— Знаю, как управу на неё найти, — внезапно говорит Фёкла, а у самой аж глаза от счастья блестят.

— Да? — с интересом смотрит Касьян.

— Сразу делать станет, чего скажу!

Фёкла вдаваться в подробности не стала, отмахнулась от мужа, который ещё недавно говорил, что мужик только порядок навести могёт. А на душе радость расплылась: станет Улька шёлковой. Кто ж знает, что сама мать её на тот обман надоумила, да и не захочет нынче Улька правду мужу открывать, вроде притерлись. А что до совести материнской, пущай помалкивает. Это дочь совесть свою потеряла, супротив родителей переть стала. А вот Фёкла напомнит, кто в семье главный, да кого уважать надобно.

Почти месяц прошёл, как Петруха носу дома не показывает. Пришёл, рубахи да порты забрал, а отец ему.

— Хотел тебе сапоги сдарить, да, видимо, Ваньке достанутся.

— Думаешь, за сапоги хорошее отношение купишь да уважение? — усмехнулся Петька. — Бывайте, — сказал и ушёл, дверью хлопнув.

Март пришёл, лежит снег, скоро заплачет, схудеет, откроет землицу, на которой крестьянин трудиться привыкший. Разомлеет она от солнышка, разойдется, и покинет её морозный дух до будущей зимы. Станет ласку человечью принимать, что бороной по ней проходится, будто спину чешет. Примет в лоно зерно, дабы к осени разродиться урожаем, и каждый крестьянин надеется: будет новь хорошая, что до следующей хлеба хватит.

Собралась Фёкла к дочке идти, прознала, когда Рябого дома не будет, варенья в корзину уложила, будто потчевать намерена.

— Можно с тобой? — разгибает спину Лушка, что уж пятый день подряд под окном сидит, полотенце вышивает. Ложится стежок к стежку красными нитями, ладно да складно, только Фёкла прикрикивает.

— Не заслужила! Сиди, работай. Ишь, гулять надумала. Вдруг жених посватает, а тебя ларь пустой.

— Да какой жених, — обдает холодным потом Лушку. — Мала я ещё.

— Всё что надо выросло, — поправляет платок Фёкла, — сиди, говорю. А как вернусь — работу принимать стану. За Ванькой тоже пригляди, — наказ даёт и выходит.

Раскраснелась от смеха Ульяна. Чтоб весну приветить, птичек из теста лепят, яйцом мажут, чтоб румяные вышли, красивые.

— Да что ж это за птица? — хохочет Анна, свою работу показывая. — Больше на собаку похожа, — выступили слёзы от смеха, утирает тыльной стороной ладони, оставляя разводы муки на лице.

Агафья свою матери подсовывает.

— Красивая какая, — ахает Ульяна, поднимая птичку на ладони. — Вот настоящая мастерица, правда, Анна?

Застывает на пороге Фёкла, улыбка с лица сходит. Думала дочку одну дома застать, а выходит, что с вдовицей теперича, как сёстры.

— Здравствуй, дочка, — ласково произносит Фёкла, — вот гостинец принесла, — поднимает лукошко.

Не звучит больше смех, только девчонка во всю глаза на гостью таращит, понять пытается, чего та пришла.

— На пороге держать станешь? — напоминает о себе Фёкла.

— Проходи, — без радости отвечает Ульяна, полотенцем руки вытирает, бросая взгляд на подругу. А та за тесто активно принялась, будто им только и занята была. Месит, кулаками бока отбивает.

— А я думала, одна, — всё ж раздеваться Фёкла принимается. — Чаем напоишь? Поговорить надобно, — и головой в сторону вдовицы кивает.

— Так говори, — разводит руками Ульяна, — мне от Анны скрывать нечего.

— Нечего, значит, — язвит Фёкла. — И давно родную мать на вдовку выменяла?

Вздохнула Ульяна, неловкость какая-то выходит, а гостья не успокаиваться.

Нечего ей скрывать! А мне есть чего! Неужто с глазу на глаз с дочкой теперь поговорить не могу⁈ — кривит лицо, и тут же Анна собираться начинает.

— Поговорите, — пытается улыбку на губы натянуть, да как-то криво выходит. Наслушалась уж о себе такого, что не может хорошо о Фёкле думать. И надо ж так быть: мать одна, а дочка у неё другая вышла.

— Пойдём, Агафьюшка, — протягивает Анна руку дочке, а та идти не хочет. Хорошо ей в доме Ульяны. Сахару вдоволь поесть можно, весело тут. — Давай, — тянет Анна. Встаёт девчонка нехотя, за матерью плетётся.

