— Скоро сыграем свадьбу, а там уж намилуемся, — улыбнулся он через силу и вновь покинул ее.

— А когда оно будет, это «там уж»? — спрашивала она про себя. Вот и теперь она гоняла этот вопрос в своей голове, сидя за вышиванием. То есть как, вышиванием? Игла с нитью порхала над пяльцами без ее участия, а Милорада только убеждалась, чтоб нигде не завязалось лишнего узелка и чтоб получавшийся узор выглядел так, как она задумала.

Алая нить переплеталась с бурой, воссоздавая мшистую землю Алой Топи. За всю свою жизнь там Милорада никогда не считала место, которое называла домом, сколько-нибудь примечательным. Теперь же она до дрожи боялась, что память о Топи померкнет. Нетерпеливо девушка вдела черную нить в другую иглу и пустила ее вышивать березы.

— Если волнуешься, то вышивать стоит руками. Колдовство только сильнее тебя растревожит, — послышался насмешливый голос. Милорада вскинула голову — на пороге ее светлицы, привалившись к дверному косяку, стояла Дана. Скрестив руки на груди, она внимательно смотрела на пляшущие в воздухе иглы, на парящие пяльца. Милорада попыталась ухватить их, но в следующее мгновение опустила руки под пристальным взглядом княгини. — Только не говори мне, что это Святослав приказал тебе скрывать.

— Он сказал, что людям видеть это не стоит.

— Он отчасти прав, — покачала головой женщина, взвешивая каждое слово. — Но здесь — все иначе. Ты ведь и сама понимаешь.

Ее губы растянулись в улыбке. Княгиня взмахнула рукой, и шторы сами задернулись, наполняя комнату полумраком. Заплясали огоньки свечей. Милорада присмотрелась — сальные свечи не плавились.

— Это не настоящий огонь, — отметила она.

— Стала бы я пользоваться настоящим, — хохотнула княгиня. — А ты что, умеешь?

Милорада сдержанно кивнула. В глазах Даны появился интерес. Она осторожно шагнула к невестке.

— Почему ты тут сидишь, как девица в беде? Ждешь, что наш княжич спасет тебя от одиночества?

— У меня тут свои дела, — пожала плечами девушка, кивая на рукоделие. Дана усмехнулась и закатила глаза.

— Ну, конечно же. Пока он скачет по городу и кормит бедноту хлебами, которые ты сотворила, ты сидишь тут, — с издевкой проговорила она. — Так ты себе это представляла, когда покидала с ним свою глушь?

— Какая вообще разница? — дернула плечом Милорада. А ведь она могла одним взмахом руки выгнать женщину из светлицы, но рука-то не поднималась. Было в речах Даны что-то такое, что заставляло девушку слушать. Как будто Дана знала, о чем говорила. Никогда прежде у Милорады не было такого ощущения: стоило ей спросить Ягу про людей, та отнекивалась или бросалась поговорками. В изумрудных глазах Даны же горело знание.

Княгиня тем временем подобралась ближе, села бочком на другой конец лавки и посмотрела на будущую невестку с пониманием, с нежностью.

— Милое дитя, такова их природа. Мужчин, — на всякий случай уточнила она. — Сперва они клянутся в любви, говорят, что не могут без нас, что мы их вдохновляем и придаем им сил. А потом — забывают. Привыкают к тому, что мы всегда рядом. Чувствуют себя хозяевами, но почему-то мы должны заботиться о них. Ты ведь уже почувствовала, что это такое? Когда предлагаешь ему заботу в обмен хотя бы на один нежный взгляд.

Она так тонко это описывала, что Милорада ощутила обиду, пронзившую ее душу насквозь. Как она могла знать так хорошо, что тревожило молодую девушку? И почему при всех ее способностях, красоте и колдовстве это случилось именно с ней?

— Ах, как ты побагровела, — отметила Дана. — Ну, не дуйся, лучше злись. Ты ведь делаешь все правильно — заботишься, слушаешь, ждешь. Этому женщин учат из поколения в поколение и еще будут учить.

— Но я так не хочу, — выпалила Милорада. Рукоделие упало на пол. Дана довольно хмыкнула.

— А вот это — уже правильный подход. Раз не хочешь — не будешь. Ты ведь не из тех девиц, которых держали в светлицах, день и ночь учили вязать и петь?

— Нет.

— То-то же. Ты можешь гораздо больше. Так ведь?

— Я могу заставить деревья цвести, — пожала плечами девушка.

— А хочешь, я покажу тебе кое-что полезное? — заговорщически подмигнула ей Дана и улыбнулась. Тепло, участливо, как в представлении Милорады могла улыбаться только мать.

И девушка не удержалась от кивка. Дана просияла, взяла Милораду за руку и повела было за собой, но кое-что привлекло ее внимание.

— Что это такое у тебя на руке? — она провела большим пальцем по россыпи родинок у основаия ладони девушки. Повернешь так — и получится идеальный круг, как луна.

— Пятнышко, — пожала плечами Милорада. — Сколько себя помню, оно у меня.

— Пятнышко, — довольно кивнула Дана и повела ее прочь из светлицы.

Воздух был по-зимнему морозен. Вдохнешь — и горло покроется шипами льда. Небо прогнулось вниз под тяжестью неподвижных снеговых облаков. Они напоролись брюхами на шпили башен, распластали бока по покатым крышам, но так и не просыпались снегом. Не было ни ветра, ни движения, ни света — все сковал мороз. И только в башне, где стены и полы были выложены обсидианом, где окна были закрыты мерцающим черным бархатом, грудь, скованная тяжелым серебряным панцирем, поднялась. Густые брови нахмурились. Густые черные ресницы задрожали. Тонкие губы разомкнулись, и с них на выдохе сорвалось: «Милорада».

И тут же скованный морозом край сбросил с себя оцепенение. Повалил снег.

Влас сидел в углу трапезной в доме Молчана. Жилище больше напоминало берлогу — оно выглядело грубо сбитым, никак не соответствующим важному, близкому к князю человеку. Жена Молчана явно тоже не одобряла царивший в доме полумрак, грубую и громоздкую мебель, поверх которой были нагромождены князевы дары — шубы, ткани, украшения, книги. Казалось, Молчан вообще мало интересовался материальной стороной вещей, да и в целом не волновало его ничего, кроме правды и правильности.

— Так вот надо сделать все по правде. Женись на невесте своей, а Дану — вон из терема пинком под зад, да покрепче, — твердил он уже в который раз. — Старый князь власти ей не завещал, она ее, считай, украла.

— Да как же можно, — верещал Блажко, тощий и нервный человек с впалыми щеками и лысеющей макушкой, напоминавшей птичье гнездо. Неизменный казначей Дола, которого Дана не боялась держать при себе. А вот он княгини явно боялся. И страх побеждал в нем даже желание вернуть власть законному наследнику.

— А отчего ж не можно? — ухмыльнулся Молчан, и спор занялся вновь.

Молчан говорил о том, чтоб просто выдавить княгиню из терема да и позабыть о ней, как о грозе в летний дней. Блажко же бледнел и трясся об одной мысли об этом и на пространных примерах пытался объяснить, что в сравнении с гневом княгини — даже самая лютая гроза покажется детским смехом. Молчан сравнений не понимал, поводов бояться тощей женщины тоже не видел. И все хлопал Святослава по плечу, то и дело обращаясь к нему: «Ну, княже? Что думаешь, княже?»

«Княже» был мрачнее тучи, и с каждой встречей становился все нелюдимее и злее. Вот уже несколько дней, закончив раздавать хлеб, они с боярами старого князя собирались в доме Молчана, и за все дни так и не смогли договориться. Молчан требовал действовать, остальные — боялись и тряслись перед княгиней. Стоило лишь упомянуть ее имя, и у всех перекашивало лица, будто всем им женщина являлась в самых страшных снах. А Святослав словно и сам не мог определиться, что делать. Но меньше всего Влас понимал, что он сам делает на этих собраниях. Под ругань прихлебывавших медовуху мужчин Влас только злился. У него были свои проблемы, и он бы очень хотел потратить время, просиженное в душной темной трапезной, на их решение. Но вместо этого Святослав таскал его за собой, как собачонку. От этого сравнения его аж передернуло, в груди огненным столпом взвилась ярость. Да, как собачонку. А он-то больше собачонки в десяток раз! Правда, обернуться обратно ему так и не удалось с самого прибытия из Алой Топи. Он уж было подумал, что все произошедшее выло сном или ведьмовством, да вот буквально этим утром проснулся голым посреди рощи, а до того ему снилось, как в волчьем теле он гонит по лесу зайца. Продрал глаза — а в небе луна насмешливо смотрит из-за полутени. Невыспавшийся, он вернулся в терем на рассвете и надеялся найти Милораду, чтоб вызнать, что за бесовщина с ним творится, но стоило ему одеться, его тут же схватил с собой Святослав.