Уголки его губ приподнимаются. Так он никогда не улыбался. Его губы будто пытаются сформировать улыбку, но не знают, как это делается.

Когда он начинает говорить, его голос тоже звучит не так.

– Что с тобой, Хэвен? Неужели, ты готова расплакаться? Неужели, я переоценил тебя, и ты настолько слабая?

"Хэвен", звучит в ее голове голосом ее мамы, папы, учителей в школе, друзей в Нью-Йорке, звонким голосом Иви, но никак не голосом ее брата.

"Русалочка". Это она ожидает услышать, это у нее ассоциируется с настоящим Джеймсом. Это слово было в их семье под запретом после его смерти. Через неделю после аварии мама переключала каналы на телевизоре в ее палате, и на одном из них шел диснеевский мультфильм про Ариэль. Тогда Хэвен стошнило прямо на пол.

Он наклоняется ближе, его губы почти у самого ее лица, и она чувствует на себе ледяное, как ветер в Стрэнджфоресте, дыхание.

– Русалочка, верно?.. Но ты же не думаешь, что я это он?

Хэвен еще долго не может встать, когда приходит в себя. Она лежит на земле, боясь пошевелиться, уставившись на медленно покачивающиеся на ветру пышные зеленые ветви высоко над ее головой и чувствуя, как тает забившийся под куртку снег.

Неожиданно для себя она сразу находит дорогу к дому. Когда она, затолкав мокрую куртку поглубже в шкаф, заходит в гостиную, то сразу сталкивается с раздраженной мамой. Такой недовольной она давно ее не видела.

– Знаешь, если ты собиралась прогуливать школу, могла бы предупредить меня, что так поздно придешь домой.

Она говорит очень тихо, медленно, отделяя паузой каждое слово. Хэвен понимает, она не хочет ссориться, не хочет портить их только-только наладившиеся отношения. Снова.

Она смотрит на огромные старинные часы над камином с вырезанной из дерева фигуркой лисы на большой стрелке. В детстве она могла подолгу пялиться на эту глупую лису.

Без пяти минут девять вечера. Сколько же она пробыла в отключке?

– Извини, – коротко бросает она. – Я не подумала.

Мама открывает рот, чтобы ответить, но тут же его закрывает. Хэвен понимает, она не привыкла к такой ее реакции. Не истерика, а спокойное извинение. Остановившись перед лестницей на второй этаж, она оборачивается и добавляет:

– Прости. Мне жаль. Этого больше не повторится. Обещаю.

Через минуту, прикрыв дверь в свою комнату, Хэвен сворачивается клубочком на кровати, обнимает одеяло из разноцветных лоскутов и думает, что обычно, когда люди сходят с ума, они этого не замечают. Что же не так с ней?

В бок утыкается что-то теплое, она поворачивается и притягивает Джека к себе. Он смотрит на нее своими красивыми карими глазками из-под длинных светлых опущенных ресниц и обвивает маленькими ручками ее шею. Он будто все понимает.

Она улыбается.

– Спасибо. Правда, спасибо.

Она смотрит в его глаза какое-то время, такие спокойные, умные, даже взрослые глаза и, не удержавшись, добавляет:

– Когда же ты, наконец, заговоришь, чтобы я смогла поговорить с тобой о том, о чем не могу поговорить с остальными?

Пробуждение утром больше похоже на попытку вынырнуть из трясины. Чем больше она старается выбраться из вязкого сна, тем сильнее ее засасывает в его мрачную глубину. Пару минут Хэвен тратит на то, чтобы позволить глазам привыкнуть к солнечному свету. Такой раздавленной она давно себя не чувствовала. Ощущение похоже на то, что она испытала, когда приходила в себя после наркоза, почти полгода назад. Вот только тогда у нее была официальная причина пропустить школу.

Она все же заставляет себя пойти в душ, но как только поднимается с кровати, комната вокруг нее начинает вращаться, перед глазами плывут темные круги, и Хэвен безвольно оседает на пол. Сердце гулко стучит в груди, кончики холодных пальцев дрожат. А когда она оказывается в ванной и бросает взгляд на свое отражение в зеркале, то невольно охает. Ее глаза, огромные и потухшие, нависают над бледными щеками, под полупрозрачной кожей набухают синие венки. На мгновение она всерьез задумывается о том, чтобы сказать маме, что заболевает, тем более что это ненамного отличается от правды, но почему-то от мысли о целом дне, проведенном дома, ее начинает мутить.

