- Четыре.

А еще была шестипалая рука. Лишний палец торчал сбоку ладони и казался маленьким. Ленька утверждал, что при жизни он не двигался и мешал хозяину, словно большая бородавка на подбородке. Может и мешал, а может, наоборот, помогал зарабатывать, демонстрируя уродство любому желающему за пару медяков.

- Пять.

Ежели задуматься, к чему лишний палец? Чтобы ложку в руках держать - трех будет достаточно, а нож крутить и четырьмя можно. Взять, к примеру мой случай. Отрезали фалангу мизинца и что - хуже стало? Вполне рабочая рука, только порою простреливает и воду не любит до жути: ни холодную, ни горячую.

- Шесть.

У человеческого тела есть много лишних частей, об этом директор театра рассказывал. Называл их атавизмами и рудиментарными пережитками, доставшимися от далеких предков. Почему наши предки были шестипалыми, спросить не успел. Директора через три дня после открытия увезли, а больше никто и не знал.

- Семь.

Если бы была возможность, я бы от волос отказался. Те, что на голове, пускай растут, а на спине не хотелось бы. Ходить волосатым медведем, как Мармыш с Кузнечного переулка, ну нафиг. Зимой толком не греет, а летом пацанва у реки задразнит. Станет требовать, чтобы скинул шубейку, прежде чем в воду лезть

- Восемь.

И подмышкам лишние заросли ни к чему. От пота волосы покрываются соляной коростой и становятся похожими на белесых червячков, поселившихся в протухшем мясе. Ох, и ругала меня Влашка, требовала стричь кусты, прежде чем в гости являться.

- Что здесь происходит? – раздался знакомый голос с порога. Я поднял тяжелую голову и попытался свести глаза в кучу. Картинка плыла и двоилась, но девичью фигуру все же удалось рассмотреть.

- Любезная сестрица, как рад вас видеть… А Гаскинс грозился меня пристрелить.

- Гаскинс, вы с ума сошли! – тут же накинулась на него баронесса.

- Я лишь пытаюсь избавить вас от проблем.

- И каким это образом, позвольте спросить? Тем, что убьете человека возле моего дома? Опустите револьвер, немедленно! Гаскинс, я вам приказываю!

- Как скажете, ваша светлость.

- Правильно, так его. Знай своё место, Гаскинс… а то совсем распоясался без пригляда, людям оружием грозить. И не просто людям - ближайшим родственникам.

Я с трудом поднялся на ноги. Мир вокруг кружился и плыл, а вместе с ним раздваивался образ любезной сестрицы.

- Уходи и не вздумай возвращаться, - произнесли две баронессы одновременно. - Из-за твоих выкрутасов возникли проблемы с Корпусом Охраны. Пришлось врать и теперь неизвестно, чем вся эта история закончится.

- Из-за меня? – искренне удивился я. – А не ты ли всему виной, дорогая сестрица? Хотя да, откуда тебе знать, если даже местная охранка не в курсе. Сига из Ровенска язык за зубами держит крепко и лишнего не болтает в отличии от настоящего Дудикова.

- Вас роднит другое – непомерное увлечение алкоголем, - бледные словно моль близняшки улыбнулись.

- Глумишься, а зря, потому как налет на гостиный двор затеяли по твою душу. Леонардо Моретти – знакомое имя?

- Снова Моретти, – нахмурилась девушка, – ты уже говорил о нем.

- Кто же виноват, что их развелось, как собак нерезаных. Я говорил о Матео – втором брате, а этот старший среди них. Получал информацию через портье в гостином дворе и выразил крайнюю заинтересованность двумя визитерами: одной дамой в широкополой шляпке и дуболомным воякой. Послал людей потолковать, вот только разговор у нас не сложился. Не люблю, когда ножом в рожу тычут.

- Баронесса, не слушайте вы этого проходимца, ему соврать ничего не стоит.

Зря Гаскинс волновался. В глазах девушки читалось плохо скрываемое сомнение, изрядно приправленное издевкой. Какой же я дурак, зачем нажрался? А с другой стороны – был бы трезвым, можети вовсе не отважился на серьезный разговор. Не верил, что смогу переубедить своенравную сестрицу, так оно по итогу и вышло. Теперь все что оставалось - пожать плечами и уйти.

Я развернулся, но не успел сделать и шагу.

