— Что ж, прекрасно! Очень хорошо! — иронически проговорила Феск, подходя вплотную к Триффану: она прошлась когтями по его плечам и ребрам, намеренно выбирая самые болезненные места.

— Сдается мне, ваш Камень не очень-то вас защитил! Глядите все! — выкрикнула Феск, перекрывая шум в зале.

Головы повернулись в ее сторону, разговоры разом смолкли, глаза загорелись кровожадным огнем.

— Перед нами — два камнепоклонника. Они не желают внять Слову. Не желают даже слышать о нем. Я и агент Сликит допрашивали их; все, что могли, они нам уже сказали. Вот этот, к примеру, оказывается, знал одну из аффингтонских знаменитостей — самого Белого Крота, — не больше и не меньше. Я теперь думаю… — Для большего эффекта она понизила голос до шепота: — Я вот думаю, что с ними теперь делать?

Триффан и Спиндл невольно прижались друг к другу: враждебность окружающих, казалось, физически давит им на плечи.

— Подвесить подонков! — закричал кто-то.

— Подвесить за нос, чтобы подохли не сразу! — подхватил второй.

Оттолкнув стражей, к ним подошел верзила-грайк и, ощерив желтые вонючие клыки, процедил:

— Я сразу подумал, что вы сволочи, и сказал вам, что вы сволочи, так оно на поверку и вышло! Сволочи и подонки! — Это был все тот же грайк, который наскочил на них еще тогда, в первый раз, и требовал, чтобы его называли «господин». — Подвесить подонков! — закричал он, оборачиваясь к своим соратникам.

Когда нет надежды на спасение, страх действует парализующе. Именно такое влияние страх начал оказывать на Триффана и Спиндла.

— Да смилуется над нами Камень! — зашептал Триффан. — По сравнению с этим моя камера сейчас кажется тихим убежищем.

— Ой как мне все это не нравится! — пробормотал Спиндл. Его бока прерывисто вздымались от страха. — Чем тут Камень может помочь?!

«И правда — чем?» — подумалось Триффану. Стараясь противостоять волне отупляющего страха, он принял Позу Покоя: уперся всеми четырьмя лапами в пол и устремил взгляд поверх орущих голов, к серебристому кольцу на отливавших старой ржавчиной березовых корнях, что уходили вглубь. «Если Камень намерен оказать помощь, то должен сделать это через чье-то посредство… да-да, через другого крота. Одного из тех, кто сейчас в этом зале. Кто-то из присутствующих должен помочь им. Точно так же, как это сделал он сам, подарив надежду несчастному, которого предали смерти в этом самом месте», — подумал Триффан. Тотчас же страх сменился спокойной уверенностью в том, что, несмотря на рев разъяренной толпы, они не умрут. Во всяком случае, сегодня, сейчас. Он положил лапу на плечо Спиндла, и тот тоже успокоился, хотя крики достигли апогея, и все, как один, повернулись к Феск, ожидая ее решения.

— Камень спасет нас! — прошептал Триффан. — Не показывай им, что боишься.

Кто способен выполнить волю Камня? На кого может пасть его выбор? Триффан стал озираться по сторонам, но во всех глазах читал одно и то же: озлобление, ненависть, жажду крови. Он понимал, что тут нужен крот, обуреваемый сомнениями и страхом возмездия, тот, в чьем сердце тлеет хотя бы искра доброты. Близкий к отчаянию, Триффан обернулся туда, куда смотрели все грайки, и встретился со злорадным взглядом Феск. Тогда он снова обратил взор к вертикально уходившим вглубь корням березы за спиной Сликит. Несказанно прекрасные, они словно излучали серебристый свет, и этот свет падал на гладкий, блестящий мех Сликит, отчего он приобрел перламутровый оттенок… Такой тихий, такой ласковый… Триффан заглянул ей в глаза — и прочел в них сомнение, и увидел в них страх, и понял: вся надежда на спасение — в ней одной, волею Камня принявшей участие в Семеричном Действе. Но, как часто бывало с Триффаном, он усмотрел в этом еще один урок для себя на будущее. Если действительно от Сликит сейчас зависело их спасение — хотя он не мог представить себе, каким образом это могло произойти, — то это значило, что и успех возложенной на них миссии в дальнейшем всегда будет зависеть не столько от них самих, сколько от других. Его дело — лишь указать верную дорогу; другие помогут ему двигаться по ней, другие в конце концов достигнут той точки, где завершится их миссия.

