Как байхант она тоже не пригодилась. Её регулярно приглашали сдавать «образцы», особенно в самом начале, и вены тогда были исколоты как у наркоманки, но на практике способностями просили не пользоваться: к баям тут относились с опаской.

Волонтёрство в чикагском Ордене стало спасением. Ада вцепилась в него как в шанс быть полезной и делать понятное. Сперва ей ничего не доверяли кроме патрулей, а она расстраивалась из-за низкой эффективности отделения. Тогда она решила пробиться в руководство, занялась не только патрулями, но бумажной и организационной работой. Сам глава отделения Энрике Кармона обратил внимание на новенькую. А потом появился Терри.

С Терри она узнала, что необязательно быть борцом с вампирами, чтобы быть. Можно гулять. Можно наслаждаться музыкой, солнцем и ветром с озера Мичиган. Можно целоваться, петь глупые песни, ночевать у друзей, потому что потеряли ключи или не заплатили за квартиру. Можно строить планы на будущее. Просто планы. О выступлениях, о доме. О свадьбе.

Терри научил играть на гитаре и не стесняться сцены. Научил быть собой в постели. Шутил, дескать, РК — его любимая страна, раз подарила ему такую замечательную невесту. А Терри на год подарил ей новую жизнь: жизнь без смысла, где смысл не требовался. Смысл зарождался сам по себе.

Целый год Ада верила: они будут счастливы.

Она продолжала ходить в патрули для Ордена, продолжала общаться с людьми оттуда и замечала мелкие странности, но это было неважно.

Тьма окутала их незаметно. Клуб, где они выступали, облюбовали одни из самых важных найфо Чикаго — Гил и Монтеро, лучшие друзья и соратники графа Иллинойса, его безопасник и финансист. Пара Терри и Ады чем-то их зацепила, вероятно, как раз тем, что оба состояли в Ордене. Началось с подначек, мол, охотники развлекают вампов. Продолжилось шутливыми, но назойливыми предложениями поразвлекать приватно. Ада огрызалась, Терри и Дерек тоже не оставались в долгу. Они привыкли к не всегда адекватным зрителям, кем бы те ни были. Таких стоило ставить на место, а к утру в голове прояснялось, и все расходились.

Не разошлись.

Очередная перепалка произошла на глазах гостей из другого клана. Ничего серьёзного — обменялись колкостями, и Ада отправилась на дежурство, а Терри и Дерек по домам. Однако утром ей позвонили и попросили не возвращаться в Орден, чтобы сдать пост. Там бросили тела.

Она думала, сойдёт с ума. Но горе и чувство несправедливости заставили действовать, погнали на поиски. Они с Лином вычислили маршрут ребят, прочесали окрестности и нашли место преступления. Вот там она правда чуть не тронулась. Лину пришлось оттаскивать её и драться с одуревшей Адой в боёвке. Она сломала ему руку, ей было стыдно.

Гил и Монтеро даже не пытались избавиться от отпечатков шин и обуви, выдававших их с головой. Но сильнее всего выдавал запах, такой интенсивный, что его мог учуять не только Лин. Гнилостный запах вампирского пота, смешанный с кровью и семенем.

В Чикаго вампы подкармливали полицию, поэтому Лин подстраховался, засняв следы. Ада потом поражалась, как у него хватило выдержки, ещё и со сломанной рукой. Она в этот момент скулила, забившись между забрызганных багряным мусорных баков.

С этого начался ад, который так и не закончился, и если бы не Лин, Ада бы, наверно, не вывезла.

Они, естественно, всё выложили Кармоне. Тот потряс кулаками, побрызгал слюной и, потребовав фотографии, обещал показать всем мексиканскую Кузькину мать. Но на следующий день публике представили подставных виноватых, и никто не издал ни звука, а смартфон Лина внезапно сломался, потеряв все данные. Произошло это в здании Ордена.

Несколько суток Кармона дурил Аде голову, заверяя в поддержке, и уговаривая не идти к журналистам. А когда уже провели казнь, резко сменил тон. Это был их с Лином последний визит в штаб.

В воспоминаниях все события, эмоции и решения существовали неразделимо и единовременно. Для Гвидиче Ада зачерпнула лишь горсть. Рассказала про конкистадоров, Лина обозначила словом «друг». Но она прожила ад заново во всей полноте.

Эль почти закончился.

