Талел — жрец Сета; и бой даст нешуточный.

Открыв ларец из палисандра, маг извлек золотой перстень с камнем, багрово сверкнувшим в свете лампад. Мало кто отличил бы с первого взгляда Камень Крови от обычного рубина. Симон надел перстень на безымянный палец левой руки — и усталость отступила. Кровь быстрее заструилась по венам, разгладились морщины, сердце забилось от притока огня. Прихватив жезл, украшенный фигурками чибиса и нетопыря, старик выбрался на узкий балкон — и воздел жезл над головой.

Гортанный вопль призыва огласил ночь.

Прошла минута, долгая и мучительная, прежде чем бархат ночи всколыхнулся. Гигантская тень закрыла рисунок созвездий. Перепончатые крылья, пронизанные сеткой вздувшихся жил, с гулом загребали воздух, удерживая над землей гибкое тело двадцати локтей длиной. Тварь покрывали глянцевые, плотно прилегающие друг к другу перья, больше похожие на чешую. Мощную шею венчал треугольник головы. Она походила бы на змеиную, если б не зубастый роговой клюв, из которого, пенясь, капала слюна.

От реликта минувших эпох веяло первобытным ужасом.

С легкостью, неожиданной для старика, Симон перемахнул через перильца балкона, оседлав чешуйчатый загривок. Крылатый «конь» ринулся в ночь, со свистом рассекая воздух. Кварталы Равии, мигая редкими масляными огнями, быстро остались позади. Птицеящер несся со скоростью ветра, пожирая пространство. Когда впереди на фоне неба обозначился силуэт чужой, одиноко стоящей башни, и на ее вершине вспыхнул сторожевой огонь, Симон понял: его заметили.

В освещенном окне мелькнула тень, изнутри блеснуло алым. Талел готовился дать отпор незваному гостю, кем бы тот ни был. Симон направил тварь вниз, соскочил на землю, отпустив чудовище, и встал перед массивной дверью. Правая рука налилась силой оживающего камня. Пальцы сжались в кулак. Страшный удар сорвал дверь с петель, разнеся ее в щепы. Глаза мага сделались пронзительно-голубыми, сквозь одежду пробился ледяной свет — и Пламенный вступил под своды башни.

Над входом, подвешенное на цепях, ожило чучело пантеры. Лязгнув зубами, оно попыталось схватить Симона, но рассыпалось в прах. Тяжкая поступь сотрясла лестницу. Перила крошились под каменной хваткой, гобелены, висевшие на стенах, вспыхивали и сгорали, разлетаясь клочьями пепла. Башня тряслась, как в лихорадке, ступени ходили ходуном. Из стен выпадали целые блоки, с грохотом раскалываясь на куски.

А маг все шел, не задерживаясь.

Охранительные знаки на двери замерцали — и погасли в испуге, едва Симон протянул к ним руку. Дверь открылась. Рыхлый толстяк, бормотавший заклинания над жаровней, от которой воняло падалью, затравленно обернулся к гостю. Лицо его исказилось, и Талел рухнул на колени.

— Симон, пощади!

Старик бросил брезгливый взгляд на жаровню, на свиток папируса с ригийскими иероглифами.

— Симон… умоляю…

Порыв ветра распахнул окно, подхватил папирус и унес его в ночь. Жаровня угасла, шипя как змея. Во мраке продолжала светиться лишь фигура мага. Остихарос протянул руку, ухватил толстяка за горло и приподнял над полом. Жрец захрипел, чувствуя: еще чуть-чуть, и его шея сломается.

— Где мой ученик?!

Голос старца громом рокотал под сводами.

— Я… я виноват!.. Ты же пропал… Все думали — ты погиб! Он сам пришел ко мне…

— Где он?!

— Он… его увезли… Прости, Симон! Я не знал…

— Лжешь! Когда я вызвал тебя, мальчишка сидел в твоем подземелье!

— Да, я солгал… Я не мог!.. они уже пообещали его…

— Кто — они? Пообещали — кому?!

— Махмуду! Султану Махмуду! Ты объявился слишком поздно, Симон… С-с-сделка… Да отпусти же! Задохнусь…

— Султан Махмуд Равийский?! Ты не лжешь?

— Нет!

Каменные пальцы разжались, и жрец плюхнулся на пол. Кашляя, растирая шею, Талел попытался отползти в угол, но был остановлен магом. Жесткий каблук Остихароса опустился на мясистый загривок жреца.

