И даже спешащие сюда гонцы императора, сообщение о которых вчера вечером получили от колдующего вокруг своего странного артефакта Олега, стали уже по-своему понятны и не особенно страшны. Ведь всегда были императоры и всегда были чародеи…

Робкая улыбка, скользнувшая по расцвеченному бликами костра лицу лисы-оборотня Сю из уже давно исчезнувшего в пахнущих пылью и плесенью свитках истории клана Ва как будто бы говорила: «Веселье? Веселье только начинается…»

28.08.1941 г. Подземный зал Дома Риллинтар

Расцвеченная подвешенными под потолком светляками полутьма главного зала, многочисленные блики острых стеклянных кромок, вплетающиеся в общую чуть мрачную, но вместе с тем все равно торжественную атмосферу. Две застывшие друг перед другом группы: группа гостей, в рядах которой маячила надоевшая Ссешесу до оскомины на зубах физиономия Иванова.

Во главе группы гостей нечто… Без улыбки не описать. Хуманс типичной рязанской наружности — нос картошкой, торчащие в сторону уши и довольное, даже можно сказать, самодовольное выражение лица. Добавьте к этому приличную приталенную тройку в английском стиле, лакированные туфли и папку с документами. Типичный дипломат. Во всяком случае, необходимые на дипломатической работе выдержка и стальные нервы в наличии. Приветливую улыбку дроу выдержал, даже не вздрогнул. Все же не зря ему руководство перед отправкой все фотоматериалы, имеющие отношение к делу, показало. Да и беседа с небезызвестным Ивановым прошла не зря.

Чуть более трех суток назад. Москва

— Добрый день, Андрей Андреевич!

Приветливая улыбка выскочившего на порог как чертик из табакерки уже давно ожидаемого офицера из ведомства Судоплатова заставила хозяина кабинета подобраться.

— И вам добрый день… Э-э-э…

— Простите, совсем вылетело из головы. Позвольте представиться — Иванов! — Неожиданно крепкое рукопожатие для немного расплывшейся, выглядящей совершенно обыденно фигуры, облаченной в галифе и гимнастерку безо всяких знаков различия. Совершенно не запоминающееся лицо и сияющая на нем улыбка, затеняющая все остальное. Во всяком случае, уже через полчаса после окончания разговора единственное, что обитатель этого кабинета мог вспомнить о внешности посетителя, — это форма и маячащая перед лицом улыбка.

— Иванов Николай Антонович! Вас обо мне должен был предупредить Вячеслав Михайлович.

— Да-да, конечно! Присаживайтесь! — Любезно показав на расположившееся возле стола кресло, служащий Народного комиссариата по иностранным делам, еще буквально неделю назад советник полпредства СССР в США, внезапно отозванный на родину, заново воспроизвел в памяти кусочек разговора со своим непосредственным начальником: «И запомни, Андрей! Аккуратно… Очень аккуратно… Если что пойдет не так, тут тебя не прикрою даже я. Дело это на контроле у Самого! Впрочем, ты не дурак — поймешь. А по фигуранту сегодня в четырнадцать тридцать к тебе зайдет человек из четвертого управления. И расскажет, с кем или с чем придется иметь дело. Расписки с тебя в особом отделе уже взяли. Так что не подведи, Андрюша!»

Хозяин кабинета был человеком большой выдержки и внутренней дисциплины. Свои чувства и переживания умел держать при себе, внешне сохраняя невозмутимость. Сторонний наблюдатель мог заключить, что перед ним суховатый, застегнутый на все пуговицы человек. Для тех же, кто хорошо его знал, часто общался с ним в кругу семьи или на работе, он представал иным — живым в общении, замечательным рассказчиком, внимательным слушателем, умным наставником. В нем деловая чопорность профессионального дипломата и политика хорошо уживались с отзывчивостью, заботливостью и доброжелательностью. Именно поэтому, зацепив взглядом покоящийся в нагрудном кармане гостя портсигар и включив свою самую общительную и отзывчивую маску, не переносящий на дух табачный дым служащий радушно предложил, придвигая поближе стоящую в углу стола пепельницу, чаще всего используемую при заточке карандашей:

— Желаете закурить? Пожалуйста, не стесняйтесь.