— Кармона сказал «ради мира нужно принимать компромиссные решения». Ножа и Плеть клан не отдаст, быстрее меня прикончат. А буду рыпаться, он меня засунет в психдиспансер — у него там женщина работает, быстро бы справились. Особенно с моими спецэффектами в мобилизации. И будут мне до конца дней колоть «Далилу», а в СМИ покажут слезливый сюжет о девушке, поехавшей от горя и опасной для окружающих после тренировок в Ордене в страшной России. И про промывание мозгов там не забудут уточнить! — она залпом допила. — Денег предложил… Много. Ну по классике: сначала запугать, потом облагодетельствовать! Как ты примерно, но ты умнее.

Гвидиче сидел, оцепенев, глядя на неё в упор.

— И ты меня пожалела? — спросил он глухо.

— Мы уже выяснили, что я идиотка.

— Ты путаешь идиотизм с гуманизмом.

Ветер снаружи усилился, предвещая дождь. Комнату захватил мрак. Вампир переместился к Аде, устроившись рядом.

— Мне очень жаль, Аделина. Если бы подонки были в моём клане, я бы предал их Солнцу.

Она искоса посмотрела на его мерцающие глаза.

— Но они не в твоём клане. Поэтому я попробую предать их суду.

— Через «Цепного пса»?

— Ага. Лично к ним подобраться у меня не получится: подонков охраняют лучше, чем графа. А я вылетаю так неожиданно, как некоторые залетают. Но я за ними следила.

— Следила? — в его интонации считывалось «она ещё и следить умеет!»

— Да… Ну не совсем! Я хотела их напугать. Мелькала то тут, то там — мол, вы под наблюдением. Играла на нервах. Через неделю Кармона позвонил с угрозами.

Гвидиче легко толкнул её в плечо:

— Но ты не сдалась.

— Не-а. Я увидела кое-что. Ножа и Плеть тогда заперли в Доме и заставили проводить экскурсии. Соразмерная кара, ять. Выходить они могли только изредка и после долгого согласования. Да, я знаю, не спрашивай! И вдруг подъезжает непонятный чувак, паркуется в зоне для вампов, и по одному щелчку Монтеро к нему выпрыгивает! С чего вдруг?

— Это был Дрейк?

— Угу. Они говорили о каких-то поставках, но очень завуалированно и с наездами. Тогда я взялась за Дрейка. Если у них общий нелегальный бизнес, и мы его раскроем, Монтеро тоже пострадает.

— Понятно. Страшная ты женщина, Ада Верга! Но конкистадоры страшнее. Я тебе помогу. Я считаю это правильным.

У Ады в груди что-то шевельнулось, словно тугой узел ослабили. Она одёрнула себя: «Не верь ему. Не верь!». Она ближе подтянула колени.

— Окей. А теперь твоя очередь. Почему ты так дорожишь Нэнси?

Вампир негромко и недостоверно рассмеялся, запрокинув голову.

— Ожидаемо! Чёрт подери… Хорошо!

Дотянувшись до плаща, Давиде вытряс из кармана пачку сигарет и блестящую зажигалку, украшенную объёмным рельефом в виде арки. Закурил. Взгляд его потух и расфокусировался.

— Девятнадцатый век. Мне продали её подростком как донора, и я заметил в девочке талант. Она изумительно пела и рифмовала слова. Я нанял ей учителей. Часто так делал… А затем я её полюбил, — голос Давиде налился тоской. — И она меня тоже, не думай... Она писала обо мне стихи, считала, я не понимаю, кому они посвящаются. Переживала, что влюблена в монстра, а как это иначе выразить и не задеть меня, не знала… Однажды охотники вычислили мой дом, проникли внутрь и всех перебили. Всю смертную прислугу, включая детей. И телефонные провода перерезали. Дело было днём, я сидел в подвале, и только слышал крики и мольбы о пощаде, — рука Давиде сжалась в кулак, оставив на деревянном полу царапины от когтей. — Нэнси поймали и мучали, пытаясь выманить меня, — он уже говорил почти не раскрывая рта, сквозь зубы, давя любой намёк на эмоции. — Я вышел. Правда, знал, что мы погибнем оба, она в их глазах не заслуживала снисхождения… Я открыл дверь, а в этот момент она… пожертвовала собой. Я не видел, как — меня сжигало солнце. Просто миг — и у неё из живота торчит рукоять меча, а за спиной — пронзённый охотник. Второй ваш растерялся, и мне удалось утянуть Нэнси с собой в подвал, но я был не в силах её спасти, — Давиде зажмурился, нижняя половина его лица казалась каменной. — А скоро бы пришли другие, им же требовалось вскрыть меня до темноты! А я там обожженный с умирающей любимой… И я её инициировал. Вместо одного покалеченного вампира их встретили два, включая голодную новообращённую! Только она теперь другая…