Выслушав Берию, Сталин придвинул к себе пепельницу и с задумчивым видом принялся набивать трубку. Через несколько минут почти полной тишины произнес:

— Ну что ж, товарищ Берия, ваша точка зрения нам понятна… — Чиркнув спичкой и медленно, с видимым удовольствием выпустив первый клуб дыма к потолку, Сталин продолжил: — Что до предложения товарища Молотова — влиться можно по-разному. И тут нам необходимо рассмотреть несколько вариантов. В зависимости от ответа этого самого «трау» будем действовать. Думается, что товарищ Молотов может блеснуть эрудицией. На этом пока и остановимся. Необходимо подготовить доверенное лицо и отправить его на встречу, снабдив исчерпывающим набором директив. А Лаврентию ми поручим подобрать надежного, проверенного товарища…

6.08.1941 г. Пуща. Некто

Вьется путь по мягкому мху. И окружающее подергивается дымкой. Дымкой… нет, даже аурой страха, перебирающей своими щупальцами и ласкающей колонны стволов, серебрящихся в лучах ночной странницы. Шаловливый вечерний ветерок, еще недавно беспечно игравший мягкими кистями осоки, тихо шуршит в такт ночному дыханию леса, а тот опасливо затих, стоило только расплывчатой, напряженной фигуре выступить из лесного мрака, окружающего эту небольшую полянку и начинающийся на ней неглубокий ручеек. Расплывшаяся в лунном свете тень бесшумно опустилась на небольшой заросший плес и, обретя плоть, распустила когда-то белые волосы, теперь покрытые ряской и засохшими разводами болотной жижи. После чего зачерпнула вооруженной когтями ладонью струящееся серебро напоенной ночью родниковой воды. В такт падающим каплям за спиною укутанного сильными до видимости злобой и яростью дроу в переплетениях жухлых трав и неверных теней бесшумно стелилась тень. Тень, с каждой падающей в этом лунном безмолвии каплей становившаяся все более материальной…

Тогда же. Ссешес Риллинтар

Кристально чистая ярость, укутывающая мой разум подобно легкой шелковой шали, и недоумение. То самое недоумение, глубину и чистоту которого можно ощутить только в раннем детстве… Смысл? Какой смысл в продолжении этого спектакля? Зачем вообще связываться с одной из самых наглых и ничего не помнящих разумных рас… Разумных?

Непонимание и нежелание разбираться во всей палитре вселенной, примитивное подстраивание окружающего великолепия под уже известные образы и закономерности и практически атрофировавшееся умение удивляться и принимать мир именно таким, какой он есть на самом деле. Не задергивая свой взгляд шорами науки и устоявшихся определений… Ссвет! Свет их побери! Вот и опять волна ярости, прокатившаяся по моему телу, оставила после себя ощущение наслаждения сродни сексуальному. Теперь я все сильнее и сильнее понимаю, почему дроу такие «добрые». Все очень просто… Зачем сдерживаться? Зачем загонять свою психику в хрупкие рамки приличий и придуманных мертвых законов, пахнущих ломкими от старости страницами и книжной пылью?.. Боль… Страх… Ярость… Вот что правит миром.

Продернувшие позвоночник мурашки и непередаваемое ощущение легкого зуда в когтях заставили меня резко откинуть голову назад и зашипеть от наслаждения. Люди… Жалкие лысые обезьяны, годные только для охоты и жертвоприношения. Забывшие, что такое страх и ужас ночи. Считающие себя вершиной эволюции. Да-да, именно вершиной. Вершиной пищевой пирамиды и самым разумным видом на этой планете… На мгновение мне почудились знакомый сладкий запах и воспоминания о влажном полумраке ночи, заполненной криками ужаса и утробным воем. Воспоминания о шелесте мерцающей в темноте стали и непередаваемом ощущении погружающихся в теплую, подрагивающую плоть когтей. Ведь это искусство, темное, страшное искусство — взрастить цветок из боли и ужаса, цветок, обретающий в определенный момент материальное воплощение и роняющий отблески своего великолепия на окружающую действительность, раскрашивая ее в мрачные, торжественные краски и полутона, наполненные страхом и животным ужасом. Цветок, который получается только из лучших врагов… Самых сильных… Самых хитрых… Достойных танца тьмы и стали. Лучший подарок для девы, для обворожительной и загадочной jalil Elghinn…

