Она заявила, что получила ответ — «ждать», и ни один самец не осмелился выступить вперед и потребовать, чтобы она подчинилась новому Закону и выбрала одного из них, стариков.
Но ждать чего? Ждать всю жизнь? Быть может, ждать чуда? Два года она ждала, то надеялась, то приходя в отчаяние, и все это время только ее отец, Пастон, защищал Фиверфью, разговаривал с ней. Самцы отказывались замечать ее. Самки предпочитали помалкивать. Все ненавидели ее. Два года ожидания с лежащим на ней тяжелым бременем — будущего этой системы.
И вот в эту затерянную, потерявшую всякую надежду систему и пришел отряд Триффана. Не зная истории системы, кроты не понимали, почему старики аборигены очень скоро стали странно глядеть на них. Они не понимали, почему до юной Старлинг дотрагивались, изводя ее этими прикосновениями, седые старики или почему, даже не дав кротам Данктона окончательно оправиться, древние ворчливые самки стали, как молоденькие, улыбаться и смущенно облизываться, глядя на крепнущих после болезни смущенного Мэйуида и растерянного Спиндла. Спаривание? Разве могло это прийти им на ум, разве этого хотели их измученные тела? Что касается Триффана, на него, по сути дела, не обращали внимания. Все видели, что он умирает, никто не хотел тратить на него время, когда вокруг были лучшие цели, за которые можно было побороться.
Через некоторое время после прибытия четверки кроты системы Данбара утратили всякий интерес к миру за пределами Вена. Система обратила свои взоры внутрь самой себя, в ней вдруг стало тесно, се ходы гудели от разговоров, сплетен и предположений о том, кто может понравиться пришельцам… В конце концов Мэйуиду и Старлинг пришлось проявить твердость и потребовать, чтобы Спиндла оставили в покое и не мешали все внимание сосредоточить на уходе за Триффаном. А Триффан редко приходил в сознание. Он лежал, тяжело больной, раны его гноились, он не мог даже пошевелиться. Бедный Спиндл не отходил от друга ни днем ни ночью, ухаживал за ним, чистил его и все время снова и снова просил принести травы, позвать целителя или кого-нибудь на помощь. Кого угодно, только не из этого скопища отчаявшихся стариков и старух, пытающихся лапать его самого, Мэйуида и Старлинг и предлагающих им свою тошнотворную близость.
Вероятно, именно тогда Спиндл стал догадываться об истинном состоянии дел в Данбаре; ему удалось использовать знание ритуалов Древней Системы и собрать совет кротов в зале, прилегающем к Библиотеке. Для этого Спиндл призвал на помощь свод правил, которые сам придумал, с единственной целью — потребовать, чтобы данбарцы перестали болтать и послали кого-нибудь смыслящего в лечении на поверхность — собрать травы для Триффана. Иначе тот скоро умрет.
Возложив на Мэйуида и Старлинг задачу убедить хозяев, Спиндл ушел из зала, не желая оставлять Триффана одного. Но совет только говорил и говорил, ничего не предлагая. Вот тут-то Старлинг в конце концов вспылила и выскочила из зала, за ней последовал Пастон.
❦
Старлинг смутно представляла себе, что тот намерен делать, но она была Старлинг, к тому же по горло сытая болтовней, готовая сделать что угодно, чтобы найти помощь Триффану. Она пошла за Пастоном.
Старик повел ее вниз по склону в западном направлении, по поверхности и подземными ходами. Поняв только, что они идут к его дочери, Старлинг решила, что дочь, вероятно, старуха (Пастон был очень дряхлым), но, может, она славная старуха.
Так они и шли, пока не добрались до малозаметного хода и не стали спускаться. Пастон покричал, предупреждая дочь о гостье, а потом, сделав знак Старлинг оставаться на месте, пошел вперед один. Старлинг заметила, что в этих ходах хорошо и вкусно пахнет, они сухие и вырыты недавно. Эта кротиха, решила Старлинг, должно быть, придется ей по душе.
Потом Пастон вышел, позвал Старлинг и, трогательно гордо улыбаясь, ввел ее в зал, где их ожидала очень милая кротиха, показавшаяся Старлинг доброй и немного испуганной.
— Мья тошь Фиверфью, — представил Пастон.
Старлинг улыбнулась и громко поздоровалась:
— Привет!
