Однако гибель Манро спасла всем жизнь: никто не заметил, где и как они переправились. Грайки в нерешительности топтались на берегу, между тем как вся семерка забилась поглубже в густую траву.

Позднее Триффан со Смитхиллзом отправились на поиски Манро. Поток прибил его бездыханное тело к берегу: Манро лежал, уткнувшись в землю, на которую ему не суждено было ступить живым. Одни говорили, будто Триффан прочел над ним молитву; другие утверждали, что они просто постояли возле него в молчании. Но, пожалуй, лучше всего довериться тому, как описал это верный Спиндл в своих записках: «Мой господин Триффан вместе со Смитхиллзом родом из Грассингтона столкнули тело обратно в поток, и Триффан помолился о том, чтобы сова не нашла его и чтобы тело Манро вынесло в Темзу, а она понесла бы его дальше, в тот край, что зовется Вен, и доблестная добрая душа попала туда прежде них самих».

Как бы там ни было, Триффан и Смитхиллз вернулись, собрали остальных, и все они направились не вниз по склону, что казалось значительно проще, а вверх, к одинокой купе деревьев, известной под именем Хэрроудаун.

Они добрались туда уже глубокой ночью и легли, глядя на север, в темноту долин, и на восток, где остался Бакленд, погруженный во мрак, который изредка прорезывал свет ревущих сов.

Под ними в полном мраке струилась Темза, и тут Триффан вместе со всеми прочел молитву в память о Манро и в благодарность за спасение.

— Некоторое время пробудем здесь, — сказал он затем. — Тут есть свой Камень, и он нас убережет. Мы передохнем, наберемся сил и, когда грайки прекратят поиски, двинемся на север, доберемся до переправы двуногих, а затем…

— А затем? — заторопил его Спиндл.

— Затем пойдем к Данктону. Там нас приютят и подлечат, а дальше Камень укажет нам путь. А сейчас — спать, — обессиленно закончил Триффан. — Спать…

— Нам здесь нельзя застревать надолго, — забеспокоился Спиндл. — Ты же не собираешься это делать, Триффан?

— Ненадолго, совсем ненадолго, — проговорил Триффан, засыпая.

Вслед за ним заснули Виллоу, Мэйуид и Брейвис. Только Спиндл не спал. Он бережно охранял сон Триффана, то и дело бросая тревожные взгляды в сторону Бакленда. Смитхиллз и Скинт стояли на страже, а над Xэрроудауном настала самая глухая пора ночи.

Как свидетельствуют исторические хроники народа кротов, нередко обстоятельства времени и места складывались таким образом, что какая-то ранее абсолютно ничем не примечательная точка земной поверхности вдруг оказывалась знаменательной для его дальнейших судеб и с той поры ее назначение бывало вписано в скрижали истории.

Именно таким местом в те июньские дни суждено было стать Хэрроудауну, хотя собравшиеся там кроты об этом тогда и не подозревали. Впрочем, догадываться мог разве что Спиндл, чье долгое пребывание в Священных Норах, а затем постоянное общение с Триффаном обострило его наблюдательность и историческое чутье в то славное и полное опасностей время.

В наши дни, когда все кроты уже знают грамоту, нам трудно даже представить себе, какой переворот в сознании должен был произойти у Спиндла, чтобы он мог мечтать о сочинении записок. Ведь Спиндл был всего лишь скромным служкой, с малых лет воспитанным в убеждении, что писцы — народ особый и что письмо есть таинственное магическое искусство, доступное только избранным. Тем не менее с того самого знаменательного утра, когда они, покинув убежище у Поющего Камня, начали свой путь от Аффингтона, у Спиндла крепла уверенность в необходимости записать все, чему он стал свидетелем, и желание выполнить это самому.