Он же — простой писец, и более никто. Он всегда будет нуждаться в содействии других, так же как в этот момент они со Спиндлом нуждаются в помощи Сликит. И ему стал ясен смысл слов, сказанных ему однажды Босвеллом: «Мы — писцы и должны вести за собою, но мы и ведомые».

— Чего ты ждешь, элдрен? Прикажи — и мы подвесим их! Или пометим! Пометить их! Пометить!

Охранники один за другим стали поворачиваться в их сторону. Многие, для разминки, принялись вбирать и снова выпускать когти, некоторые уже примеривались, куда вернее нанести удар. Триффан увидел, как Сликит вся подобралась, словно решившись на что-то.

— Хватит! — рявкнула Феск, подняв лапу, и все замерло; остались только хриплое, возбужденное дыхание, горевшие, налитые кровью глаза, запах пота и слюна на клыках. — Ну, что будем делать? Все вы достаточно ясно выразили свое чувство отвращения к этим камнепоклонникам. Все, кроме одной. Что скажешь ты, милая?

С этими словами Феск обратила свои глаза-щелки на Сликит. Возбуждение толпы несколько изменило характер. Тайную разведку здесь недолюбливали, и сидим Сликит, пожалуй, более всех прочих: она внушала ужас. За ней стояла могущественная, непонятная до конца сила, и она располагала большей властью, чем сама Феск. Интересно, что предложит сидим Сликит?

Грайки, все как один, подались вперед, разинув рты. Едкий запах пота стал еще сильнее. Зал трясло в предвкушении расправы.

Сликит сделала шаг вперед. Немногим удалось поймать странное выражение, с которым она мельком взглянула на Триффана, но тут же ее взгляд сделался суровым, как всегда.

— Подвешивание, — начала она, и одно это слово заставило толпу всколыхнуться. — Подвешивание, — повторила Сликит вожделенное слово, доводя зал до садистского экстаза, — это слишком мягкое наказание для таких, как они.

Шумок разочарования пронесся по толпе и стих. Все обратились в слух: это подвешивание-то — слабое наказание?! Уж страшнее не бывает. Или, может, Сликит придумала что-то покруче?!

— Нет, это не для них, — продолжала Сликит. — Не для тех, кто причинил нам столько хлопот, кого мы так долго разыскивали, а потом были вынуждены допрашивать и выслушивать их лживые ответы. Нет, для них это слишком мягкая казнь: проткнул нос — и готово, глядишь, он уже и сдох…

— Тогда что же? — нетерпеливо спросила Феск: ей нравилось подвешивать за нос, а сейчас она, возможно, раньше других учуяла, что вмешательство Сликит лишит ее и других удовольствия увидеть немедленную смерть кротов. Глаза Феск зажглись недобрым огнем. Она полуобернулась к грайкам, словно желая найти у них поддержку, и вкрадчивым голосом сказала: — Надеюсь, ты не собираешься отменить немедленное их уничтожение?

Грайки восторженно взревели, и крики: «Да! Подвесить немедленно! Элдрен сказала свое слово!» — зазвучали опять. Казалось, еще мгновение, и толпу уже ничто не сможет остановить. Уже охранники повернулись к Триффану со Спиндлом, чтобы приступить к выполнению того, чего жаждала вся банда, когда Сликит сделала резкое движение. Она выбросила вверх обе лапы, странным образом вывернула их, все тело ее чудовищно напряглось, изогнулось так, что казалось, будто оно переплелось с березовыми корнями; рот ощерился, а глаза с показной ненавистью остановились на пленниках. Наступило тягостное молчание. И в напряженной тишине прозвучало всего одно страшное слово: «Зараза!» Дрожь ужаса и омерзения пробежала по рядам.

— Зараза! — крикнула она громко, и потом еще раз: — Зараза!

Грайки замерли. Она произнесла это слово настолько выразительно, что возникло ощущение, будто зараза уже в ведается в тело и мех начинает выпадать на глазах…

— Вот это и есть самое лучшее наказание, — продолжала она. — Заставим их умирать медленной смертью. И не где-нибудь, а в Помойной Яме. Отправим их гуда. Поместим вместе с чистильщиками. Пускай они узнают, что такое язвы от лысухи.