Триффан с ужасом понял, что теряет контроль над собой; еще минута — и он целиком предоставит себя ее воле… Ее лицо приняло оскорбленное выражение, будто Триффан и все остальные каким-то образом обманули ее ожидания и она не могла понять, за что ее обижают.
— Ты — друг милейшего Босвелла?
— Да, — отозвался Триффан каким-то чужим голосом.
— Тогда я рада передать тебе от него весточку, — отозвалась она.
Тело ее, такое обманчиво прекрасное, дышало силой; острые когти черно поблескивали, а глаза… глаза глядели ему прямо в душу.
— Мне не терпится ее услышать, — пролепетал Триффан. Он изо всех сил боролся с желанием любить ее, пасть к ее ногам, молить о прощении… — Что же… что он просил передать? — выдавил он наконец.
Она наклонилась и, лаская, коснулась его плеча, его головы, его туловища… И ее прикосновение… оно было столь чувственным, столь многообещающим, что Триффану хотелось лишь одного — чтобы эта ласка длилась до бесконечности… Он затрепетал и, собрав все силы, чтобы не поддаться этому голосу, этому взгляду, снова шепотом повторил свой вопрос:
— Что же он просил передать?
— Да так, ничего существенного, — прозвучал небрежный ответ. — Дело в том, что Босвелл, последний летописец и знаменитый крот Аффингтона, Белый Крот Босвелл… мертв.
Как громом пораженный, Триффан пошатнулся и стал задыхаться. Ее когти впились ему в плечо, он почувствовал дикую боль, а когти проникали в его плоть все глубже, а лицо Хенбейн исказила страшная своей неприкрытой жестокостью улыбка наслаждения, больше похожая на гримасу.
Потом она разодрала когтями ему щеку, отвернулась и, указав на Брейвиса и Виллоу, произнесла:
— Казните их!
Глава двадцатая
Не успела Хенбейн отдать свой приказ, как несколько гвардейцев кинулись деловито выполнять его. По бокам Брейвиса и Виллоу встали грайки. Подошел еще один и вонзил когти в плечо каждого…
Протесты, крики гнева, страха и боли, попытки вырваться из лап мучителей — все было напрасно. Перевес в силах был слишком очевиден. Обе жертвы после нанесенных ударов впали в состояние оцепенения, между тем как грайки продолжали вершить свое черное дело. Над ними в листве древней рощи захлопала крыльями горлица, и ее призывное воркование разнеслось в теплом воздухе июльского дня, словно в мире все шло своим чередом. Ласковое солнышко пробилось сквозь прорези в зеленой кроне и упало на белые цветы чемерицы — цветы печали, цветы смерти.
Кротов подвели к колючей проволоке, провисшей между полусгнившими столбами старой ограды, огибавшей Хэрроудаун. Над нею у самой земли колыхалась колючая ветка терновника.
Брейвис после нанесенных ударов находился в полузабытьи; Виллоу обезумела от боли и своим слабым, надтреснутым голоском все звала и звала на помощь Скинта. Смитхиллз и Скинт сначала отчаянно рвались из лап стражников, но потом обессилели и, низко опустив головы, затихли.
Грайки же продолжали действовать так, будто выполняли обычную, будничную работу.
— Подвинь его немного. Правильно. Вот так будет в самый раз, — слышались слова. И еще: — Ты только себе вредишь, старая перечница. Перестань трепыхаться — тебе же лучше, скорее все кончится. — Оба крота делали слабые попытки сопротивляться, понимая, что страшный конец уже близок, однако после нанесенных ударов их передние лапы бессильно повисли, и на землю с них капала кровь.
Когда последние приготовления были завершены и грайки обернулись к Уйду, ожидая сигнала, Триффан закричал:
— Во имя любви к роду кротовьему, о Хенбейн из Верна, останови эту жестокую казнь! Если не хочешь, то хотя бы позволь мне встать на их место — я их вожак, я за них в ответе!
Хенбейн подняла лапу, и грайки схватили кротов. Проволока теперь приходилась прямо над их головами. Они ждали только сигнала.
— Конечно, Триффан, я тебя вполне понимаю. Наблюдать, как наказывают, даже если наказание справедливо, — всегда неприятно. Покайся — и они останутся жить.
— Что значит покаяться?