Дозволь мне, недостойному, этой напоенной тьмой ночью подарить тебе этот цветок… Я приглашаю тебя на танец, леди Elghinn… кружиться в вихре наслаждения и крови… вдыхать мускат и амбру твоего дыхания и ощущать легчайшие прикосновения шелка твоих одежд…

Танец — безликий танец пылинок в лучах лунного света, ласковый шелест листьев, складывающийся в слова, нет, в звуки, не имеющие ничего общего с человеческой речью…

Ненависть… голос… ужас… голос… наслаждение… голос, звучащий в окружающей тиши… Острый коготок страха чиркает по покрытой мурашками спине, обращенной к безликой стене леса… Приглашение… нет… не приглашение к танцу — просто первый взгляд… Взгляд из-под трепещущих ресниц на недостойного, который посмел и не побоялся пригласить… Звуки, складывающиеся в песню, полувой-полустон, взмывающий к ночным небесам фугой ужаса и омерзения и омывающий мою душу…

Нет, это не ты, о леди Смерть, нет, не ты. Но в раздающейся за моей спиной песне много нот, принадлежащих тебе. Только полностью овладев всей палитрой этих мрачных оттенков и обертонов, оттеняющих твою красоту, о Дева Смерть, можно так воздавать хвалу тебе… Я знаю ту, которая поет сейчас из мягкой темноты леса за моей спиной… Вернее, думал, что знаю…

Песня… песня в лучах лунного света и блеске звезд, звучавшая в унисон переполнявшим меня ярости, гневу и печали. Кто твой создатель? Мелодия, красивая и вместе с тем чудовищная в своем совершенстве, оставляющая ощущение — нет… единение… единение гнева… Ближе… еще ближе… И вот уже две души с рычанием и воем кружатся в невозможном чудовищном танце, переплетаясь щупальцами чувств и желаний…

Волны гнева и ярости, захлестывающие утлую лодку моего разума с каждым звуком… стоном… шепотом… криком… песней… опадают, покоренные неведомой мне магией песни, изливающейся из почти человеческого горла…

Тогда же. У костра

Тихое потрескивание сучьев в костре, мерное мерцание пламени и устремленный в никуда взгляд анимы Духа Чащи, внезапно застывшего на полуслове. Удивленные взгляды окружающих костер бойцов и пристальный — Иванова. Странно прервавшийся на полуслове Леший и внезапно забеспокоившиеся дракончики заставили людей затаить дыхание и устремить опасливые взгляды за круг света, очерченный прогорающим костром.

Напряженное ожидание чего-то очень страшного и не менее притягательного окутало всех присутствующих. Примерно такое же чувство заставляет в детстве с дрожащими коленями забираться в одиночку в темные глубины старого бомбоубежища, хранящие несметные, на взгляд юного сорванца, сокровища и скрывающихся за каждым поворотом монстров.

Проглотив вдруг непонятно откуда взявшуюся в горле слюну, Сергеич осторожно, можно сказать опасливо, произнес:

— Дед… Старшой? Что это?

Если не считать дыхания напряженно вслушивающихся солдат, ответом старшине была тишина. Иванов, так же как и все, заинтересованно уставился через костер на Лешего и уже приготовился тряхнуть этого подозрительного типа, как вдруг из тьмы леса послышались звуки. Чарующие, но вместе с тем странные звуки песни. Заставляющие окружающих покрываться холодными каплями пота…

Никогда — до самой своей смерти… Никогда и никому Иванов не сознался, какие воспоминания проносились в его голове, какие забытые чувства и ощущения вызывали эти звуки — переливы женского голоса, звучащие звонким ручейком в набухшей ужасом и тьмой ночной тиши…

Поднимающийся к небесам и подобно обвалу обрушивающийся на землю голос. Застывшие восковыми масками лица людей и ощерившиеся драконы, забившиеся в ноги схватившемуся за сердце старшине… Песня ужаса… медленно и неохотно теряющая капли тьмы и боли… И затихающая… Хотя еще долго застывшие у костра существа слышали ее отголоски…