— У отца такая же, — Эрик кивнул на коляску.

И забубнил, подражая Гуннару, шоферу отца:

— Полиморфный кристалл-эманатор, взаимодействуя с кристаллами-акцепторами, создает инфо-поле высокой напряженности….

— Губы криви, — подсказал Натан. — И нос задирай.

— Стоячие инфо-волны индуцируют распад воды в баке на кислород и водород, которые сгорают в движителе, выделяя энергию…

— И фыркай. Гуннар всегда фыркает, как конь…

Усач извлек из гнезда раскрошившийся акцептор и заменил его свежим. Наполнив бак водой из уличной колонки, водитель закрутил рунированную крышку, обтер ладони тряпицей, сел за рычаги — и, воодушевясь, спел активирующую формулу. Движитель зарычал по-львиному, коляска извергла из трубы облако пара; вскоре она скрылась за поворотом.

— Дурацкая тарахтелка, — резюмировал Эрик.

— За ними будущее. Скоро они станут ездить быстрее кэбов.

— Раньше мы оглохнем.

— Шум — ерунда. Уже есть разработки…

Они устроились на открытой веранде. Эрик заказал «Сугроб» с клубничным джемом, а Натан — телятину и клюквенный морс. Взять вина перед визитом к куратору он не рискнул. Пристроив сумку с диссертатом на свободный стул, юноша махнул кельнеру, и тот принес свежий, еще пахнущий краской «Курьер». Эрик же — видимо, в пику брату — велел дать ему «Белое знамя»: бульварный листок, чьи репортеры честно заслужили прозвище гиен.

Вскоре, сражаясь со статьей «Уголь и пар: в топках горит бесценная информация!», Натан позавидовал смеющемуся Эрику. Тот, наверное, прочитал его мысли, воскликнув:

— О-ло-ло! Слыхал, что твоя Долорес вытворяет?!

Натан чуть не разорвал «Курьер» пополам.

— Щелкоперы! — буркнул он. — Нашел, кому верить…

— Ты несправедлив. Они же ее защищают!

И Эрик принялся зачитывать, нарочито гнусавя:

— …участились злобные нападки замшелых ретроградов на авангард современной науки. Чувствуя, что время их сочтено, что академические кресла шатаются и трещат под ними, клика ученых чинуш объявила войну прогрессу. С начала года идет оголтелая травля Долорес Станца, доктора философии и информатики, приват-доцента Королевского Университета. Но смехотворной, а главное, бездоказательной критикой эти, с позволения сказать, могучие умы не ограничились. В ход пошли гнусные инсинуации, затрагивающие личную жизнь мистрис Станца. Титулованные клеветники прозрачно намекают, что женщина скромного происхождения и еще более скромных талантов могла защитить докторский диссертат и получить место на кафедре только одним способом, о котором в приличном обществе не принято говорить вслух. Да, мистрис Станца — привлекательная особа, и на ее лекциях всегда хватает студентов, кто с радостью согласился бы на индивидуальные занятия, но вряд ли это дает основания…

— Замолчи!

— …сплетни же о том, что жемчужное колье, украсившее грудь мистрис Станца, является подарком графа N., ее высокопоставленного любовника…

— Дрянь! Как у тебя язык повернулся?!

Стул отлетел прочь. Вне себя от гнева, чувствуя, как слепое, бычье бешенство овладевает сердцем и рассудком, Натан возвышался над братом, сжав кулаки, и твердил, не смущаясь интересом посетителей ресторации к скандалу:

— Дрянь! Ну ты и дрянь…

Бледный как смерть, Эрик встал.

— Это вы мне? — он скомкал листок в кулаке.

— Только последнее ничтожество…

Жестом Эрик прервал брата. Сейчас молодой человек был, как никогда, похож на отца. Ветеран Ливорнийской кампании, кавалер ордена Улитки, генерал-майор ди Шоргон славился среди офицеров тем, что в самой скверной ситуации шел до конца.

— Достаточно, — сказал Эрик. — Господин ди Шоргон, я к вашим услугам.