На уроке искусства живописи либо стоит оглушительный шум, либо она начинает медленно сходить с ума. Голоса одноклассников тупыми ударами отдаются в висках. Хэвен морщится, на пару секунд закрывает глаза, пытаясь если не притупить боль, то хотя бы к ней привыкнуть, и собирает последние остатки сил вместе. Это задание она не провалит.

Она сверлит взглядом безжалостно чистый пергамент. Заданием было нарисовать главный страх своего детства, и поначалу ей оно показалось знаковым. Вот только сейчас она не может вспомнить абсолютно ничего. В ее голове царит сумрак.

Она переводит взгляд на пергамент Иви, на котором красуется полосатый свитер Фредди Крюггера, и не сдерживает усталого снисходительного смешка:

– «Кошмар на улице Вязов»? Серьезно?

– Самый страшный фильм моего детства. А что? Это лучше, чем у тебя. – Иви косится на ее нетронутый лист. – А ты чего боялась? Пустоты?

Пустоты. В голове Хэвен это слово звучит особенно жутко. По позвоночнику волной прокатывается дрожь и застывает у основания черепа.

Хэвен мотает головой, пытаясь стряхнуть сковавшее ее напряжение, и невольно встречается глазами с сидящей справа от нее Камиллой.

В горле у Хэвен застревает ком, когда Камилла смотрит на нее. Ее глаза выглядят бесконечно уставшими, будто она не спала несколько ночей подряд. Хэвен замечает черные следы от туши под нижним веком девушки и думает, что для Камиллы такая небрежность в макияже недопустима. Но вот рука Тайлера опускается на колено Камиллы, и та прерывает их неожиданный зрительный контакт. Выражение ее лица меняется, когда она смотрит на него, взгляд пронзительных синих глаз становится мягче, и в них загорается слабый огонек радости и удовлетворения, но она все равно выглядит подавлено. Что-то сегодня с ней не так, и это не дает Хэвен оторвать от нее глаз. Она присматривается к девушке, к каждому элементу ее одежды, к каждому открытому участку кожи, пока ее взгляд не останавливается на ее лбу, на длинной полоске бежевого пластыря у самого основания роста темных волос. Правой рукой Камилла то и дело поправляла падающую на лоб прядку, стараясь скрыть пластырь. Тут же Хэвен одергивает себя: чтобы это ни было – это не ее дело. Ее это не касается.

– Класс, внимание! – тишину разрывает задорный возглас мистера Дженкинса, и Хэвен невольно вздрагивает. Напряжение обхватывает ее грудь стальными тисками и не отпускает. – Десять минут до конца работы.

Она переводит взгляд на свой пустой пергаментный лист. От него так и веет отчаянием.

Может, у нее просто было хорошее детство, в котором не было кошмаров, а страшные фильмы родители смотреть ей никогда не разрешали? По крайней мере, ничего такого она не помнит. Перед ее глазами вдруг встает черная туча, и она моргает, пытаясь прогнать странное воспоминание.

То была всего лишь туча. Все остальное – ее глупое детское воображение.

В класс заходит миссис Ридли, о чем-то сообщает мистеру Дженкинсу и он, обратившись ко всем с просьбой доделать работу до окончания урока, выходит с ней в коридор.

Когда дверь за ними закрывается, Камилла срывается с места и пулей вылетает из класса. Хэвен не успевает понять, что послужило причиной ее поведения. Тайлер в растерянности смотрит ей вслед. Иви тянется через парту и начинает что-то возбужденно шептать на ухо Кэсси. Хэвен думает, что вот сейчас Тайлер встанет и пойдет за Камиллой, но проходит секунда за секундой, а он продолжает сидеть на месте, лишь удивленно поглядывая по сторонам. Хэвен чувствует возмущение. Неважно, какой стервой бывает Камилла, если ей плохо, она заслуживает поддержку. Поэтому она встает и идет к выходу, кожей спины ощущая недоуменные взгляды одноклассников.