– Что, мам?

– Что с тобой? Ты выглядишь не очень хорошо.

"А чувствую себя еще хуже".

Мама нетерпеливо вздыхает, и Хэвен буквально слышит в этом вздохе: "я же вижу, что ничего не в порядке, почему ты меня обманываешь?"

Не это ли называется "читать между строк"?

Тем временем Джек монотонно тыкает ложку с кашей ей в плечо, давая понять, что тоже не поддерживает ее поведения. Она нетерпеливо скидывает его руку, но потом наклоняется и целует в висок.

– Я серьезно, мам. Все в порядке. Просто немного устала, вот и все.

Мама подозрительно косится на нее из-под чашки с чаем, но ничего не говорит. Хэвен раздраженно вздыхает. На самом деле ей хуже некуда. Около трех часов назад она попрощалась с Камиллой и вернулась домой, приняла душ под показавшейся ей ледяной водой, надела свитер поверх домашней одежды (чего она не делала никогда, кроме тех случаев, когда у нее сильно повышалась температура), выпила несколько чашек кофе и два раза честно попыталась начать готовиться к тесту по истории. Надо ли объяснять, что обе попытки провалились, и, несмотря на выпитый кофе, Хэвен чувствовала себя выжатым до последней капли сока лимоном, остатки которого выбросили на горячий асфальт под колеса машин в жаркий летний день.

Мысль о том, что завтра она наверняка провалит очередной тест, не давала ей покоя, но как только Хэвен представила себя, открывающую учебник и листающую страницу за страницей, ее затошнило, а голова пошла кругом. Больше всего на свете сейчас она хотела просто спать. И это желание заснуть было намного сильнее того, что она испытывала, когда пять месяцев назад наглоталась снотворных и угодила в больницу. Сейчас ей казалось, стоит ей встать и сделать шаг, и она тотчас отключится.

С горечью Хэвен посмотрела на часы с лисой. 12:15. Да к черту все это!

– Я пойду к себе. Попробую заснуть, ладно? Мне кажется, я немного заболеваю.

– Ох, милая, мне сходить в аптеку?

– Нет, не нужно.

– Ты уверена?

– Да, мне просто нужно выспаться.

Вот что ей нужно. Выспаться. Заснуть и проснуться летом, в Нью-Йорке. Будто бы всего этого и не было. Зимы, снега, леса, смерти Клавдии, лже-Джеймса, кошмаров, пыток у психолога, развода родителей, похорон, аварии, вечеринки… Ей не стоило идти на ту вечеринку…

Она поднимается по лестнице медленно и осторожно, ступенька за ступенькой, боясь споткнуться, упасть и больше не встать. Перед дверью в свою комнату она на миг замирает, а потом разворачивается и делает несколько неуверенных шагов в другую сторону.

В комнате бабушки все еще пахнет ею. На тумбочке рядом с кроватью все еще стоят в высокой узкой вазе засохшие кувшинки. Хэвен сворачивается клубочком под теплым, пуховым одеялом, и тут ей в живот упирается что-то жесткое. Она вытаскивает черный дневник, а потом засовывает его под подушку. Сейчас ей не до проблем неизвестной девочки, у нее и своих хватает.

– Прости, – говорит Хэвен, обращаясь то ли к Клавдии, то ли к хозяйке дневника, то ли к себе самой. – Я совсем запуталась.

Камилла открывает дверь после второго стука, и тут же ее руки обвиваются вокруг его шеи.

– Спасибо, что ты так быстро.

– Вышел сразу, как ты позвонила. Как ты сейчас?

Камилла пожимает плечами и плотнее закутывается в широкий вязаный свитер Ванессы.

– Получше. Хэвен пробыла со мной всю ночь, так что мне стало намного легче.

Но через минуту, когда они вдвоем оказываются в ее комнате, Камиллу накрывает. Она начинает плакать, уткнувшись в его рубашку.

– Ты мне расскажешь, наконец, что с тобой происходит?

Голос Тайлера приятной вибрацией проходит по ее телу, и по ее спине бегут мурашки. Камилле хочется все рассказать ему, с самого начала, но что-то не дает ей сделать это. Нехотя она отстраняется.

– Прости. Я правда хочу рассказать тебе… все. Но я не могу. По крайней мере, сейчас не могу. Все не слишком просто.

В теплом полумраке она видит его улыбку. Он понимающе кивает.

– А когда с тобой было все просто?