Фиверфью смотрела на нее и, похоже, не знала, что сказать. К удивлению Старлинг, она выглядела достаточно молодо, ее мех отливал здоровым блеском, и все вокруг было устроено очень разумно. Кротиха казалась робкой, однако, когда она, собрав все свое мужество, посмотрела на гостью, в глазах светились ум и прямодушие. Фиверфью была стройной, как будто в отличие от других кротов этой системы она проводила время в беготне и не позволила себе бездельничать. В одном чистом углу ее норы лежало даже несколько начатых текстов — свидетельство, что она собиралась писать и в дальнейшем. Кротиха-летописец!
Старлинг проговорила:
— Рада познакомиться с тобой. Меня зовут Старлинг. Ты понимаешь, что я говорю?
Рядом с Фиверфью Старлинг чувствовала себя чересчур крупной и, как бы это сказать, излишне жизнерадостной. Однако Старлинг ощутила и значительное облегчение, впервые за долгое время оказавшись в обществе кротихи, похожей на нее саму. Остальные самки в этой системе были такими старыми, что Старлинг их и за самок почти не считала.
Наступило долгое молчание. Фиверфью, казалось, копила силы, собираясь заговорить, что в конце концов и сделала:
— Старлинг, ра-ас-реши представиться. Мне не гро-оосит смерть, да будь благословен Ка-а-амен.
Старлинг медленно переварила услышанное, а потом сказала:
— Прекрасно, это большое облегчение, я рада, что ты не собираешься умирать. А ты думала, что умираешь?
Фиверфью энергично потрясла головой, взглянула на своего отца, кивнула, снова посмотрела на отца и ничего не сказала. Повисло неловкое молчание. Старлинг решила, что мужчине здесь делать нечего. Ей нужно было откровенно побеседовать с Фиверфью.
— Знаете что, — произнесла Старлинг, — двое — это компания, трое — уже толпа…
Она повернулась к Пастону и вежливо дала ему понять, что лучше бы он на время вышел. Ничего плохого не случится с его любимой дочерью, ну совсем ничего. Старлинг улыбнулась Пастону очаровательной всепобеждающей улыбкой. Это потрясло старика, и он произнес длинную речь, полную «по-ш-тенная», «умоляю» и «от фсе-его серт-са», под конец которой Старлинг выпроводила его.
Фиверфью к тому времени совсем пришла в себя и робко улыбалась. Казалось, она хочет о чем-то спросить, но вместо этого вдруг вытянула вперед лапу и потрогала мех Старлинг.
— Ма-а-ала-дой, гладкий и при-и-иятный! — пропела она и стала напевать веселую песенку.
— Как мило! — воскликнула Старлинг, приходя к выводу, что Фиверфью ей действительно нравится.
Старлинг устроилась поудобнее, понимая, что разговор займет какое-то время, и произнесла медленно и отчетливо:
— Я очень рада познакомиться с тобой.
Поскольку Фиверфью не поняла ее, она повторила эти слова. Произнося «я», она показала на себя, захихикала на «очень рада», а под конец дотронулась до Фиверфью, чтобы показать, что такое «с тобой». Потребовалось время, но, когда Фиверфью наконец поняла, что так терпеливо пытается объяснить Старлинг, она произнесла нечто подобное на старокротовьем языке, подождала, пока Старлинг повторила фразу, а потом неожиданно глаза Фиверфью наполнились слезами, и она разрыдалась, будто бы много лет ждала возможности выплакаться. Она рыдала и от счастья нравиться этой чужой кротихе, и от горя, что столько лет не нравилась никому.
Потом обе стали болтать, открывая для себя чистую, ничем не омраченную радость разговаривать с другой кротихой в этом мире больных, возбужденных или слишком уж хорошо знакомых самцов.
Потом, много позже, Старлинг сумела объяснить, что в этой системе находится крот по имени Триффан и ему требуется помощь, травы и лечение. Фиверфью улыбнулась и спокойно сказала, что сейчас пойдет и сделает все, что сможет.
— Ка-ак е-ефо зо-офут? — спросила она.
— Триффан, — ответила Старлинг.
— О-он хо-ор-о-ошенький? — робко спросила Фиверфью.
— Да! — воскликнула Старлинг со смехом. Да, Триффан хорошенький! Ей ни на минуту не могло прийти в голову, что Триффан может быть объектом интереса со стороны самки, но если подумать… При этом они обе рассмеялись, выскочили из норы и выбежали на поверхность, не объяснив своих действий Пастону, который ждал их так долго и очень удивлялся доносившимся до него смеху и болтовне. Даже если бы он разобрал слова, он, старый и мудрый, не понял бы их.
