***

– Поиграем?

- Во что?

- В прятки.

- Где будем играть?

- Разве это так важно?

Она думает. В ее маленькой головке разворачивается целый процесс. Важно ли это для нее? Наверняка. Ведь в прятки они играют только в лесу, в который ей ходить строго-настрого запретили. Некоторое время Хэвен сомневается. Это ведь может быть опасно, не просто так бабушка была так напугана в прошлый раз… Она уже собирается отказаться, но он смотрит прямо на нее своими невообразимыми синими глазами. В них чувствуется эта сила, уверенность и все то, что заставляет ее верить ему. Не прерывая их зрительный контакт, он берет ее за руку. Так нежно, но она все равно невольно вздрагивает. И ежится от холода. Она мерзнет, как и всегда, когда он рядом. Его рука на мгновение сильнее сжимает ее ладонь, будто он чувствует ее сомнение, а потом он обхватывает ее запястье. Теперь их руки скреплены так же сильно, как и нерушимая связь между ними. То, что невозможно увидеть, можно лишь прочувствовать.

– Ну же, Хэвен. Никто не узнает.

Ноги сами делают шаг навстречу ему, и Хэвен сдается.

Из мягкого, как облако, сна ее вырывает громкий звон прямо у ее уха. Несколько секунд Хэвен отчаянно моргает, фокусируясь на крутящемся молочно-белом потолке и пытаясь собрать несколько пляшущих змеевидных трещин в одну. Где-то глубоко в подсознании она все еще видит зеленые ветви сосен и синие глаза. Рука нашаривает телефон.

Мгновение она таращится на светящиеся цифры номера.

– Да, кто это?

Она слышит всхлипы и, не подумав, выпаливает:

– Ками?

Снегопада будто и не было. Небо, темное и чистое, давит на Стрэнджфорест тяжелым свинцовым куполом. Воздух на улице застыл, как ледовая корка на лужах. Оголенной кожей на руках, лице и шее она чувствует холод, но ей не холодно. Бег успокаивает бешено бьющееся сердце. Хэвен думает о том, почему она никогда раньше не занималась бегом? Ведь он действует лучше любого антидепрессанта. Ей стоило начать бегать сразу после смерти Джеймса. Где-то в глубине ее сознания снова, как после недавнего пробуждения, возникают кадры – она бежит, перебирая ножками в красных туфельках по ослепительно сочной, зеленой траве. Хэвен останавливается у высокого трехэтажного особняка из такого же, как и у ее дома, кроваво-красного кирпича.

Красный и зеленый – не лучшее сочетание, думается ей.

Она стучит по вырезанной в форме львиной лапы ручке, но дверь открывается сама.

Длинный холл освещается одним высоким канделябром, а конец его пропадает в темноте, и Хэвен невольно вспоминает коридор больницы, в которой она навещала Клавдию.

– Вошла без спроса?

Хэвен вздрагивает от неожиданности и оборачивается.

Женщину, которую она видит перед собой, она точно знает, но не может вспомнить откуда.

– Я шучу, можешь расслабиться.

Женщина подносит к губам сигарету, и тут Хэвен вспоминает ее. Красная матовая помада, оранжево-желтый халат из тончайшего шелка и слегка растрепанные кудри каштановых волос. Ванесса Лэнгдон мало изменилась с момента их последней встречи, только под ее глазами залегли темные круги.

Вместе они заходят в гостиную. Камилла сидит на кожаном диване, поджав под себя ноги. Хэвен садится рядом.

– Чаю? – разрушает наступившую тишину голос Ванессы.

– Спасибо, нет.

– Может, тогда что покрепче?

– Мам, ты серьезно?

– Ну, как хотите.

Хэвен думает, что Ванесса собирается уходить, но вместо этого она опускается на одно из кресел. Снова наступает тишина, только Камилла тихо всхлипывает.

– Нечего тут устраивать потоп! Этот кот уже так успел мне надоесть, что я бы с удовольствием отправила коробку с кексами тому, кто прекратил мои мучения.

– Мам, его убили!

Ками уже не сдерживает слёз, и Хэвен берет ее за руку. Ванесса тушит сигарету в хрустальной пепельнице.

– Так даже лучше, если подумать.

– Лучше?! Мне его папа подарил!

– А я о чем.