Он прав. Просто с ней не было никогда, может, в этом и кроется причина всего происходящего? Может, с ней изначально что-то было не так, и поэтому оно хочет получить что-то именно от нее?

Камилла придвигается ближе к Тайлеру, и ее губы накрывает его. Весь мир может катиться в ад, но сейчас она не станет беспокоиться об этом.

***

Тьма вокруг густая и тягучая, как растопленный воск. Холодно. Как же здесь холодно…

- Я не хочу! – губы Хэвен шевелятся, произнося эти слова, но это всего лишь крик в пустоту. Никто ее не услышит. Если бы она контролировала свое тело, если бы она могла, она бы заплакала. Умереть вот так, когда она даже не понимает, что такое смерть, разве это справедливо? Чертенок внутри нее скулит от бессилия. Она не может умереть. Она слишком маленькая. Это неправильно! Внутри нее, от живота к горлу поднимается новое, неизвестное ей ранее чувство. Возможно, это единственное, что у нее осталось, возможно, это единственное, что теперь для нее важно.

Ее злость.

Что происходит? Глаза открываются с трудом, а мозг пытается сообразить, какое сейчас время суток. Зрачки расширяются, подстраиваясь под темноту в комнате. За окном царствует звездная ночь. Неужели она проспала весь день? Хэвен пытается подняться с кровати, но тело не хочет подчиняться ей, и она передумывает. Где-то в уголках сознания бьется мысль, что она о чем-то забыла. О чем-то важном. Раскаленный гвоздь забивается глубже в череп. Точно. Долбанный тест. Она переворачивается на бок в постели Клавдии, снова проваливаясь в глубокий сон, больше похожий на смерть.

Если она уже в лапах смерти, почему же ей так хорошо? Разве смерть – это не боль, не страдания? Разве не так о ней рассуждают персонажи во взрослых фильмах? Но вот же парадокс; ей не больно и больше не страшно.

Ей спокойно. И так тепло. Тепло настоящее, осязаемое, оно обнимает ее мягкой гладкой тканью, и это может быть только… Ее любимое одеяло из разноцветных лоскутов! Если она умерла, то откуда оно здесь? Она открывает глаза. Тонкие пальцы бабушки ласково гладят ее волосы. Чертенок совсем запутался.

– Что случилось?

Бабушка улыбается, но ее лицо напряжено; оно будто постарело на десяток лет.

– Ты вернулась, – ее пальцы продолжают чертить линии по ее волосам, – вернулась из самого сердца ада.

Громкая мелодия возвращает ее в реальность, вызывая резкую боль в висках. Хэвен выключает будильник и садится в постели Клавдии. Она спасла ее. Бабушка спасла ее. В прямом смысле слова вытащила из той мертвой, ледяной темноты, буквально из самого сердца ада. Но как она сделала это? И означает ли это то, что она тоже все знает? Возможно ли, что она знает больше? Во сне-воспоминании Клавдия выглядела напряженной. Уставшей, будто из нее выкачали все соки. А кожа на ее лице была неестественно бледной, будто она потеряла много крови. И она была напугана. Из-за неё, из-за ее, Хэвен, состояния, ее возможной смерти. Но она не выглядела растерянной. Она выглядела так, будто точно знает, что нужно делать. Будто она знает, что именно происходит. До Хэвен неожиданно доходит, что она должна была догадаться намного раньше. О том, что бабушка была не тем человеком, каким она ее себе представляла. Что она была кем-то большим. Хэвен с горечью понимает, что она никогда не сможет спросить об этом саму Клавдию.

С первого этажа, с кухни, доносятся характерные звуки открывающегося холодильника и звона посуды. Мама пытается готовить завтрак. Это заставляет Хэвен вспомнить; сейчас утро понедельника, и у нее есть полчаса на то, чтобы одеться и подготовиться к тесту. Его она не имеет права провалить. Перед глазами прыгают черные точки, когда она встает и, пошатываясь, направляется в ванную. Она смотрит на свое измученное отражение в зеркале; чувствует она себя отвратительно. Голова кружится, виски готовы разорваться от жгучей боли. От одной мысли о маминой стряпне в желудке сворачивается узел, и ее начинает мутить. Может, она и вправду заболела? Она не надела ни шапку, ни шарф, когда бежала к особняку Камиллы сквозь ледяные порывы ветра. Вполне возможно, что она простудилась. Она бы осталась дома, если бы не долбанный тест.