И Симон поднял к небу руку — правую, каменную.

Махмуд смотрел на руку с интересом, визирь — с ужасом. Кусты жасмина, росшего за беседкой, тронул легкий порыв ветра. Казалось, растение тоже уставилось на руку Остихароса. Симон знал, что там, за жасмином, дежурит Деде Барандук, личный чародей Махмуда XVI. Если султан был отважен, то визирь был осторожен, и настаивал на присутствии Барандука, когда во дворце объявлялся Симон.

— Ты не хочешь, чтобы мальчик стал скороходом? — жмурясь, как сытый кот, спросил Махмуд. — Почему?

Все знали про страсть султана к скороходам. О нет, это была не та постыдная страсть, когда мужчины уединяются на ложе, но могучее стремление к собирательству бегунов. Желания скороходов исполнялись быстрее, чем прихоти любимых жен. Их жалованье было предметом зависти. Дом за счет казны, одежда за счет казны; личные врачи, массажисты, повара… На состязаниях считалось пустым делом выходить против «Махмудовых жеребцов». Кое-кто лелеял надежду переманить скорохода у владыки Равии, но тот несчастный, кто согласился оставить благодетеля, польстившись на титул, кончил так плохо, что о его судьбе даже в харчевнях старались говорить шепотом.

Жестокость Махмуда не уступала его щедрости.

— Карши — мой ученик, — повторил Симон. — Он хочет стать магом.

Новая порция ячменя упала в воду. Султан размышлял.

— Я не могу вернуть твоего ученика, — сказал Махмуд, светлея лицом. Царственное «мы» исчезло, что говорило о душевном спокойствии владыки. — Он у Открывающих Пути, а не в моем дворце. Но я напишу послание Открывающим, где уведомлю, что я отказываюсь от этого скорохода. Если жрецы все же рискнут проявить скрытый талант ребенка, они вольны будут продать его кому угодно, но не мне. Королей и императоров уведомят от моего имени, что Махмуд Менгерид отказался от этого бегуна. И значит, продать его станет сложнее во сто крат.

— Милость владыки безмерна, — Симон склонил голову.

— Не торопись благодарить. Я откажусь от мальчика, но забирать его у Открывающих тебе придется самостоятельно. Кроме этого…

Султан дружески прикоснулся к каменной руке мага.

— Ты должен нам одного скорохода, Симон.

— Я сделаю это.

— Хорошо. Так как насчет пира? Газан распорядится…

В бассейне, безразличные к людским заботам, пировали карпы.

Циклопические террасы взбирались к вершине горы. Древний зиккурат? Храм Ушедших — гигантов, сгинувших во тьме веков? Ни маги, ни мудрецы не знали ответа на этот вопрос. Гранит террас, в прошлом голых, как ребра скелета, занесло песком и глиной. На них проросли самые стойкие травы. Умирая, травы удобряли собой почву, превращая ее в перегной, куда ветер приносил семена иных растений. Сейчас террасы были покрыты зарослями можжевельника и ядовитого олеандра. Гора справила себе шапку из зеленого каракуля — и задумалась: идет ли ей обнова?

В одном месте тело горы рассекала узкая щель — от подножья до вершины. Издалека она виделась черным провалом в преисподнюю. Вблизи же расщелина представала в ином виде. Она имела пятнадцать шагов в ширину. На дне начиналась вырубленная в камне лестница. По ней поднимался высокий, худой как жердь старец в бархатной мантии — лиловой с золотом. Посох, в чьем навершии плясала алая вьюга, стучал по камню. Достигнув площадки, венчавшей лестницу, старец направился к темной арке. Вход стерегли изваяния: женщина с головой кобры и мужчина с головой носорога. У подножия статуй замерли два живых стража. На вид — люди; только одна походила на змею, готовую к броску, а другой мощью телосложения мог поспорить со статуей-двойником.

Старец остановился.

— Я — Симон Остихарос. Я хочу видеть Верховного.

Голос мага эхом загулял в недрах горы.

— Впустите его, — повелела гора.

И следом, подчеркнуто вежливым тоном:

— Войди, Пламенный. Тебя ждут.

— Благодарю.

