объяснить матери скрытую мощь, на каком удалении многотонная ракета способна поразить цель. У нее, колхозницы, свои мерки, своя точка отсчета — село Великий Злеев, где родилась и состарилась, где ведома каждая стежка. От порога хаты и отмерил километры.

В глазах матери увидел Михаил Федорович обеспокоенность, даже тревогу. Она осознавала ответственность, какая лежала на сыне, ее мальчике, которого вскормила грудью, поставила на ноги. Не спала ночами, когда он болел. И теперь он, взрослый, облеченный доверием, поступал самостоятельно. Крестьянка, знавшая извечный труд, понимала, как в мире все хрупко, если на такое расстояние ракета способна донести заряд, уничтожить все живое.

Незащищенность матери тронула сердце сына, хотелось успокоить, развеять опасения. Напрасно терзает себя — на то и несут они бессменную вахту, чтобы не подступило горе к отчему порогу, чтобы дети не знали сиротской доли. Смотрел на обгоревшую краску надстроек — матросы соскабливали железными щетками, готовились красить все заново — и вспоминал силу огня при недавних стрельбах.

Пока «Грозный» стоял в гавани, Мария Ивановна приходила еще на причал. Приводили внучата. Отправлялась из дому и шла через парк, мимо утопающего в крапиве деревянного летнего театра. Цвели липы, нежный запах манил пчел, а море от жары, казалось, расплавилось и застекленело.

Матросы на «Грозном» красили надстройки, мачты, борта. Корабль на глазах обновлялся. К трапу подкатывали грузовики, сгружали мешки с мукой, крупами, сахаром. Завезли картошку, овощи. Подали воду, запас горючего.

Основательность, с какой все делалось, нравилась Марии Ивановне. Ее устраивало, что картошка и овощи перебраны заботливыми руками, не тронет плесень и гниль. По нраву, что обеспечивало государство всем достаточно, — борщ там или второе не постные будут.

Постепенно крейсер как бы оседал, погружаясь в воду до ватерлинии. И настал день прощания. «Грозный» уходил в дальнее плавание.

Отдав швартовы, крейсер тихо покинул гавань, миновал береговые посты наблюдения. Сигнальщик ответил по светофору на запрос. Медленно проплывали мимо каменистые уступы берега, кусты, створный знак. И открылись городские дома.

Врубили малый ход. Стоя на мостике, Пинчук поднес к глазам бинокль. На каменистом мысу, где обычно собирались жена и дети, капитан первого ранга увидел мать. В темной юбке, шерстяной кофте, повязанная платочком, Мария Ивановна смотрела из-под руки на корабль. Смотрела неотрывно, как бы силясь разглядеть на нем сына.

Крейсер увеличивал ход, отдалялся и терял очертания. Вот уже слились надстройки и башни. Мать не двигалась — спокойное лицо, прямой строгий взгляд. Она провожала родной корабль, благословляя на правое дело и желая удачи…

Белое свадебное платье было к лицу. Дочери помогали матери наряжаться, нахваливали. Платье нравилось и самой Марии Александровне.

— В девичестве не могла в таком наряде походить, так хоть на своей золотой свадьбе покрасуюсь, — сказала с улыбкой.

— Мам, ты у нас красавица! — заметила Галина, старшая из дочерей.

— Красивая!.. — войдя в комнату, не сдержал восхищения Иван Малофеевич. — Сколько прожили вместе, а все не налюбуюсь…

— Будет вам, захвалили!

С шутками большая семья Глазковых усаживалась за стол — сыновья и дочери, зятья да невестки, внуки. Мать с отцом на почетном месте — их золотая свадьба. В честь такого события открыли шампанское, собравшиеся дружно поднялись, прозвучало традиционное «горько!». Мария Александровна засмущалась: целоваться на виду у взрослых детей… Но подчинилась обычаю, нежно обняла почтительно склонившегося перед ней мужа. Высок ее Иван, статен и на восьмом десятке, чуб только инеем седины прибит.

Слово попросил сын-майор:

— Примите, отец и мать, от всех нас благодарность за ласку и заботу. За то, что вырастили, в люди вывели. Живите долго, на радость нам.

Говорили зятья и невестки, детишки читали стихи, танцевали. Смотрела Мария Александровна на мужа, на детей и большего счастья не желала. Вырастила сынов и дочек, внуков дождалась, их у нее двадцать; даже если соберутся только те, кто поближе, — квартира на Красном проспекте в Петродворце полна звонкоголосого шума. В детской комнате видит сны маленькая Мария. Когда она появилась на свет, сын Вячеслав так и сказал: «В твою честь, мама, назовем». А с фотографии на стене улыбчиво глядит внук. На оборотной стороне старательно выведено: «Деду Ивану от Ивана».

Велик род Глазковых, и ни за одного не стыдно. Да разве и могло сложиться иначе?! Не в лени растили детей Иван да Марья, не потворствовали баловству. Укоряли, правда, за излишнюю доброту и доверчивость — мол, осмотрительнее быть надо. Только худое не приставало, а доброе умножалось. Благодарили они государство за помощь и поддержку, без этой опоры не поднять бы на ноги детей. Все образование получили, профессии нужные выбрали.

За полночь схлынуло веселье. Уложила мать приехавших детей. Спали мужчины, а она обходила их в праздничном своем платье, останавливалась у изголовья, вспоминала, как рожала каждого, как кормила грудью. Близнецы Игорь и Олег в Москве живут, оба майоры. Вячеслав — этот с семьей при матери, в Петродворце, Николай в Ленинграде обосновался, работает на «Красном треугольнике». Не скажешь, что Глазковых раскидало по белу свету. В Петродворце прописаны дочери Татьяна, педагог по профессии, двойняшки Лариса и Валерия. Тогда, в тридцать девятом, Иван сына ждал, имя ему решил дать в честь Валерия Чкалова, а тут девочки, да две сразу. Одну из них и назвали Валерией. Обе, как и Вячеслав, трудятся в объединении «Петродворцовый часовой завод».

Подошел Иван Малофеевич.

— Прилегла бы, — сказал с лаской. — Завтра опять весь день на ногах будешь, как заведенная.

— От радости разве устанешь, Ваня? Да и спать не буду. Всколыхнули дети прошлое…

— Уж набедовалась ты.

— Как ни трудно приходилось, а не подличали, жили достойно. Краснеть не приходится. Что мы государству, что оно нам — все поровну, неделимое целое и есть.

— Правду говоришь: неделима наша жизнь со страной…