Он не делился своим дерзким намерением с Триффаном, однако не из боязни и не из желания что-либо утаить от друга, а скорее от скромности. К тому же он полагал, что Триффан, будучи сам живым воплощением грядущих перемен, все же не был до конца уверен в успешном исходе своей миссии и потому не считал важным точную и подробную запись всех событий. Спиндла же этот вопрос очень тревожил: он предвидел то, о чем никто, кроме Босвелла, не догадывался: время, когда грамота считалась занятием священным, тайным, когда к посредству ее прибегали лишь для составления манускриптов и схоластических ученых книг, которые обитатели Священных Нор ревниво оберегали от посторонних взглядов, — это время подошло к концу. Весь кротовий мир подвергся суровым переменам; мор сыграл в этом значительно большую роль, чем Камень или Слово, и для того, чтобы будущие поколения узнали истину, нужны были подробные записи событий. Самое большое достоинство Спиндла состояло в том, что он понял: истина не остается таковой на вечные времена, само ее понимание подвержено изменению. Поэтому одиночке не дано запечатлеть ее, лишь впоследствии, много лет спустя после смерти автора, потомки смогут судить о том, насколько эти записи правдивы. Все, что заинтересованный в истине крот способен совершить, — это наблюдать, фиксировать факты и пытаться сохранить их для последующих поколений. Итак, Белый Крот Босвелл поступил как нельзя мудро, избрав Спиндла в спутники Триффану. Едва ли можно было найти другого, более верующего и всею душою преданного делу Триффана, чем Спиндл, с одной стороны, и в то же время более наблюдательного, прошедшего обучение у самого Брейвиса — с другой. Именно школа Брейвиса позволила Спиндлу прийти к выводу, что уничтожение Священных Нор — это вовсе не конец, а всего лишь начало новой эпохи, в которой огромная роль будет отведена не одиночкам, а многим и многим. Именно в Хэрроудауне у Спиндла созрело решение каким-то способом день за днем фиксировать все происходящее.

Вероятно, в давно ушедшие времена Хэрроудаун представлял собою нечто более значительное, чем просто маленькую, открытую всем ветрам рощу вдалеке от проложенных кротами путей. Таким он выглядит теперь. Видимо, что-то о нем было известно и двуногим, потому что они, распахав все вокруг, огородили это место проволокой, предоставив его обитателям спокойно жить своей жизнью.

Но любой крот, по сей день навещающий это место, знает, почему они так поступили: здесь, посреди древних деревьев, лежит небольшой для двуногого, но достаточно большой для крота Камень, а камни двуногие не трогают.

Рощица была маленькая, скудная червяками, да и вообще пустоватая, потому что находилась на возвышенности; со всех сторон ее обдували ветры, пригнувшие к земле дубки и рябины. На северном склоне, спускавшемся к далекой реке, жили барсуки, судя по экскрементам; здесь обитал и лис, хотя они его так и не видели. Кое-где еще виднелись признаки того, что до прихода грайков здесь жили кроты, хотя ходы и норы были почти полностью разрушены. На южной оконечности рощицы на колючках все еще висело несколько жалких, полуистлевших трупов. В большинстве своем это были исхудалые, изможденные тела — останки живших впроголодь и принявших смерть в муках. Когда задувал ветер, он все еще доносил оттуда запах тления, от которого мутило в желудке и делалось тяжко на душе.

В первый же день их пребывания Брейвис повел туда Триффана и Спиндла, чтобы помолиться за замученных; некоторых из них Брейвис знал. Они припали к земле в скорбном молчании. Скинт и Смитхиллз, хоть и не были последователями Камня, отправились вместе с ними и уважительно наблюдали со стороны. Виллоу осталась, где была: ее такие вещи не интересовали; Мэйуид же держался на почтительном расстоянии и следил за ними издали, отворачиваясь всякий раз, как Брейвис произносил священные заклинания, и с опаской озираясь на тихо покоившийся среди деревьев Камень.

— Мэйуиду ведь не обязательно прикасаться к нему, господин? — робко спросил он. Брейвис, обычно немногословный, лишь кивнул в знак согласия.

Спустя несколько дней Скинт и Смитхиллз сняли тела и оттащили их в пшеничное поле. Они вернулись мрачные и раздраженные.

— Не больно-то помог им твой Камень, Брейвис, — вырвалось у Скинта. — Точно так же, как и Слово тем, кто полег в Слопсайде. Не обижайся, но для простых кротов вроде меня и Смитхиллза что Камень, что Слово — все едино. И то и другое — дерьмо!