Камилла вскакивает с дивана и пулей вылетает из гостиной.

Хэвен направляется за ней.

– Может, правда выпьем чаю? Или кофе?

На кухне Камилла стоит, отвернувшись от нее, и делает вид, что вытирает полотенцем и без того сухие чашки.

– Не обращай на нее внимания, ладно? Она бывает такой стервой.

Хэвен берет из рук Камиллы чашку и выдавливает из-себя улыбку.

– Неважно, я же не к ней пришла.

– Дело в том, что каждая девушка хочет, чтобы ее любили и уважали, а она любила в ответ, по-настоящему и действительно искренне. Все эти фильмы и книги… Мы смотрим и читаем их и хотим так же, как у Бриджит Джонс и этой… Как ее? Джейн Эйр? Хотим такую же любовь, настоящую любовь, любовь с большой буквы, как у Кэтрин и Хитклифа, но с хорошим концом.

Хэвен греет руки о фарфоровую чашку с горьким дымящимся кофе, забыв о том, когда разговор успел принять такой неожиданный оборот.

– Но в действительности мы сталкиваемся с реальной жизнью. А в жизни не всегда бывает хороший конец, – Ванесса зажигает новую сигарету. – В жизни все, скорее, произойдет как в «Алой букве», нежели как в сказке… Кстати, о сказках. В сказках везде обман… А ведь мы читаем их в детстве! Тогда все самое основное в нас закладывается… Поэтому мы бываем такими… знаете… дурами? Мы верим, что если сначала было плохо, то потом обязательно будет хорошо. – Она делает очередную затяжку и кашляет. – Что принц обязательно полюбит простолюдинку. Что в нашей жизни все будет как в "Золушке", но на самом деле… На самом деле все, скорее, будет как в… Как в…

– "Русалочке"?

– Да. Да, точно. Там все плохо закончилось, верно? Напомни, что произошло?

Хэвен смотрит на чашку с остывающим кофе в своих руках и вдруг понимает, что не чувствует ничего, кроме холода снаружи и внутри. Нож застрял глубоко в сердце, и от него единственного сочатся тонкие нити тепла, распространяясь по телу. Она думает, пока нож есть, сердце ее бьется, и ей тепло.

Ванесса сверлит ее тяжелым взглядом сквозь рассеивающееся облако сигаретного дыма.

– Ничего особенного. Русалочка умерла.

***

– Мам, все нормально, не волнуйся. Да, у Ками есть пижама для меня.

На другом конце провода повисает молчание, и Хэвен скрещивает пальцы.

– Ладно, – голос мамы смягчается. -Я понимаю, тебе хочется отвлечься от всего этого. Но ты уверена, что хочешь побыть именно с Камиллой?

– А что в этом такого?

Хэвен настораживается, в ее ушах все еще звучит голос Кэсси: "шлюха".

Она слышит, как вздыхает мама.

– Да ничего. Просто Вы же дружили давно, Вы тогда совсем маленькие были. А сейчас у тебя вроде появились новые подружки.

– Они не подружки мне, мам.

Тишина, потом снова вздох.

– Хорошо. Но чтобы школу завтра не прогуливали.

Хэвен тихо смеется.

– Завтра воскресенье, мам.

– Точно. Тогда приходи к завтраку.

***

– У тебя кровать больше моей старой комнаты, ты это знаешь?

Камилла хихикает.

– Той, что в Нью-Йорке?

– Ага.

Хэвен удивляется, что сказала так о своей комнате. Ведь она всегда считала свою маленькую уютную завешанную плакатами American Horror Story комнату в Нью-Йорке своей родной комнатой, а не старой. Сколько прошло времени с тех пор, как она ее покинула? Месяц? А кажется, будто Нью-Йорк был всего лишь сном, и из Стрэнджфореста она никогда не уезжала.

– Мне жаль твоего брата, – голос Камиллы снижается до шепота. – Если ты хочешь поговорить…

– Не думаю, что хочу, но спасибо. И мне жаль Паулса.

Камилла хмыкает.

– Не уверена, что их можно сравнивать.

Хэвен задумывается. Кот и человек? По всем правилам морали нельзя, но разве Паулс не возразил бы, если бы мог говорить?

– Наверно, это были какие-то хулиганы. Дети бывают жестоки.