- Минус сто кредитов, милый братец, а если еще раз увижу в невменяемом состоянии, то выйдет вся тысяча.

- Чего?

- Спать будешь на первом этаже, в бывшей складской. Конечно, комнатка не из лучших: завалов из старой мебели хватает, да и грязи немеренно, но тебе же не привыкать?

Мой рот открылся и беззвучно захлопнулся. А что еще оставалось сказать человеку, планировавшему провести эту ночь под открытым небом?

Встречать утро похмельным стало входить в привычку. С трудом продирать веки и шевелить куском вяленого мяса во рту, проверяя – все ли зубы на месте… Вроде все.

Картина вчерашнего дня медленно всплывала из небытия: бесконечная череда лиц, брошенные невпопад слова… и Гаскинс, зараза такая, опять пристрелить норовил. Тыкал стволом промеж глаз, ну да это картина привычная.

Я приподнял голову и огляделся. Кругом возвышались горы из завалов, кое-как прикрытых тряпками. Сплошной хлам, который в хозяйстве не сгодится, и который выкинуть жаль. Прямо напротив головы торчала обломанная ножка стула с острыми краями. Чуть выше вырисовывался край столешницы, а может секретера - так сразу не определишь, пока ткань не сдернешь.

Лежащая на полу рука дернулась и в воздух взметнулись клубы пыли: тысячи песчинок закружились в хаотичном танце, особенно заметных в лучах солнца, робко пробивающихся сквозь неплотно задернутые занавеси.

В носу помимо воли зазудело, и я разразился целой чередой чихов. Матушки-батюшки, до чего же здесь грязно! Кажись, названную складской комнату не подметали со времен постройки, а влажную уборку так и вовсе никогда не проводили.

Я поднялся и подошел к окну, обогнув по пути множество препятствий. Опрометчиво дернул край занавеси и вновь зашелся в кашле. Воздух в помещении буквально пропитался застоялой пылью. Она была повсюду, за что не возьмись, даже простой взмах руки поднимал в воздух миллионы песчинок.

В горле невыносимо запершило, а мир перед глазами поплыл от количества выступивших слез. Не помня себя, я нащупал оконную ручку. Опустил вниз и дернул с такой силой, что задрожали стекла. Плохо смазанные петли заскрежетали, пропуская внутрь поток долгожданного воздух.

Всеотец, до чего же хорошо! И эти одуряющие ароматы зелени… В центре города все больше жарким камнем тянуло и прогорклым маслом, особенно у проезжей части. А в пригороде красота!

Я зажмурился, пряча глаза от настырных лучей солнца, что пробивались сквозь густую крону деревьев. Растянул рот в сладкой зевоте. Сейчас бы картошечки жареной да с лучком, да с подливой из животного жира. На худой конец и печеная репа сойдет.

Пока мечтал, средь кустов мелькнула знакомая фигура и вскоре показался слуга – тот самый вредный старикан, что отнесся к Сиге из Ровенска, ровно к шелудивому псу, забравшемуся в дом без спроса.

- Эй, любезный, когда будем завтракать?

Любезный не откликнулся. Прошествовал мимо, не соизволив даже повернуть головы. Ну ничего, мы и не таких обламывали. Дай только сроку…

Несмотря на солнце, высоко поднявшееся по небосклону, старый особняк продолжал безмолвствовать. Я вышел в коридор и спустился в большую залу, не претерпевшую особых изменений. Разве что фруктов в вазе прибавилось.

С похмелья безумно хотелось пить, поэтому я схватился за самое большое яблоко и с наслаждением впился в сочную мякоть зубами. Захрустел, проглатывая большие куски.

Фрукты - это хорошо, но хотелось более основательного завтрака, сдобренного мясом. Обыкновенно в господских домах принято было вкушать по расписанию. Интересно, как обстояли дела здесь? Я бы спросил, но сестрицы что-то не было видно, а попавшийся на встречу слуга, оказался крайне несговорчивым.

Может отыскать кухню и приготовить самостоятельно? Чай не графья какие, всего лишь бароны – смогём. Я уже собрался приступить к осуществлению плана, как входная дверь щелкнула и в залу вошел Гаскинс. До тошноты прилизанный, в свежей сорочке и начищенных до блеска туфлях. Пуговицы на сюртуке и те сверкали. Интересно, это металл такой или он их специально каждое утро натирает.