Сзади послышался шорох, похожий на шаги человека. Мальчик быстро повернул голову. Слева был лес, черный- черный, он обрушивался на землю, как ливень с неба. Лес был бескрайним. Мальчик снова заговорил, но теперь он говорил громко. Пробегая по лесу, он кричал во весь голос:

— Пойду скажу им… Пойду скажу, что… Скажу вам… Скажу, что пришел к вам наняться пастухом. Буду также пахать… Буду также убирать урожай… Скажу, что меня зовут Мыстык. Черный Мыстык[2]… У меня нет ни отца, ни матери… Скажу, что у меня нет и Абди-аги. Буду пасти ваших овец. Буду пахать вашу землю. Стану вашим сыном. Вот стану! Мое имя не Тощий Мемед. Зовут меня Черным Мыстыком. Пусть плачет мать… Вот стану. Пусть гяур[3] Абди-ага ищет меня. Вот стану им сыном!

И он громко заплакал. Темный лес все тянулся и тянулся, а он все плакал и плакал. Слезы, только слезы, приносили ему облегчение. Спускаясь по склону, он перестал плакать и вытер рукавом нос. Рукав стал совсем мокрым.

Когда мальчик вошел во двор дома, было уже темно. Неподалеку виднелись силуэты еще нескольких домов. Он остановился на минуту. Подумал, та ли это деревня? Длиннобородый старик возился с седлом возле двери. Старик поднял голову и увидел посредине двора неподвижную фигуру. Фигура приблизилась. Старик не обратил на это внимания и продолжал свое дело. Когда совсем стемнело, он отбросил седло и встал. Оглянувшись, он заметил, что фигура стоит на том же месте.

— Эй, ты! Что тебе здесь нужно? — крикнул старик.

— Дядя, я буду у тебя пастухом. Буду пахать. Я вам буду все делать, дядя, — послышалось из темноты.

Старик взял мальчика за руку:

— Заходи, а там видно будет.

Дул легкий северный ветер. Мемед сильно дрожал.

— Подбрось дров в очаг, — сказал старик, обращаясь к жене. — Мальчика знобит.

— Кто он? — удивленно спросила жена.

— Божий гость.

— Таких гостей я еще не видела, — улыбаясь, ответила жена.

— Тогда посмотри!

Женщина быстро встала, принесла охапку дров и подбросила в очаг несколько поленьев. Огонь медленно разгорался.

Мальчик прижался к стене около очага. У него была большая голова. Прямые, выгоревшие на солнце, порыжевшие волосы прядями спадали на лоб. На маленьком сухоньком лице — большие карие глаза. Тело покрывал загар. На вид ему можно было дать лет одиннадцать. Из закатанных до колен штанов, изодранных о колючки, торчали голые, покрытые царапинами ноги. Он был бос.

Огонь в очаге разгорелся, но мальчик все еще дрожал.

— Сынок, ты голоден. Сейчас налью тебе похлебки, поешь, — сказала старуха.

— Поем, — ответил мальчик.

— Вот и согреешься.

— Тогда и озноб пройдет, — сказал мальчик.

Старуха подошла к очагу и налила из большого медного котла в луженую миску похлебки. Мемед не отрываясь смотрел на котел с похлебкой, из которого поднимался пар.

Она поставила перед ним миску и подала деревянную ложку.

— Ешь живее! — подбодрила старуха.

— Я сейчас, — ответил мальчик.

— Не торопись, обожжешься, — предупредил старик.

— Ничего.

Мальчик улыбался. Старик тоже улыбался. Старуха не обращала на них внимания.

— Вот поел наш молодец, и озноб сразу прошел, — улыбаясь, сказал старик.

— Да-да, — подтвердил мальчик.

Старуха тоже улыбнулась.

Очаг был чисто обмазан глиной. Крыша была земляная. Пол устлан ветками. Закопченный за долгие годы потолок стал совсем черным и блестел. Дом разделялся перегородкой на две части, одна из которых служила хлевом. Через приоткрытую дверь в комнату шел теплый влажный воздух. Пахло навозом, соломой, свежими ветками.

Из-за перегородки вышли сын старика, невестка и дочь. Мальчик посмотрел на них радостно и дружелюбно.

— Скажи же нашему гостю «добро пожаловать», — обратился старик к сыну.

— Добро пожаловать, братец, как поживаешь? — серьезно спросил сын.

— Благодарю, хорошо, — в тон ему ответил Мемед.

— Добро пожаловать, — приветствовали гостя дочь и невестка.