Ответный цепкий взгляд Иванова сопровождался еще более радушной улыбкой, после которой гость откинулся в кресле и продолжил беседу странной фразой:

— Думаю, мы с вами сработаемся, Андрей, сын Андрея…

28.08.1941 г. Подземный зал Дома Риллинтар

Напротив гостей, в самой глубине причудливо сплетающихся теней, наполняющих своим танцем полумрак зала, живописным таким уступчиком расположилась группа хозяев… Впереди — его темноэльфийское величество, по правую руку на полшага сзади — Ва Сю, по левую — анима Духа Чащи. Ну а за ними фоном — шеренга облаченных в тяжелую броню красноармейцев, буквально поедающих любопытными взглядами сквозь наполненные тьмой прорези шлемов происходящее. Самых любопытных членов Дома Риллинтар еще с раннего утра отправили на рыбалку, если это так можно назвать. Просто методы драконьего рыбного лова совсем не совпадают с человеческими, — после того как в воду со всей дури шлепнутся три чешуйчатые тушки, о тихом слежении за поплавком можно забыть. Но и среди оставшихся любопытство цвело крупным цветом. В общем, в головах собравшихся было много разных мыслей, зачастую совсем не связанных с прибывшими гостями. Совсем.

Например, если взять кусочек воспоминаний дроу, вспышкой молнии пронесшихся в его ушастой голове при вроде бы случайном прикосновении тонкой, изящной женской ладони Ва Сю к его руке…

«Вот что означает женщина! Все больше и больше убеждаюсь, что в любой женщине скрывается темноэльфийская Матрона, только вот наружу редко выплывает. Умудриться за столь короткое время построить окружающих — это надо уметь. Причем, судя по реакции хумансов, она все это проделала незаметно — исподволь. Во всяком случае, если бы не мое отсутствие и не возможность сравнивать ситуацию до и после, тоже бы не обратил внимания. А так в ее мягкие лапки попали все, и даже не дергаются. Настоящая хозяйка! Это я от восхищения после беседы с Сергеичем отойти не могу. А он от беседы с Ва Сю… Той самой, шесть дней назад…

Я-то тогда по-быстрому слинял: и так с запуском дополнительного источника затянул до невозможности из-за гостей этих чертовых, именно поэтому свидетелем столь замечательной беседы мне стать не удалось. Хотя… хотелось до невозможности. Вон старшина до сих пор в себя так и не пришел. Да и некогда ему было. Уж чем их всех занять, у Ва Сю нашлось.

— Ну что, Сергеич, как вы тут без меня?

Ответный проверочный взгляд старшины как будто рентгеном просветил меня насквозь. В его глазах словно светилось: „Издевается?“ Через пару секунд, так и не найдя на моем абсолютно серьезном лице признаков издевки или предательской улыбки, Сергеич недовольно хмыкнул и с легкой хитринкой в голосе ответил:

— Попал ты, командир.

Тут уже у меня на сердце немного неспокойно стало. Да что там неспокойно — адреналином плеснуло так, что еще чуть-чуть — и задымился бы. Принялся перебирать в голове всевозможные сценарии. Буквально за несколько мгновений, скорее всего, переплюнул в производительности шахматный суперкомпьютер. Анализ объекта, его моторики и голоса и, самое главное, состояния ауры говорил о крайней мере усталости, но никаких следов психического надлома или признаков явной опасности не было. Небольшое раздражение, но, в общем, объект оставался стабильным и адекватным. Легкий тремор, следы кровоизлияний в белках глаз и другие вторичные следы пыток или иных воздействий не наблюдались. Но вот тон… Слишком уж мне тон собеседника не понравился — таким тоном разговаривают с приговоренным к смертной казни… Ласковый, успокаивающий… Именно таким, чуточку отстраненным, интимным тоном лучше всего шептать на ухо жертве, проворачивая лезвие в ране и придерживая содрогающееся в конвульсиях тело, из которого медленно, по капле, вытекает жизнь, превращая последние мгновения жертвы в изощренную пытку… Пытку сожалением и сопереживанием…