— Уляяяя, — опять хрипит Лукерья.

— Сестру зовёт, — поворачивается к остальным Фёкла, а Ульяна уж и сама на пороге.

Как отошла немного, бежать собралась.

— Не пущу! — удерживает Зосим. — Мне жена!

— Сестра моя там, — рыдает Ульяна.

— Не помочь уже! Потом сходим, помянем.

— Нет, не верю, — качает головой Ульяна. Лицо раскраснелось, слёзы глаза застилают. Рвётся с постели, не удержать.

— Да что такое, — ревёт Зосим. — Одевайся, Бог с тобой, сам отвезу. К ним больше одну не пущу! Девку свою загубили, да и тебя неровен час.

Выскочил Зосим на улицу, а Ульяна никак успокоиться не может.

— Водицы испей, — протягивает Анна ковшик деревянный.

Дрожат руки девичьи, бьётся ковшик о зубы. Сделала пару глотков, всхлипывает, отдаёт обратно вдовице.

— Ты прости меня, дуру такую, что влетела, как оголтелая, — жалеет Анна, за руки подругу держа.

— Такие вести хоть как получай — никогда готовым не будешь, — поднялась на ноги Ульяна, глазами выискивая шубку.

— Хошь, с тобой поеду? — заглядывает Анна в глаза, и понимает Ульяна, чего ей стоило, чтоб предложить этакое. Знает, как в доме том её порочат, как не любят, а ради подруги через себя переступить готова.

— Уж то хорошо, что муж со мной будет. А ты домой иди, как Петруша вернётся, и ему всё расскажи, — бросилась Ульяна к Аннушке на грудь, прижимает, болит душа за сестру свою, а вдовица по голове гладит.

Шмыгнула носом Ульяна, чует, будто за подол кто тянет. Агафья её тож успокоить пришла. Жмётся к тётке доброй, от которой хорошее токмо и видала, а чего плачет — не поймёт.

— Долго ждать? — в дверях Рябой стоит, брови насупил.

— Иду, Зосим, — отстраняется Ульяна от вдовицы, слёзы со щеки смахивает и к мужу ступает. Встретилась глазами, а тот и сам, как собака битая. Видно, жалко ему Лушку.

Сели в телегу, хоть Ульяна пешком норовила добежать, да поехали. А как завидела дом родительский, не смогла утерпеть, соскочила и бросилась, слыша, как муж сплюнул от негодованья.

Взлетела на ступени, дверь распахнула и замерла. Высматривает сестру, а пред ней спина отцовская маячит. Обернулись все на гостью, молчанье повисло.

— Луша, — дрожит голос Ульяны.

— Тебя зовёт, — не глядит отец на дочку, выходит на двор. Душегубом теперь кликать станут, что родную дочь не жалел. А ежели каждая будет в петлю прыгать, коли чего не по нраву? Что ж выходит, нынче родительское слово не значит ничего? В его времена только попробуй ослушаться! А теперь не подступиться к Лушке, придётся Трофиму ехать отказ давать. Глянул Касьян на двор свой. Хорошо бы и тёлочку, и овечек. Только загубила девка радость на корню.

— Делю твою скорбь, — явился во двор Зосим, телегу у ворот оставив. Шапку снял, в руках мнёт. Горе оно всех примиряет. И Касьяна жалко, отец всё ж.

— Ты кого это, чёрт, хоронишь? — разозлился Касьян, рот кривя.

Смутился Зосим, не поймёт, чего не так.

— Дочка у тебя удавилась, Лушка, — отвечает.

— Это кто ж напраслину такую по деревне возводит?

Не по себе стало Рябому, будто намерено пришёл живого человека хоронить. Обманула вдовица? Сузил глаза, взгляд отвёл, кулаки сжал. Что ж делает, негодница. У него сердце болеть стало, а об Ульяне и говорить не надобно. Неужто хочет извести их вдовка да без ребетёнка оставить? Не поглядит Зосим, что дочка у ней, с позором выгонит, как домой вернётся. Бросил взгляд на крыльцо, пущай Ульяна тут побудет, а он сам с Анной разберётся. Не то встанет жена защитой, будет прощения вымаливать грешнице.

Ничего не ответил Рябой Касьяну, выскочил за ворота, сел в телегу, да как лошадь стеганёт. Заржала кобылка, не ожидала злости такой, только делать нечего — тронулась, разворачивая сани, повезла домой хозяина.

— Никак наша лошадь, — прислушалась к ржанию Ульяна. Сидит у лавки, на которой сестра лежит, за руку её держит, поглаживает да слова добрые говорит.

— Ваша, — подтверждает Савелий, глядя в окно. — Зосим уехал.