Тем временем дрова в очаге прогорели, ярко пламенели угли. Мальчик, засунув руки за пазуху, съежился. Старик сел возле него. Яркий свет очага отбрасывал странные тени. Глядя на эти тени, старик, казалось, догадывался, о чем думал Мемед. Старик уставился на язычки пламени, которые перемещались с места на место. Когда он отрывал от них взгляд, его продолговатое доброе лицо озаряла улыбка. Борода у старика была белая, круглая. Его загорелый лоб, щеки и шея блестели, как медь в отсветах пламени.

Вдруг, будто опомнившись, старик выпрямился и спросил:

— Сынок, а как твое имя? Ты нам не сказал.

— Меня зовут Тощий Мемед…

И тут же, как будто раскаявшись в своих словах, мальчик прикусил нижнюю губу и стыдливо наклонил голову. Он забыл, что, когда шел по дороге, хотел назваться Черным Мыстыком. «Пусть! — подумал он. — Что такое Черный Мыстык, когда у меня есть настоящее, свое имя? К чему мне скрывать его? Кто меня увидит здесь, в этой деревне?»

— Накрывайте к ужину, — сказал старик невестке.

Расставили миски. Вся семья и Тощий Мемед сели за стол. Во время еды никто не проронил ни слова. После ужина в очаг подбросили еще охапку дров. Старик принес большое полено и положил его в самую середину. Языки пламени охватили его со всех сторон. Старику это доставляло огромное удовольствие. Старуха нагнулась и тихо шепнула ему:

— Сулейман, где постелить мальчику?

Тот улыбнулся своей приятной улыбкой и сказал:

— В кормушке большого коня… А где же еще? Нес нами же вместе… Кто знает, откуда пришел наш дорогой гость.

Старик повернулся к Мемеду. Мальчика разморило от тепла, он дремал.

— Спать хочется? — спросил, улыбаясь, старик,

Мемед вздрогнул:

— Нет, совсем не хочется…

Сулейман заглянул мальчику в глаза и сказал:

— Послушай, Тощий Мемед, ты не говоришь нам, откуда идешь и куда.

Тощий Мемед протер сонные глаза и сказал:

— Я иду из деревни Деирменолук в ту деревню.

— Деирменолук мы знаем, а что такое «та деревня»? — спросил Сулейман.

— Деревня Дурсуна, — нимало не смутившись, пояснил Мемед.

— Какого Дурсуна? — допытывался Сулейман.

— Ты знаешь Абди-агу… — проговорил мальчик и замолчал. Глаза его были устремлены в одну точку.

— Ну, и что дальше? — протянул Сулейман.

— Это наш ага. Дурсун — его батрак. Он пашет. Он пашет землю Абди-аги. Тот самый Дурсун.

Глаза его заблестели. На минуту остановившись, Мемед продолжал:

— Недавно он поймал соколенка… Теперь, дядя, вспоминаешь, кто?

— Да, вспомнил. Ну и что?

— Вот в его деревню я и иду. Дурсун мне сказал: «У нас в деревне детей не бьют. Их не заставляют пахать. Колючки не растут на наших полях». Вот я и иду туда.

— Но как же называется эта деревня? Разве Дурсун тебе не сказал?

Мемед замолк. Засунув палец в рот, он долго думал. Потом проговорил:

— Дурсун мне не сказал.

— Странно.

— Да-а-а, странно, — повторил Мемед. — Мы с Дурсуном вместе пахали. Он сел на камень и говорит: «Ах, если бы ты побывал в нашей деревне! Камней на полях нет, они глубоко в земле. Там и море, и сосновый бор. Человек по морю может попасть куда захочет». Дурсун удрал оттуда. Он мне сказал, чтобы я никому не говорил, что он оттуда удрал. Я даже матери не сказал об этом.

Наклонившись к Сулейману, Мемед шепнул:

— Ты тоже никому не говори, ладно, дядя?

— Не бойся, не скажу.

Невестка поднялась и вышла. Вскоре она вернулась с полным мешком за спиною. Женщина поставила мешок посреди комнаты, развязала. На пол вывалились хлопковые коробочки. Она принялась очищать их. Хлопок был белый-белый, как облачко. Дом наполнился резким запахом сырого хлопка.

— Ну-ка, Тощий Мемед, принимайся за дело, — весело сказал Сулейман. — Покажи-ка себя!

Мальчик положил перед собою кучку коробочек.

— Очищать хлопок — разве это дело?