— Своей назову, мужем ей таким стану, каким никто не сможет. А что до венчания, пусть. И без того прожить можно.

— А чего люди скажут? — упёрла руки в бока Фёкла.

— Не вкусно, — откусил Ванька пирог и тут же получил по загривку.

— Не вкусно ему, — передразнила мать. — Иди сам тесто меси да у плиты стой, — прикрикнула. — А ну ешь, чего дали!

— И где ж такой умный жить станешь? — снова обратился отец к сыну.

Видит Петька не сладить с родителями, не будет Аннушке тут житья. Со свету сживут.

— Уйдём, — отвечает уверенно.

— И отца рук рабочих лишишь? — вскинул тот брови.

— А коли и так. Пора уж самому семью заводить.

— Пора ему, — злится Касьян. — Восемнадцать годов всего! Я решать стану, кому чего пора. Ежели скажу Лушке замуж пойти, так хоть за слепого, хоть за старика столетнего пойдёт.

Обомлела Лушка, глаза вытаращила. Её-то за что? Сбежит, коли и впрямь такую участь отец нарисует. Не сможет, как Улька, с нелюбимым жить. Ходит к ней Лушка, смотрит, как та ожила, когда о ребёнке прознала. Ждёт первенца, рубахи ему вышивает. Думает, обязательно мальчик народится.

Подневолить никто не станет Лушку, она сама себе хозяйка. Только поначалу надобно попробовать по-хорошему решить, да поры до времени не высовываться. Авось на будущий год нови хватит, за неё торговать хлебом не станут.

— Куда ж пойдёшь, ежели не секрет? — допытывает Касьян.

— А чего скрывать? В Демидовку, у Аннушки там родня далёкая.

— Чего ж тады сразу туда не прибилась, а сироту у нас строила? — злилась Фёкла, но никто на неё и не смотрит.

— Значится, от своих сбежишь, чтоб к её родне приехать⁈ — подытоживает Касьян.

— Так ежели тут нам не рады, — разводит руками Петька. Не слышат его, не понимают, а у него молодость бушует, хочется не урывками любимую видеть, а своей называть, к груди по ночам жать да ребёнка ростить. Народят мальчонку на свет, будет братик Агафье, а им с Аннушкой радость. Войдёт Петька в дом, а жена привечать станет. Сапоги снимет, под лавку засунет, щи пред ним поставит и глядеть-наглядеться не сможет. Вот какие картины рисовались в голове, только отец своё слово сказал.

— Не дам ни копейки!

И как прикажите новой семье обживаться, коли за душой не гроша? Трое их нынче, а потом и четвёртый появится. Содержать чем-то семью надо. Крепко задумался Петька, но сказал.

— Землю грызть стану, а будет у меня семья, будет Анька женой моей.

— Дурень, — качает головой Касьян. — Ежели и сойдётесь, тебе чрез два года жребий тянуть. И куды вдовку твою с двумя детьми?

— Бог упасёт, — махнул рукой Петька. — Уж назад дороги нет, понесла Аннушка.

Ахнула Фёкла, на Касьяна смотрит, чего тот скажет. Только молчит тот, раздумывает.

— Бабку знаю, что травы дать может, — вмешалась мать, и глянул на неё Петька зло.

— Сама пей, — буркнул и вышел на улицу.

— И делать чего будем? — глянула на мужа Фёкла.

— Чаво, — жевал губы Касьян. — По бабьи поговори с ней.

— Такая не откажется от Петруши! — скривила Фёкла лицо. — Тем боле дитя в ней, приткнуться куда надо.

— Убеди, денег наобещай!

Поджала губы Фёкла, только лучше испробовать, чем потом всю жизнь локти кусать.

— А ежели разнесёт, что приходила к ней?

— Вот они бабы, — покачал головой Касьян, — лучше самому всё сделать.

— И чего надумал?

Касьян покосился на Лушку, развесившую уши, и промолчал по этому поводу.

— Пойду лошадь гляну, хромала чего-то.

— А ты чего сидишь? Иди рубахи вышивай, неровен час кто посватается, а приданого не напасла вдоволь, — прикрикнула на дочку Фёкла, пытаясь замять неловкость.

Но как только смогла кинулась Лушка к сестре.

— Ой, Улька, мать с отцом задумали чего-то?

— Чего? — забилось сердце в груди быстрее.

— Петьку касается. Хотят они со свету Аньку-вдовицу сжить.

— Охнула Ульяна, ладони к лицу приложила.