Пять лабораторных башен университета походили на пальцы исполина, сожженного молниями и погребенного под землей. Нерадивые могильщики зарыли тело, не заметив вскинутую к небу пятерню, которой гигант закрывался от гнева богов. Сравнение обретало дополнительный смысл для тех, кто знал: часть лабораторий расположена в подземельях, соединенных тоннелями, пробитыми в толще скального основания. Черные и суровые, сложенные из вулканического базальта, башни казались сгустками ночного мрака. Они являли собой полный контраст парку, разбитому вокруг. Плакучие ивы, беседки, увитые плющом, заросли сирени и жасмина, дорожки, выложенные цветной брекчией…

Путь Натана лежал к «безымянному пальцу».

Тщетно юноша пытался совладать с волнением. Мысль о проклятой дуэли металась в мозгу, как крыса в лабиринте, не находя выхода. Слово, брошенное в запале, и пожалуйста, дуэль! С родным братом! Из-за статьи в поганой газетенке… Нельзя, подумал Натан. В таком состоянии нельзя являться к куратору. А что делать? Поднявшись по ступенькам, он потянул за медное кольцо под табличкой: «Долорес Станца, приват-доцент». Едва слышно звякнул колокольчик, и женский голос, в котором звучало раздражение, спросил из раструба над дверью:

— Кто там?

— Это Натан ди Шоргон, мистрис Станца. Вы мне назначили…

— Заходите. Я в кабинете…

В темном холле под потолком вспыхнули осветительные шары. Цепочкой они загорались вдоль лестницы по мере продвижения Натана, угасая за его спиной. На третьем ярусе располагались личные покои мистрис Станца. У отца Долорес имелся дом в городе, но университет пошел навстречу просьбе и выделил одно из жилых помещений, дабы приват-доцент не тратила зря время на дорогу. Кроме мистрис Станца, в башнях обитали еще трое преподавателей, которых шепотом звали фанатиками.

Дверь в кабинет была приоткрыта. Смущаясь войти просто так, Натан постучал.

— Войдите!

— Здравствуйте, мистрис Станца.

— Добрый день.

Внутренние помещения башни контрастировали с ее внешним видом не меньше, чем парк. Облицовка из йоханамейтского мрамора и розового туфа, светлые панели из ясеня, и темные — из мореного дуба. Шторы на окнах раздернуты, открывая путь лучам солнца. Рабочий стол, секретер, три кресла выгнули спинки по-кошачьи; в шкафах древние манускрипты соседствуют с новейшими изданиями; грифельная доска исписана рядами формул, на стенах — плакаты с таблицами и диаграммами.

— Я доработал вводную часть…

— Давайте, я посмотрю. Присаживайтесь.

Натан подождал, пока Долорес первая сядет за стол и откроет папку. Лишь тогда юноша позволил и себе опуститься в кресло. Затаив дыхание, он любовался женщиной, листавшей страницы диссертата. Если б ему позволили, он бы тянул с защитой до бесконечности — лишь бы сидеть напротив Долорес сутки напролет. Вот она нахмурила брови. Вот откинула со лба упрямый локон…

Звонкий щелчок выдернул Натана из транса. На угловом столике ожила, застрекотала счетная машина. Шестерни из бронзы и стали завертелись, ускоряясь. Нефритовые диски соединялись, вращаясь, и расходились, образуя новые сочетания. Иногда они уходили в пазы, чтобы миг спустя всплыть над рядами клавиш из слоновой кости, помеченных рунами и ригийскими иероглифами. В потрохах устройства дробным стаккато трещали сотни рычажков-невидимок. Мистрис Станца взглянула на машину, затем перевела взгляд на стенные часы с маятником в виде секиры.

— Ну наконец-то! Я думала, она никогда не начнет. Очень большой объем данных…

Она вернулась к чтению, а Натан, следя за бешеным вращением шестерней, вспомнил, что Долорес — дочь синдика часового цеха. Дочь часовщика в университете?! Научная элита визжала, как девка в лапах матроса. Но вступительные экзамены Долорес сдала с блеском, а синдик с лихвой заплатил за обучение. Формально придраться было не к чему. Бакалавратура, магистратура… Докторский диссертат — восьмичасовая битва с Ученым Советом. Через год на основе диссертата университет выпустил монографию, которая разошлась далеко за пределы Тер-Тесета. С начала зимы Долорес Станца претендовала на должность экстраординарного профессора. Сплетни клубились вокруг молодой «выскочки», отравляя воздух на сто лиг кругом…

Натан проклял «Белое знамя» и читателей грязного листка. Дуэль сейчас казалась ему единственно верным решением.