Еле слышным, полувнятным шепотом он повторял все одни и те же слова:

— Я есмь, да, да, да; я есмь, я существую.

Будто последним, отчаянным усилием воли несчастный пытался этими словами удержать себя от полной потери личности в этой обители страданий. Поначалу Триффан не разобрал, что именно тот говорит. Но когда это произошло, он моментально вспомнил, что точно так произносил эти же слова Босвелл. У Триффана замерло сердце, и он торопливо зашептал слова молитвы.

— Так что же ты такое, а, крот? Писец или врун, а может, и то и другое? — издевался охранник.

— Нет. Нет. Да, да, да! Я есмь, я есмь! — снова

раздался шепот.

— Тогда давай, напиши нам на камне! Обозначь мое имя — Барр. Давай, пиши на скале! Пускай про меня будут знать навечно!

— На скале — не могу! — прошелестело в ответ.

— Ах не можешь! — завопили они, осыпая его градом ударов. — А вот Глашатай Слова может! И если будет на то воля Слова, начертает и наши имена!

Они прижали его к стене тоннеля и заставили поднять лапу.

— Давай, крот, пиши! — со смехом закричали они, безжалостно обдирая его когти о черную блестящую поверхность.

Наблюдавший за ними Триффан увидел, что крот, даже в этот момент не переставая повторять свое «я есмь», умудрился другой передней лапой дотянуться до пола — то ли чтобы просто удержаться, то ли…

— Он пишет! — прошептал Триффан, не веря собственным глазам. Однако в полутьме со своего места он не сумел разобрать написанного.

Грайкам вскоре наскучила эта забава, и они потащили пленника дальше. Триффан же, не двигаясь, смотрел на слабые каракули, оставленные на меловой поверхности пола.

В следующий раз, когда его вели на допрос, Триффану удалось задержаться на том месте, где стоял тот крот и где на неподатливой, твердой почве остались едва различимые знаки. Он незаметно провел по ним лапой…

«Я существую, я есмь», — шептал тогда крот, и в тот самый миг, когда грайки издевались над ним за неспособность писать на камне, он изобразил на меловом полу свое имя, и Триффан, прочитав его, вздрогнул от радостной неожиданности, потому что на полу было начертано: «Брейвис». Так звали наставника Спиндла, того самого, кто рассказал аффингтонцам о Бакленде, своей родине. Брейвис был жив! Рядом с его надписью в те немногочисленные минуты, что ему удалось выкроить, притворившись обессиленным, Триффан приписал незаметно несколько слов ободрения — в надежде, что Брейвис заметит и прочтет.

Несколько дней прошло в напрасном ожидании, но однажды перед наступлением ночи он увидел, что Брейвиса выводят снова. Крот выглядел еще более слабым и с трудом передвигал свое изможденное тело. Он прошаркал по сделанной Триффаном надписи и на глазах у затаившего дыхание Триффана озадаченно провел по ней лапой еще раз, словно не узнавая написанного. Он уже двинулся было дальше, но вдруг приостановился, словно где-то в дальнем уголке его памяти промелькнул смысл надписи. Он даже сделал движение, чтобы вернуться назад, но тут послышался голос охранника.

— Давай, старик, двигай дальше, — сказал тот довольно миролюбиво.

— Позволь… Тут что-то есть… — озадаченно пролепетал Брейвис, желая вернуться, но боясь новых наказаний. Его увели, но Триффан надеялся, что его поведут с допроса этим же путем, и продолжал ждать. Действительно, много позднее, еще более обессилевшего, его снова повели мимо.

— Дайте отдышаться! Хоть чуть-чуть! — умоляюще прошептал Брейвис, останавливаясь у надписи.

— Ладно уж! Только недолго, — проворчал охранник.

Один, два… три раза провел Брейвис по той строке, что написал Триффан. Охранник насторожился, но не препятствовал. Он просто не знал, что это такое. Брейвис весь напрягся и застыл в недоумении; и тогда из своего каземата Триффан тихо произнес написанные им слова: это были слова на древнем языке, магическая формула приветствия. Триффан никогда в жизни не произносил ее вслух и не думал, что она ему может пригодиться: «Камень да царствует в сердце твоем!» — означали они. Брейвис обернулся к темному углу, откуда донесся до него голос Триффана, и на том же древнем наречии ответил ему как положено:

— Да пребудешь ты здрав и невредим!