— Кто пообещал моего ученика султану Равии?

— Они! Открывающие Пути!

— Раздери тебя Даргат! Значит, это правда, что ты умеешь находить скрытое в людях?

— Правда… — еле слышно прохрипел жрец.

— У Карши есть скрытый талант?

— Он — прирожденный скороход. Только не знает об этом.

— Я полагал, из него получится неплохой маг, — пробормотал Симон.

Свечение под его одеждой гасло.

— Да, конечно! — подобострастно зачастил жрец. — Маг неплохой, а скороход — замечательный! Я так и сказал Открывающим. А они нашли заказчика…

— Какова твоя доля?

— Десятина…

Симон убрал ногу с загривка Талела.

Открывающие Пути, жрецы Многоликого, умели с помощью тайных обрядов пробуждать дремлющие в людях, неизвестные им самим таланты. При этом у человека, Вставшего-на-Путь, урезалось многое другое. Музыкальный слух, способность к быстрому счету, глазомер… В каждом случае это был особый набор качеств, которыми следовало пожертвовать. Если обряд над Карши свершится, мальчику никогда не быть чародеем. Музыкантом, астрологом; летописцем…

Зато скороходом он станет превосходным.

— Когда его увели?!

— Час назад. Прости, Симон!

Опоздал. Если бы не проклятый демон…

— Симон! Бери все, что захочешь!

— Перестань скулить. Все, что захочу? Я запомнил твои слова. Живи, мой должник. Позже я решу, как взыскать с тебя долг. А сейчас я тороплюсь.

Быстрым, молодым шагом Симон Остихарос направился прочь из башни. Для обряда Открытия Пути требуется подготовка. Во второй раз он не опоздает.

Махмуд Равийский кормил рыбок.

Стоя у края бассейна, выложенного яшмой и нефритом, султан брал из чаши разваренные зерна ячменя — и бросал в воду. Цветные карпы, завезенные из далекой Негары, толкались, плямкали слизистыми кругляшами ртов. Золотые, зеленые, цвета оливок или апельсина — рыбы любили владыку сильнее, чем придворные лизоблюды. Сам же Махмуд из всех карпов предпочитал снежно-белых с красно-черными пятнами.

«Они напоминают мне раненых», — говорил султан.

Возле беседки, увитой лозами винограда, ждал великий визирь Газан ибн-Газан. Он первым заметил Симона Остихароса, и приветливо улыбнулся гостю.

— Мы рады видеть тебя, Симон, — бросил Махмуд, когда маг приблизился. — Мы горевали, что лучший алмаз выпал из нашей короны. Что ты скажешь, если мы устроим пир в честь твоего чудесного возвращения?

Симон рассыпался в благодарностях. Махмуд Равийский, плоть от плоти водителей войск и вождей племен, умел говорить между слов. Напоминание о короне (помни, чей ты!) приводило в равновесие те весы, где на второй чашке лежала радость султана по поводу возвращения мага. О да, Остихарос мог в любую минуту оставить Равию, перебравшись, скажем, в Латерну. Но башни не положишь в котомку, и уют, к какому привык, жаль променять на гордую, но бедную участь скитальца.

— Проси, — сказал султан, когда маг замолчал. — Твое желание будет выполнено.

Визирь Газан поднял руки к небу, восхищаясь щедростью владыки. Он не сомневался, что маг сейчас заявит: «Счастье лицезреть ваше величество…» Потом настанет время просьб — деньги, почести, чин для родственника. Тем острее было изумление визиря, когда Газан услышал:

— Слово Махмуда, Потрясателя Мира, тверже чешуи дракона. Я прошу владыку вернуть мне моего ученика, мальчика по имени Карши.

— Вернуть? — султан обернулся к визирю. — Мы причастны к судьбе этого ребенка? Он в темнице? Завербован в армию? Взят в евнухи?

— Взор повелителя проницает небо и землю, — заторопился визирь, ибо вопросы султана часто заканчивались эшафотом для ответчиков. — Речь идет о мальчике, который по мнению прозрителя Талела скрывает в себе талант скорохода. Вы милостиво приказали отдать ребенка в руки Открывающих Пути — жрецов Тирминги. Если верить Талелу, судьба мальчика ослепительна…

— Ах да, — кивнул Махмуд. — Помню. Мы не знали, что это твой ученик, Симон.

Старый маг нахмурился:

— Слово владыки нерушимо. Было дозволение, была и просьба. Беру в свидетели вечное небо!