Просторный зал встретил гостя гулкой пустотой. На стенах горели факелы, освещая двенадцать барельефов, шедших по кругу. Мясник, могучий, как титан, занес топор над тушей быка. Лучник с изумрудом, сверкающим в правой глазнице, натянул тетиву. Танцовщица была похожа на пожар, мечущийся над городом. Каменщик напоминал шестирукого божка. Табунщик врос в лошадь, став частью животного. Наложница, воин, ювелир…

И несся, как ветер, длинноногий скороход.

Над каждым барельефом, меняя цвет, переливался крупный опал. Факела вспыхнули ярче. Остихарос различил три фигуры — возникнув в дальнем конце зала, они двинулись навстречу магу. Впереди шел статный мужчина в темно-синей, расшитой серебром хламиде. Голову его венчала митра, высокая и жесткая, а на груди, ниже завитой колечками бороды, сверкал все тот же опал — символ Многоликого.

Двое адептов тенями следовали за старшим жрецом.

— Приветствую тебя, Верховный.

— Привет и тебе, Пламенный.

— Как жизнь, Сагиран? — прищурился маг, давая понять, что с официальными приветствиями он покончил. — Вижу, борода твоя черна по-прежнему. Употребляешь мой эликсир?

— Он действует, — улыбнулся старший жрец. — Ты явился одарить меня новой порцией?

— Я пришел забрать своего ученика. И надеюсь мирно уладить этот вопрос.

— Твой ученик? Ты ничего не путаешь?

— Нет. Его похитил Талел, чтобы вы сделали из него скорохода.

— Не сделали, — жрец поморщился, — а открыли ему Путь. Впрочем, неважно. Недомолвки Талела дорого обходятся. Все не так просто, Симон. Мальчик уже обещан султану Равии.

— Знаю, — Симон улыбнулся уголками губ. — Вот послание Махмуда Равийского, скрепленное личной печатью султана.

Маг извлек пергамент с красным кругляшом печати, висящим на шелковом шнуре, и протянул его жрецу.

— Жаль, — дочитав послание, жрец нахмурился. — Теперь пристроить Вставшего-на-Путь будет куда сложнее…

— У тебя больше нет обязательств перед Махмудом. Верни мне ученика, и избавь себя от лишних хлопот.

В словах Остихароса звучала угроза.

— Прости, Симон, — жрец сделал вид, что ничего не заметил. — Мы уже начали подготовку к ритуалу. И боимся навлечь на себя гнев Многоликого.

— Мальчик еще не предстал перед Многоликим!

Голос мага набрал силу. В глазах засветилась опасная бирюза. Пальцы правой руки с отчетливым скрежетом сжались в кулак.

— Ты собираешься забрать мальчика против его воли?

— Что?!

— Он хочет стать скороходом.

— Я не верю тебе.

— А ему — поверишь?

Не дожидаясь ответа, Верховный приказал:

— Приведите Встающего-на-Путь.

— Я хочу быть скороходом…

Мальчишка не выглядел забитым или истощенным. Вряд ли его пытали, понуждая дать ответ, угодный жрецам Тирминги. Но Симон хорошо представлял себе возможности Открывающих Пути. Маг и сам без труда, одним движением брови, принудил бы ребенка поклясться, что тот с детства мечтает отрезать себе язык, стать обедом крокодилов, раздать имущество беднякам…

— Сам видишь, — пожал плечами старший жрец.

— Я еще ничего не вижу, — возразил Симон. — Я еще только всматриваюсь.

И тут Карши шагнул вперед:

— Скороходом! Я хочу быть скороходом!

— Ты же мечтал стать магом, — начал было Симон.

Но мальчишка перебил его, как если бы Пламенный во славе и величии выносил ему смертный приговор, и дослушать до конца значило сунуть голову в петлю:

— Нет! Ни за что! Я хочу — скороходом!

Карши вскинулся всем телом, словно норовистый, почуявший аркан жеребчик. Взгляды мага и мальчика встретились. Симон вздрогнул. На миг почудилось, что это он сам, юный, насмерть испуганный, смотрит на грозного, беспощадного старца, пришедшего увлечь его в бездны ужаса. И лучше быть скороходом, поваренком, конюшим, лучше вообще не быть…

Нет, это мне не чудится, понял маг. Я действительно вижу его глазами. А он — моими. И видит себя — несчастного, трясущегося от страха. Кого ты боишься, Карши? Меня? Своего учителя? Или той судьбы, которую я олицетворяю?