— Да ничего особенного — признайся, что грешен, признай Слово и откажись от Камня.
— Я…
— Нет! — вскрикнул Брейвис. — Ты не посмеешь!
— В знак моего особого расположения, а также потому, что эти двое слишком напуганы, чтобы отвечать за свои поступки, я дозволяю тебе произнести покаяние и за них, — произнесла Хенбейн, подходя совсем близко к Триффану и не спуская с него глаз.
— Одно только слово, — прошептала она. — Всего одно слово или кивок — и…
— Будь ты проклята! — неожиданно прохрипела Виллоу. — Ни ему, ни кому другому не позволю говорить за себя!
— Ну так как, Триффан? — вкрадчиво произнесла Хенбейн, лаская его плечо.
— Если… если я покаюсь, отпустишь ли ты всех?
— Я поступлю по справедливости.
— Ты их отпустишь?
— Может быть.
— Они станут свободными?
Ярость на мгновение сверкнула в глазах Хенбейн. Как? Кто-то собирается ставить ей условия!
— Милость Слова велика! — процедила она сквозь зубы.
— Феск пообещала мне свободу, но не сделала этого! — крикнул Скинт.
Хенбейн пропустила его слова мимо ушей. Гроза в данный момент миновала Скинта. Однако грайки нетерпеливо переминались в ожидании приказа, и Хенбейн, видимо, настроилась не отступать.
— Ну так что, Триффан, готов ли ты принять покаяние за себя и за остальных?
Наверное, ни одному кроту не доводилось переживать такого смятения, какое охватило тогда Триффана. Вокруг него и внутри него царил сплошной мрак, и не стало на свете Босвелла, чтобы поддержать его!
— Я могу отвечать только за себя, Хенбейн, но не за других. Брейвис объявил свое решение, да и Виллоу тоже, хотя ей-то и вообще не в чем каяться. Ваша расправа над ней показывает еще раз, как бессмысленно и беспощадно Слово. Она прокляла тебя… Я же сам…
— Ну?
— Я же сам готов покаяться, если Словом поклянешься, что отпустишь остальных.
С минуту Хенбейн глядела на него с ненавистью, а затем произнесла:
— Ловко ты придумал! Но так не пойдет. Хватит торговаться. — И закончила, обернувшись к грайкам: — Не нравится мне этот крот, что-то в нем не внушает мне доверия. Нет, не внушает.
Тут Хенбейн захлестнула такая волна ярости, что глаза ее сузились, рот оскалился, черная шерсть на спине стала дыбом.
— Отдай приказ — казнить этих двух, потом подвесишь за носы и остальных, — бросила она, обращаясь к Уйду. Вдруг ее голос сорвался и перешел в истошный вопль, который запомнился им на весь остаток дней: — Во имя Слова, волею Слова да будут они наказаны! В жертву тебе приносим мы их, о Слово! Они не желают каяться, не желают быть прощенными. Так пусть же память о них умрет вместе с их предсмертным стоном? Но да станет известно всем, что Триффан из Данктона оказался трусом и предал свой Камень, потому что согласился принять покаяние!
— Сжальтесь над ними! — закричали Триффан и Скинт. — Возьмите нас вместо них!..
Брейвис и Виллоу в последний раз взглянули на своих друзей: в их глазах не было страха — одна лишь любовь. И Виллоу, как бы в утешение им обоим, но обращаясь к Скинту, прошептала:
— Не надо, мой милый. Я готова умереть и приму смерть с радостью. А ты… у тебя еще много сил, ты молод. Поклонись вместо меня милому Вэрфедейлу. Верю, тебе это удастся, что бы там ни говорило это чудовище… Обещай, что выполнишь мою просьбу?
И Скинт, со слезами на глазах, молча кивнул головою.
— Подвесить их! — крикнула Хенбейн.
Рыльца Брейвиса и Виллоу высоко задрали и резким движением насадили на проволоку; брызнула кровь, и рты несчастных жертв раскрылись в предсмертном вопле…
Затем их отпустили, и они повисли; какое-то время они еще пытались схватиться за проволоку, но израненные передние лапы не подчинялись им; тела их судорожно задергались, а в широко раскрытых глазах застыл ужас неминуемого конца…
Когда они вскрикнули от невыносимой боли, Триффан, вырываясь из удерживавших его лап грайков, закричал тоже: