— Чего ты хочешь? Править желаешь — правь, — пошатываясь, он поднялся на ноги. — Отдай ее, мы уедем, ты никогда о нас не услышишь. Но не мучь ни ее, ни людей.

— Глядите-ка, что за речи, — хохотнула Дана, но кошку не выпустила. — Ничего ты не понимаешь, щенок.

— Я знаю, кто ты, — уверенно заговорил юноша. — Бессмертная княгиня, тебе уж больше сотни лет. Эта земля всегда была при тебе. Я не стану пытаться занять твое место.

— Поживи с мое и поймешь, что одной земли маловато будет. Не для того я пыталась жизнь со смертью переплести, — презрительно поджала губы «Милорада» и снова скосила глаза на кошку. — Так хочешь оставить себе свою шерстяную невесту? Готов и престолом откупиться?

— Да, — кивнул Святослав, невзирая на пронзительный вой кошки. Дана улыбнулась.

— Что же. Будь по-твоему. Но сперва выполни мое условие.

Солнце вышло в зенит, воздух наполнился пьянящим удушливым жаром. Запахи воспрянувшей после ливней травы и цветов смешались с потом и пролитым пивом. Веселье выходило из берегов, как река в половодье, люди гуляли, словно в попытках забыть дни безмолвного ужаса, когда грядущий день не обещал ничего хорошего. Но теперь под ногами у них была твердая земля, ласковое солнце обещало дать еды и спасти от голодной зимы, а молодой князь уж позаботится о том, чтоб Дол выстоял. Стоило юноше в расшитом камзоле показаться под руку с будущей княгиней, сверкающей самоцветами в волосах, ушах и на пальцах, толпу накрыла новая волна радости. И хоть молодой князь был сдержан и молчалив, это тут же приписали к его достоинствам.

— Смотрите-ка, не ест, не пьет, все думы думает.

— Ну так само ж собой, князь ведь наш ученый. Книжки всякие читает.

— Еще не князь.

— Да с минуты на минуту князем назовут. А как он о нас заботился, пока вода стоячая землю отравляла! Он и тогда уж князем стал.

— Вот как женой молодицу назовет, тогда станет. И как при такой девке о чем-то еще думать.

Языки развязывались и на ближнем к князю краю стола, и на дальнем. Все любовались красавицей-невестой. Гадали, не иностранка ли. Даже Игнат вылез из своего храма и присоединился к общему гулянью, но считал своим святым долгом держать кислую мину и напоминать, что без благословения божественного брак силы иметь не будет.

— Что нашей глуши благословение, отец! — улыбалась ему краснощекая девица по другую сторону стола. — Другие боги у нас попрятались, схоронились от ваших церквей с колоколами. Им дома из камня и дерева ни к чему, свои хоромы у них есть. А в домах пусть люди живут.

— Молчи, неразумная, — шикнула на нее Глафира, сидевшая подле Игната и яростно теребившая кривенький крестик. Игнат поднял руку и пригладил бороду.

— Не лютуй, дочь моя. Каждому воздастся по вере его.

И, выдержав полную достоинства паузу, принялся за куриную ножку.

Свят все сидел, глядя перед собой, но не всматриваясь в лица веселящихся. Ему казалось, стоит ему различить улыбку на знакомом лице, тут же его самого скрутит от омерзения. Скольких еще сумела отравить своим колдовством Дана. Да и стоило ли удивляться, раз под руку с тобой сидит бессмертная княгиня-душегубка, натянувшая на себя кожу молодой девушки? Пользуясь близостью «невесты», княжич решил рассмотреть ее внимательнее. Он и сам не раз свежевал убитых на охоте зверей, видал чучела заморских животных и мог сказать, что работу Дана провела искусную, если не приглядываться. А если смотреть внимательно, было видно, как неестественно опадают щеки, как прорезаются под ними острые скулы. Интересно, а там, под лицом Милорады, будет бледная Дана? Или алая плоть, пронизанная белыми жилами? Святу стало не по себе, к горлу подкатил ком тошноты.

— Что это ты дрожишь, милый мой князь? Никак не можешь супружеского ложа дождаться? — ехидно поинтересовалась невеста.

— Долго еще? — спросил Свят.

— Гляди ты, какой нетерпеливый, — улыбнулась та. — Скоро, милый мой, скоро все решится.

— Что «все»?

— А о том нужно было раньше беспокоиться. Глядишь, и понравилась бы тебе моя задумка. Ты ведь у нас человек ученый, — с издевкой протянула девушка. — Да и к нежити шастать не гнушаешься.

— Если бы ты мертвую воду не пустила…

— Тише ты, — тонкие пальцы крепко сжали его руку под столом. — Или не видать тебе больше кошачьей твоей невесты. Не сведуешь в моих делах — так и не берись корчить из себя умника.

— Сейчас-то тебе что скрывать?

— Ничего. Сам все увидишь, — она сделала еще глоток из чарки. — Но с Водяным вы хорошо сладили. Он и сам должен был проснуться, но так даже лучше. Пусть на земле и на воде знают, кому Дол достанется.

— Зачем же…?

— Горько! — заорали все вокруг. «Милорада» тут же подскочила, дернула Святослава на себя. Юноша поднялся через силу. Бледные холодные руки впились в его пальцы, на подкрашенных алым губах расцвела самодовольная улыбка, больно похожая на оскал. Невеста переложила руки на плечи жениха, удерживая его на месте, и потянулась к нему под возбужденные вопли ликующей толпы.

Свят как мог отпирался, старался отвернуть голову, и тут на него налетел ветер, отвесил хлесткую пощечину, отбросил невесту в сторону. Толпа осела, заохала, люди прижались друг к другу. Это был не жаркий летний ветер, то был буран из самого сердца зимы, звенящий маленькими серебряными снежинками, похожими на тысячи острых игл.

Ясное небо затянули тучи, ветер все усиливался, и в его завываниях родился новый звук — надрывное карканье. К нему прибавилось хлопанье крыльев. Толпа обернулась в сторону источника шума, и тут же из-за леса черным облаком вылетела стая воронов. Она взвилась над кронами, коснулась облаков, а затем принялась кружить прямо над гуляньем.

— Недобрый знак, — зазвучало со всех сторон, и даже презиравший все местные верования Игнат начал креститься, а следом за ним и его паства принялась бормотать молитвы.

Бабы похватали детей и прижали к себе, самые мелкие полезли под столы, а мужики мигом протрезвели, когда их окатило новой волной пронзительного холода. Только в одних глазах не было страха, в тех, что сияли колдовской зеленцой, как два изумруда.

Только эти глаза увидали, как появился среди празднующих незваный гость — высокий мужчина, сухой, как древнее дерево, уже забывшее плеск подземной воды под корнями. С ног до головы укутанный в черные меха и парчу, он шел вперед, и глаза его, непроглядно черные, застыли на Милораде. Невеста поднялась, отряхнула подол. Поклонилась, вмиг обернувшись самой кротостью.

— Помнишь меня, Милорада? — он провел бледной рукой с узловатыми пальцами рядом с ее лицом. Девушка нежно улыбнулась.

— Как же своего жениха-то не узнать истинного, — и показала ему ладонь с россыпью родинок, похожих на кольцо. Тонкие губы мужчины разошлись в довольной улыбке.

— Значит, предупредила тебя Яга.

— Я сама догадалась. Пойдем же, пока другой меня своей женой не сделал, — и сама вложила руку в его костистую ладонь, напоминающую унизанный драгоценными кольцами капкан.

Народ вокруг причитал и молился, кто-то упал на колени, неверующие кое-как крестились, пока Игнат завывал молитвы.

— Пойдем, ненаглядный мой Кощей, так долго я тебя ждала, — проворковала «Милорада». От этого улыбка Кощея стала только шире.

— Не трогай ее! — голос Святослава прорезал гомон. Все притихли. Кажется, даже трава приникла к земле, лишь бы не оказаться между юнцом и древней силой, которой только дурак решится противостоять. Из ножен выскользнул отцовский кинжал, Святослав выставил вперед, и всякая веселость исчезла с лица Кощея.

— Это еще кто? — поинтересовался он.

— Я князь этих земель. А это, — Свят указал было на Дану в обличии Милорады, но Кощей махнул рукой.

— Князь, значит? Ну так и правь себе, князь! Вот мой подарок тебе на мою свадьбу, вечное правление!

И стукнул, что было мощи, черным резным посохом по земле. Под травой прокатилась дрожь. Люди повскакивали на ноги, побежали кто куда, но земля уходила у них из-под ног, и все валились вповалку, да так и замирали. С лиц их пропадал румянец, а затем и всякий цвет выходил из них, оставляя только серость камня. Вот и последний крик замер, и остался один только Святослав. Парализованный обрушившимся на него холодом, он глядел на воронов, паривших среди окаменевших людей. Птицы ураганом слетались к Кощею, который прижимал к себе украденную невесту, но взгляд его черных глаз прикипел к юноше. Губы нетерпеливо поджимались: «Ну же!»