— Да оставайтесь, — ласково говорит Ульяна. — Всем места хватит. А поговорим чуть позже, как птичек своих долепим.

Злится Фёкла. Опять её не ставят ни во что. Потому не выдерживает.

— Про внука своего поговорить хочу, — делает глаза-щёлки и бровь изгибает, а в груди Ульяны сердце заходится.

— Об чём же? — пытается страха не выдасть. А сама думает: неужто мать на секрет её намекает?

— Как сюрприз тятьке его делать станем, — говорит Фёкла, и понятно всё Ульяне становится. — Ежели домой Петька не вернётся.

— Вон оно чего? — грустно улыбается.

Собирается Аннушка, услыхала имя Петруши, сердце сильней забилося. Не оставит в покое их никак Фёкла, поедом её злоба ест, уж свыклась бы с выбором сыновьим.

— Никак поведать моему мужу чего захотела? — головой качает Ульяна. — Что сама мне и насоветовала?

— Прогони девку, — тычет в сторону вдовицы Фёкла. — С тобой говорить стану.

— Погодь, — говорит подруге Ульяна. — Недолгий разговор с матерью у нас выйдет. Кажись, домой поспешать надобно.

— Это зачем? — удивляется Фёкла.

— Так не о чем нам с тобой речи вести. И не думала даже, что родная матушка станет дочь свою попрекать, да под монастырь подводить. А коли есть охота, что ж с того. Шила в мешке не утаишь. Не теперича, так потом ко мне со словами такими придёшь. Сейчас тебе Петра подавай, зерна, муки. Потом чего? Соболей захочешь? Платков шелковых? Нет у меня для тебя соболей, и муки нет. Продали вы меня Зосиму за 40 мешков зерна.

И только сказала, как хозяин в избу входит. Встретил глазами Фёклу, зубы сжал. Сел на коник, будто по обычному всё, разуваться стал. Подбежала к нему девчонка, по голове потрепал, из кармана баранку вынул, ей протянул. Схватила та радостно и сразу в рот тащит.

— Накормишь, жена? — обратился Рябой к Ульяне. — Устал что-то. Думал, дома отдохну, так не с руки выходит, — смотрит на Фёклу недобро. Им бы в ладу жить, токмо неймётся родным Ульяны, всё норовят придумать что-то, будто лихорадка какая напала.

— Ты на неё гляди, — тычет Фёкла на Анну. — Небось, весь день у вас отирается!

Протиснулась Анна к двери, попрощалась, выбежала с дочкой. Выть хочется, уж и здесь житья нет. Бежит домой, за собой Агафью тащит.

— А мне добрых людей привечать не жалко, — отвечает на то Зосим. — Ульяна сама знает, кого в избу пускать. А вот чего ты здесь делаешь, не пойму, — пожал плечами.

— Неужто родной матери в гости зайти нельзя? — скривилась. — Вот, — выхватила баночку из лукошка, — сладенького принесла.

— А у нас своего вдоволь, — отвечает на то Зосим, в дом проходя.

— Запрещаешь ходить сюда, значится? — качает головой Фёкла.

— Ежели хозяйка тебе рада, — пожимает плечами. — Пущай.

— Расскажи, матушка, зашла чего. Не ко мне ж! — выгибает бровь Ульяна. Не станет она овечкой безмолвной. Пущай её из дома муж с позором выгонит, так и на семью тень ляжет. А бояться каждого стука, да в ночи с потом холодным просыпаться не будет.

Бросила взгляд на дочку Фёкла удивлённый. Как так? Не боится? Думает всё простит ей Зосим.

— Ко мне? — удивился Рябой. — Никак просить чего станешь? За дочку спасибо, — приложил руку к груди. — Хорошую и добрую хозяйку воспитали, жену примерную. Только выплатил вам всё сполна.

— А ежели я скажу, — прищурилась Фёкла, что…

Застучали ноги чьи-то по ступеням, влетела в избу Аннушка-вдовица.

— Лушка повесилась.

Касьян вошёл в дом в хорошем настроении. Перестарался с продажей, увлёкся. Так обогатиться хотел, что просчитался с выкупом за Ульяну. Думал, где зерно для посадки брать. Можно было купить, только уплочено всё за двух лошадей, сговорился уже из соседней деревни с Трофимом. Мать с жеребёнком скоро должны были пригнать. А как подрастёт коник — продать можно. Только есть что-то надобно. А тот ему задачку и решил.