— Видала её недавно, знаю, что ребёнка носит. Только думала то секрет.

— Уж не одна знаешь. Отец с матерью злобой исходят.

— Что будет-то, — качает головой Ульяна, вспоминая, как её с любимым разлучили.

— Одному Богу известно, — шептала Лушка, когда в избу Зосим вошёл. И тут же замолчала. Сидит на чай дует, на сестру поглядывает.

— Благодарствую за баранки, — хозяину говорит и макает твёрдые кольца в успевший остыть чай.

— Ты конфет ей насыпь, — улыбается Зосим, разуваясь. Теперича не зовёт жену, пусть посидит, его ребёнка под сердцем носит. Как узнал, что понесла, обрадовался, как малец какой. Повёз в город шубу выбирать, чтоб как у барыни была. А жена стеснялась, глаза прятала. Мол, да зачем мне шуба, не носила и ладно.

— Ничего для тебя не жалко, Улюшка. Лишь бы рядом была.

Разувается Зосим, в дом проходит, жену в маковку целует. Только как-то стыдно Лушке за чужим счастье подсматривать, отворачивается.

— Какие новости? — вопрошает Зосим, усаживаясь рядом за стол. Поднимается Ульяна, чтобы ужин выставить мужу.

— Да какие, — пожимает Лушка плечами. Чего б такого поведать, чтоб не личное. — Лошадь у отца захромала, — вспомнила.

— Муки хватает? — переводит разговор.

— А я того не касаюсь.

Не стоит Рябому знать, что отец уж десять мешков продал за хорошую цену.

— А чего ваш Петька к вдовице ходит? — смотрит на Лушку, а та плечами жмёт.

— Мож, по хозяйству помочь.

— По какому хозяйству, — растягивает улыбку Зосим. — Небось, жениться удумал?

— Не дадут, — резко отвечает Лушка, да тут же язык прикусывает.

— Знаешь что-то, — протягивает Рябой, только больше не лезет, за еду принимается. А как только уходит сестра, Ульяна к мужу ластится.

— Любит Петька вдовицу. Да не дадут им вместе быть.

— Это о ком же разговор?

— Знамо о ком, о матери да отце моих. Просить тебя стану.

— И чего ж хочешь?

— Помоги моему Петьке.

Слушает Зосим, не перебивает. До конца не понимает, чем помочь парню может. Но ради жены на многое готов.

— Есть у тебя домик небольшой.

И понял Зосим, к чему жена клонит.

— Разорить меня хочешь⁈

— Так и сама по миру пойду, ежели с мужем чего случится, — отвечает тут же. — Ты погоди, выслушай. Пусти пожить, а как пообвыкнутся, разживутся хозяйством, тогда отблагодарят.

— И когда ж будет это?

— Не знаю, только на то и родные, чтоб друг дружке помогать.

Сжал зубы Зосим, ничего не ответил. Думает, как поступить по уму да по совести. И доход терять не хочется, пускал на постой туда приезжих иногда, хоть копейка, только рубль бережёт. Не разжился бы богатством, коли всех сирых и убогих привечал. Только так Ульяна смотрит, что сердце сжимается. Не каменный.

— И куды ж он работать пойдёт?

— Да хоть к себе возьми! — предлагает Ульяна.

— Кем? — начинает злиться Рябой. — Дом дай, работу дай, — пальцы загибает. — Управленец не нужон, сам за него. А работников и без него полон двор голодных ртов.

— Что хошь проси, родненький. Помоги братцу. У нас детишки дружить станут, как разродимся. У неё ж срок, как у меня!

Пересела на колени ему, ластится. И «нет» сказать Зосим не может, и «да» в горле застряло.

— Подумаю, — лишь отвечает, только знает. Верёвки из него совьёт, а своего добьётся.

На следующий день взяла Ульяна корзину, положила в неё гостинцев для родителей да пошла навестить, чтоб всё разузнать точнее.

— Здоровья, тебе, матушка, — пожелала, снимая платок с головы, протянула корзинку и новые валенки с ног стягивает. Поджала Фёкла губы, смотря на обутки. Ишь, разрядилась, как барыня, а сама носом вертела от такого мужа. Хоть бы матери 'сказала, что надоумила ребетёнка подсунуть. да принесла одёжи зимней.

— Вот, курочку вам принесла, — кивнула на гостинцы Ульяна. — Масло да сливки, а Ваньке с Лушкой петухов сладких да кренделей.

— Спасибо, — буркнула Фёкла, утягивая всё в бабий кут, пока Ульяна шубейку снимала.