Мустафа подмигнул Мемеду:

— Для Хатче?

— Ты угадал, Мустафа. Ты умница! — шутливо ответил Мемед.

В той же лавке, где и вчера, они купили халвы, а в пекарне — теплого душистого хлеба. Халву и хлеб они завязали в платок. Потом оба сели на белый камень посреди базара и уставились на горы апельсинов в лавках фруктовщиков. Купили по апельсину, съели.

В обратный путь они тронулись, когда время подходило к обеду. Солнце стояло в зените, отбрасывая маленькую тень прямо под ноги. Ребята оглядывались на касабу до тех пор, пока она не скрылась из виду. Над ней стояли белые облака. В воздухе повисал медленно поднимавшийся из труб серебристый дым. Красные черепицы крыш словно прилипли к неподвижной голубизне неба.

Была уже полночь, когда они вошли в деревню. У дома Мемеда приятели расстались. Мустафа очень устал. Ему не понравилось путешествие. Мемед, наоборот, просто сиял от радости. Он направился к дому Хатче, но ноги тянули назад. Мемед прислонился к стене. Войти или не войти? Решил не входить; повернулся кругом и пошел вдоль изгороди. У какого-то дома он остановился и перевел дыхание. Здесь росло тутовое дерево, которое, как зонт, распустило свои ветви. Он постоял под деревом. Затем повернул налево, к изгороди, и лег на землю. Усталость понемногу проходила.

В этих краях водится красивая птица на длинных ногах, зеленоватого цвета, как цвет листвы в тумане. Шея и клюв у нее такие длинные, что кажется, будто они отделены от туловища. Она обитает около воды. У этой птицы необыкновенно изменчивый голос. Она издает свист и неожиданно обрывает его. Так она и свистит: начнет и оборвет. Вся прелесть ее свиста в этом неожиданном обрыве.

Мемед хорошо умел подражать свисту этой птицы. И теперь, лежа возле изгороди, он несколько раз свистнул, посматривая на калитку. Но она оставалась закрытой. Мемед забеспокоился. Он свистнул еще раз. Немного спустя калитка медленно отворилась. Сердце Мемеда колотилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Показался силуэт девушки. Тихо, стараясь не шуметь, девушка подошла к Мемеду и легла рядом. Они подползли к забору.

Мемед протянул руку и тихо позвал:

— Хатче…

— Дорогой… — ответила она. — Я тебя так долго ждала… все время смотрела на дорогу.

Они обнялись и ощутили дыхание и тепло друг друга. Прижались еще ближе. От волнения кружилась голова.

Так они лежали некоторое время, обнявшись, и молчали. Пахло свежей травой…

— Без тебя я умру, — начала Хатче. — Не смогу жить. Ты уходил всего на два дня… а свет мне был не мил.

— И я не выдержал.

— Что ты видел в касабе?

— Постой, — прервал ее Мемед. — Мне нужно тебе кое- что сказать. Я познакомился с Хасаном Онбаши. Это такой человек! Он бывал даже в Стамбуле… Это такой человек! Хасан Онбаши из Мараша. Из самого Мараша! Он мне обо всем рассказал… Это такой человек! Он мне сказал, чтобы я взял невесту и ехал на Чукурову… На Чукурове нет аги. Хасан Онбаши найдет мне землю, быков, дом… Хасан Онбаши живет на Чукурове. Он сказал: укради свою невесту и приходи.

— Хасан Онбаши… — повторила за ним Хатче.

— Он такой хороший человек, что душу ему отдашь. Он все сделает для нас, если мы убежим… — сказал Мемед.

— Если убежим… — снова повторила Хатче.

— Хасан Онбаши… — продолжал Мемед. — У него длинная борода. Пока он на Чукурове, нам нечего бояться. Да-а, Хасан Онбаши… Он сказал мне: «Укради свою возлюбленную и приходи сюда». Хорошо, говорю, через десять дней я с ней приду.

— Через десять дней?.. — спросила Хатче.

— Он даже лучше отца… Седая борода его блестит, как вода в ручье… — сказал Мемед.

— А если мы пойдем прямо сейчас?

— Нет, через десять дней…

— Мне страшно, — прошептала Хатче.

— Пока Хасан Онбаши на Чукурове, нечего опасаться. Я боюсь за мать… Абди не даст ей житья.

— И она пойдет с нами, раз есть Хасан Онбаши, — пыталась успокоить его Хатче.

— Я ее уговорю. Все расскажу. Скажу, что есть такой Хасан Онбаши. Может, пойдет.

