Назар тоже успокоиться не мог. Вернулся домой избитый, мать ахнула. Запричитала, что Ульянка Захарова погубит его, но отмахнулся Назар от материнского слова. Только отец смог с ним сладить. Запер в сарае, и вся недолга. Так и просидел Назар до свадьбы там, не зная покоя. Рвалась душа, хотелось ему невесту свою выкрасть да бежать без оглядки, и будь что будет. Только замки тяжелые, сарай крепок, на славу сделан. Рыл Назар сырую землю руками, а сбежать все равно не смог.
Так и не дождалась милого Ульяна, а потому, когда пришло время венчальное, собралась с духом, чтоб к венцу идти.
Накануне пришли каравайницы — женщины, счастливые в семейной жизни — тесто месить, каравай печь. Одна сыпала в квашню с водой муку, вторая под мучной струёй сито держала, третья тесто замешивала. Уложили тесто в большую чашу с крестом, поставили на лавку, покрытую сеном, и за стол сели. Нельзя никому дотрагиваться до чаши с тестом, чтоб удачу не спугнуть.
Плачет Ульяна по своей незамужней жизни, слезами обливается. И вроде по традициям, да не понарошку. Всем известно, что слёзы настоящие, из сердца идут. Не хочет она к Рябому ехать, да всё ж придётся. Зерно уже в амбаре отцовом стоит.
Отправляются девицы в баню с невестой косу расплетать. Поют подруги о судьбе горькой, рвётся сердце Ульяны. Не просто в дань обряду рыдает, горю свою горькую выплакивает.
Затрубили трубоньки рано по заре, Заплакала Улюшка по своей косе. Коса-ль моя, косынька, косонька моя, Недольга косыньке заплетёной быть Не долго те Улюшке во девушках жить.
Расчесали волосы, расплетённые из косы. Водопадом каштановым ниспадают, до пояса добираются. А подруги всё поют.
Собрала же Улюшка всех подруженек, Посадила Улюшка за дубовый стол, Сама села Улюшка, она выше всех, Задумала думушку, она крепче всех.
Замолчали девицы, вяжут лентами косы, переплетают. Нынче не одна, а две появились. Поднимают наверх, вокруг головы укладывая. Скоро новый статус у неё будет, замужней станет. Плачет Ульяна. Некому помочь, остаётся лишь горю-горькую оплакивать.
Как чужого дяденьку назвать тятенькой, Как чужую тётеньку назвать мамынькой, Как доброго молодца назвать любимым.
Назову я дяденьку родным тятенькой, Назову я тётеньку родной маменькой, Назову я молодца дружком Зосимом.
Вышли из бани девицы, в дом направились. Поставили каравайницы хлеб в печь, ждут, пока горячий выйдет. Станут потом фигурками солнца, звёзд да плодов украшать, что из теста сделаны.
Длинна ночь, хочется выть, а не спать, и неровен час петлю себе на шею накинуть, только чует Ульяна, будто жизнь в ней новая зародилася. Не подвластна теперь себе девица, ни одна она на свете. Ждала суженого своего, да не видно Назара, будто свыкся с мыслью той, что Ульяна другому отдана. А коли ему дела до неё нет, так чего ей делать.
Петухи запели рано, только не смыкала горемычная глаз, всё о судьбе своей думала. Как станет с Зосимом жить, да по-волчьи выть. Поднялся Касьян с коника, потянулся. Первым делом на дочку глянул — тут, не сбежала пред свадьбой. Поднялась и Фёкла. Нынче день особенный. Дочку среднюю замуж выдают. Не пожалел Зосим ничего для невесты своей. Уж наряд вышел, как у барыни какой.
— Гляди, по моде сделано, — любуется Фёкла венком, к которому фата приделана. Белеют неживые цветы, будто не радость у них, а траур какой, тянут за собой облако прозрачное. Надевают на Ульяну рубаху до пят, где рукава кружевом ажурным завершаются. На чистое тело одежу новую, а поверх сарафан расписной, красными узорами вышитый. И чего тут только нет: и ромбы, и цветы, и курочки. Не взятый у кого из родственников, как у бедноты какой. Первый раз одёванный по такому случаю. Не каждому посчастливится такой наряд. Только всё б отдала Ульяна, чтобы не за Рябого замуж идти, а за любимого своего. Пусть и в простой одежде, только б счастлива была.
А поверх наряда свадебного в шубу обряжают. Негоже невесте Рябого не в чём нуждаться. Деньгу завсегда разыщет, главное, чтоб Улюшка довольна была. Только ничего девицу не радует. И идёт она в подвенечном платье не радость свою справлять, а будто на заклание.