Вскинула Ульяна брови. Как мог муж оставить её одну? Никак случилось чего недоброго. И снова сердце, которое только-только успокаиваться стало, забилось в тревоге. Но не может она вскочить и сестру бросить, вцепилась та руками в неё, отпустить боится.

— Забери, — шипит. — Не могу с ними.

А глаза страшенные, губы сухие, треснула одна, кровит. И голоса больше звонкого нет, будто старуха хрипит.

— С мужем поговорить надобно, — глядит Ульяна в глаза сестринские. — Не одна живу, Луша. Добрый Зосим, решим чего-нибудь.

— Да ты кто такая? — не выдержала Фёкла, подходя к дочке. Руки на поясе, лицо гневом пышет. — Мои дети, — в грудь себя бьёт. — Я всех вырастила. Никуда Лушка не пойдёт, тут ей место!

И понимает Ульяна, что не станет больше Зосим родных её тянуть, токмо надобно за сестру быть покойной.

— Нет у меня права детей твоих забирать, то ты верно говоришь, только и у вас нет права нас за скот держать! Будто не люди мы, а товар в лавке! — смотрит в лицо матери, взгляд её выдерживая.

— Пойду я, — вздыхает Савелий, не желая на брань бабью глядеть.

— Ты скажи лучше, как случилось с ней такое? — не отставала Ульяна.

Вернулся Касьян в дом, как вести себя не знает, что делать надобно.

— У него спроси, — тычет в мужа Фёкла. — Я ж с тобой была, уходила — Лушка у окна вышивку делала.

— Я пред тобой отчитываться не стану, — зарычал Касьян, грозно на дочку смотря. — Сама она в петлю полезла! Коли не я, — ткнул себя в грудь, — не было б её на белом свете! Второй раз уж жизнь подарил!

— Подневолить хотел, за Мирона-дурочка выдать, — шепнула Лушка сестре.

— Замуж⁈ — ахнула Ульяна. — Бога-то побойся! — покачала головой. — Да нашёл ещё кого! Неужто вы детей своих не любите? Всех готовы на закланье отдать. Чего ж пообещали тебе, отец?

— Не твоего ума дело, — отмахнулся. — Скажи-ка мне лучше, отчего твой муж мою девку хоронит? Принеслись сюды, глаза растопырили. Кто сплетни распускает, а?

— Анька-вдовица, — сразу нашлась Фёкла. — Как принеслась, — принялась плакать Фёкла, — да сказала, у меня сердце в груди запрыгало. Вот так: тук-тук-тук. Тук-тук-тук, — пыталась показать свой страх мать. — Чуть Богу душу не отдала.

— Не могла соврать, — не верит Ульяна, головой качая. А сама всё думает, отчего Зосим её покинул. Ахнула, с места вскочила.

— Уляя, — хрипит Лушка, руки к сестре протягивая.

— Вернусь, вернусь, — обещает Ульяна, и сердце от жалости разрывается. Боится сестра с родителями теперь оставаться. Глаза испуганные, и руки белые, будто смерть сама.

— Чует сердце, недоброе что Зосим задумал, — говорит Лушке.

Бежит Ульяна домой, в груди колет, в животе болит. Обхватила руками ребёночка.

— Потерпи, родненький, немного осталось.

Примчал Зосим аккурат к своему домику, в который вдовицу и пустил.

— Дома, хозяйка? — стучит в дверь, а самого от злости подбрасывает.

— Проходи, Зосим, всегда гость жданный, — привечает Анна. Девка её на полу с коником играется, что Петр вырезал. — Что-то с Ульяной? — приложила руки к груди, глаза пуганные. — Где жена твоя?

— А скажи мне, отчего напраслину про Лушку возводишь, будто удавилась девка?

— Так братец сказал ейный, Ванечка.

— Ванечка, — хмыкает Зосим. — Погубить меня хочешь? — зарычал, брови хмуря. — Улька сама не своя!

— Пожалела уж, Зосим, — прикладывает руку к сердцу. — Надобно было мягче сказать.

— Врёшь, собака, — процедил сквозь зубы.

Обомлела Анна, смотрит на Рябого и не узнаёт.

— Помереть мне на это месте, коли вру, — повернулась к иконам, быстро перекрестившись.

— Жива Лушка! — взревел на весь дом, что девка кинулась в бабий кут прятаться.

— То ты люду сказки про мужа рассказываешь, будто вдовица, теперича о сестре жены моей врёшь. Не желаю больше тебя видеть, а ну, собирай вещи и иди, куды глаза глядят! За добро мне злом платить не надобно.

Вздохнула Анна, обидно ей, только что толку говорить, не станет быть там, гонят откуда.