— Я боюсь. Боюсь Абди, — шептала Хатче. — Племянник его торчит все время у нас. Все шушукается с матерью… Вчера…

— Через десять дней, на одиннадцатый, ты, я и мать… Ночью… Уйдем… Здравствуй, Чукурова!.. Хасан Онбаши, вот мы и пришли. Он удивится и, конечно, обрадуется…

— Обрадуется. Я боюсь, боюсь своей матери, Мемед…

Они долго молчали. Слышалось только их дыхание и стрекот кузнечиков.

— Я боюсь… — снова сказала Хатче.

— Онбаши очень обрадуется… — успокаивал ее Мемед.

— Я боюсь матери…

У Мемеда кружилась голова. Все вертелось перед глазами, пересыпанное сверкающими солнечными искрами…

— Через десять дней, на одиннадцатый… Конец!..

Хатче была дочерью Османа, мягкого, замкнутого и безразличного ко всему человека. Зато мать Хатче — божье наказание. Какая бы драка ни случилась в деревне, она была тут как тут. Высокая, сильная, она вела сама все хозяйство, даже пахала.

Детство Мемеда и Хатче прошло вместе. Мемед лучше всех мальчишек лепил домики, а Хатче лучше всех умела их украсить. Часто они уходили от ребят и придумывали свои игры. Когда Хатче исполнилось пятнадцать лет, она стала каждый день приходить к матери Мемеда учиться вязать носки. Мать Мемеда показывала ей самые красивые узоры.

Гладя ее по голове, она приговаривала:

— Дай господь, чтобы ты стала моей невесткой.

Когда мать Мемеда говорила с кем-нибудь о Хатче, она всегда называла девушку «моя невестка».

И вот Хатче исполнилось шестнадцать лет.

Однажды Мемед усталый возвращался с поля, а Хатче — с гор, где собирала грибы. Они не виделись почти целый месяц. Их охватила безудержная радость. Они присели на камень. Темнело. Хатче встала и хотела уйти. Мемед взял ее за руку и снова посадил.

— Подожди еще! — попросил он.

Мемед дрожал от волнения.

— Ты моя невеста, правда ведь?

Он взял ее руки в свои.

— Ты моя…

Хатче улыбнулась.

— Скажи, ведь ты моя невеста?

Хатче отодвигалась от Мемеда, но он держал ее руки и не отпускал.

— Хатче, — шептал он. — Ты…

Мемед попытался ее поцеловать.

Раскрасневшаяся Хатче быстро оттолкнула Мемеда и побежала. Мемед догнал ее и схватил. Она немного успокоилась. Успокоился и Мемед.

— Я приду сегодня в полночь, спрячусь в тени тутового дерева. Буду свистеть, как птица… Все подумают, что это птица. Вот так, — пояснил он.

И он свистнул несколько раз.

Хатче рассмеялась:

— Как птица… Никто не отличит.

— Разве мы с тобой не жених и невеста? Но пусть ни один человек пока об этом не знает, — сказал Мемед.

Хатче изменилась в лице.

— А что, если нас уже видели? — и бросилась бежать.

С того вечера чувство их росло и превратилось в страсть.

Об их любви говорила вся деревня.

Они встречались каждый вечер. А когда это не удавалось, они теряли сон… Бывало, их заставала мать Хатче, и тогда она избивала дочь. Но ничто не помогало. Она связывала на ночь руки и ноги Хатче, запирала калитку на несколько замков. Но и это не помогало. Хатче всегда находила выход.

Девушка вязала Мемеду носки, вышивала носовые платки, пела песни. Свою любовь, тоску, ревность она выражала в разноцветных рисунках и изливала в песнях. Эти песни и поныне поются в Таврах. Посмотришь на такие носки — и сердце радуется. Услышишь такую песню — и как-то легко, приятно становится на душе.

Мемед не заметил, как и когда он вернулся домой. Звезда на востоке померкла, начало светать.

— Мать! — крикнул он, подойдя к двери дома.

Мать не спала, она думала о сыне.

— Сынок! — вскрикнула она, встала и, распахнув дверь, прижала его к груди.

— Значит, вы шли ночью?

— Да, ночью.

Мемед вошел в дом и бросился в постель. Ему очень хотелось спать. Перед глазами дрожал блеск желтой латуни.

Может быть, это блестела надежда? А может быть, тоска?.. Тоска по другу, по возлюбленной. Она гложет душу человека. В голове Мемеда, в сердце, во всех его мельчайших клеточках дрожал блеск желтой латуни. За ним мелькала касаба, где красная черепица крыш липла к голубому небу…