— Того и сам желаю, — откликнулся Триффан, внутренне поражаясь тому, что охранник до сих пор не остановил их. Однако тот, видимо, просто ошалел от звуков незнакомого языка, на котором они заговорили, а возможно, и от того, каким спокойным достоинством звучала их речь. Но более всего он, очевидно, был поражен тем, что крот, который, казалось, только что едва дышал, буквально у него на глазах снова набрался сил. Его рыльце перестало клониться к земле, тело распрямилось, и последние слова приветствия он произнес звучным, исполненным чувства голосом — голосом, который лишил стражника дара речи, а у Триффана вызвал радостные слезы.

Сила и свет, исходившие от них обоих, были столь велики, что охранник не сразу смог оправиться от смятения.

— Довольно! Что вы тут затеяли? — наконец произнес он. — Вы же знаете правило: никаких разговоров!

— Он мой старый друг — подожди еще минуту! — отозвался из темноты Триффан. Камень придал его словам особую значительность, и страж уступил.

— Ладно, — буркнул он и даже отошел на некоторое расстояние, чтобы не мешать.

— Кто ты? — ошеломленно спросил Брейвис.

— Друг Босвелла. Мое имя — Триффан.

— Босвелл?! Неужели он жив?

— И будет жить, пока жива вера.

— Ты сказал, тебя зовут Триффан?

— Да. Триффан из Данктона. И другой, которого ты хорошо знаешь, тоже жив, он где-то здесь, в одной из камер. Его имя…

— Спиндл! Верный мой Спиндл! — воскликнул Брейвис вне себя от радости, хотя было заметно, что силы его на исходе и ему трудно стоять. — Я слышал его голос. Думал, мне показалось. Теперь знаю, что нет. Знал бы ты, о Триффан из Данктона, как горячо молился я, чтобы Камень дозволил мне дожить до этой минуты… Но скажи, разве ты… — И, не произнеся слова «писец», он молча указал на надпись.

— Да. Босвелл посвятил меня в Аффингтоне.

— Благословен будет тот день и тот час! Я уже считал, что остался последним.

— И я! Я тоже так думал о себе! — вырвалось у Триффана, и слезы брызнули из его глаз. Тут послышались тяжелые шаги караула, и он торопливо зашептал: — Не теряй надежды, Брейвис, ты здесь знаешь все ходы и выходы. Ты нам нужен! Не теряй веры!

— Пока я верю лишь в то, что в Летнее Солнцестояние меня повесят. Ради этого они меня здесь столько и держат.

— Значит, постараемся во что бы то ни стало тебя отсюда вызволить. Нам предстоит много важных дел. Ты особенно нужен именно теперь, когда нас осталось так мало!

— Им известно, кто ты? — шепнул Брейвис, когда охранник уже грубо схватил его за плечо, чтобы увести, — караул был совсем близко.

Триффан отрицательно покачал головой.

— Таково было желание Босвелла, — сказал он и, обращаясь к стражу, сурово добавил: — Не мучай его, иначе тебе придется держать ответ за это!

Он произнес последние слова тоном приказа, не подчиниться которому было невозможно. Они расстались, успев обменяться прощальным благословением. Затем Триффан упал без сил в своей камере и вознес горячую молитву Камню, подарившему ему этот счастливый день.

Надежда и радостное открытие, что Брейвис жив, в течение нескольких последующих дней поддерживали Триффана. Однако новых встреч не последовало. Брейвиса больше не проводили мимо него. Попытки расспросить охранников ничего не дали: о Брейвисе, как и о Спиндле, ничего не было известно им самим.

Триффана тоже перестали водить на допросы. Только теперь он понял, как необходимы были ему эти вызовы: они вносили хоть какое-то разнообразие в беспросветную монотонность его одиночного заточения. Несмотря на постоянную сырость, он догадывался, что лето уже вступило в свои права, потому что в камере сделалось немного теплее и блохи стали досаждать ему еще сильнее.