Рука поднялась, но так и не смогла изобразить божественный символ. Может поэтому передо мною открылись не сады дивные, полные неги и блаженства, а всего лишь дверь в каюту капитана. На пороге возникла массивная фигура одного из Псов Церкви. Без привычного капюшона на голове, абсолютно лысого, с замысловатой вязью рисунка на шее. Татуировка тянулась от самой мочки уха вниз. Выцветшие линии петляли и закручивались меж собой, спускаясь вниз за воротник. Обыкновенно боевые Псы себя не метили. Истинно верующим запрещено было вносить изменения в тело, подаренное Всеотцом Всемилостивым. И даже хна для волос считалась проступком, достойным осуждения.

Стоящий передо мною верзила даже не думал скрывать позорные пятна. Он выставлял их напоказ, словно хвастаясь предоставленной свободой. И взгляд такой нехороший, оценивающий, как у мясника в лавке, изучающего очередную тушу для разделки.

- Проходи, - поторопил голос из глубины каюты, и я с облегчением выдохнул. Хвала небесам, татуированный здесь не главный.

За столом капитана сидел мужчина средних лет, в скромном дорожном камзоле, местами потертом и побелевшем от соли. Лицо самое обыкновенное – столкнись мы где-нибудь на улице, ни за что бы не признал в нем служителя церкви. За чиновника – да, приказчика мелкопоместного дворянина - возможно, но не за человека, командующего сворой церковных собак. В моем представлении те были огромными и страшными, в черных одеждах, расшитых золотыми перстами и островерхих капюшонах, напоминающих колпак палача. У этого же не было никаких украшений: ни колец, ни цепочки с божественными символами. Абсолютно безликий человек, невидимый среди прохожих.

Он не стал ходить вокруг да около, с ходу спросив:

- Имя?

- Танцором кличут.

- Я не спрашиваю прозвище - имя!

- Сига, - заметив, сколь нехорошо сощурились глаза человека, сидящего напротив, я поспешил добавить, - Сига из Ровенска, с района Кирпичников. Меня все так кличут, с самого детства, а другого имени не знаю, потому как сирота.

- С Ровенска значит?

- Точно так.

- И как поживает отец Диорент? По-прежнему страдает подагрой?

- Диорент? Не знаю никого с таким именем. Ежели вы спрашиваете про отца Динисия, наставляющего заблудшие души при главном храме Всемилостивейшего, то никакой подагры у него нет. Только охромел малясь, на левую ногу.

Я не стал уточнять причину недуга настоятеля, потому как была она самая обыкновенная. Не демоны треклятые были тому виной и не ворог скрытый, подосланный королевой Астрийской, а всего лишь церковное вино, потребляемое отцом Динисием в непомерных количествах. Вот и зашиб коленку о крыльцо по пьяни.

Впрочем, моего собеседника подобные мелочи не интересовали. Обычная проверка на вшивость, которую он даже не пытался замаскировать. Сейчас спросит название главных улиц Ровенска и про приметные места.

Но я ошибся, проверка биографии не входила в цели беседы. Да и кто такой Сига - вша подзаборная, грязь которую хочется поскорее соскрести. А уж из Ровенска она или из какого другого города, не важно. Вопрос про настоятеля, господин дознаватель задал для порядка, словно блохастый пес почесался по привычке.

- Как попал на корабль?

- Подкупил одного из братьев на таможне, тот меня и провел.

- Имя?

- Сига.

- Не твое, балда… таможенника.

- Так это, Михайлой назвался. Только, думаю, липовое это имя, специально придуманное, чтобы в случае чего, я не смог его выдать. Могу описать, ежели хотите. Морда длинная такая, грива лошадиная, до плеч. И родинка, значицца, небольшая имеется на скуле…

Я не заметил, как фигура татуированного колыхнулась в темноте и в следующую секунду два железных пальца обхватили горло, да так ловко, что даже пикнуть не успел. Только засипел, вытаращив глаза от натуги.

- Достаточно.

Чужие пальцы отпустили, и я тяжело задышал, растирая ноющую шею.

- Впредь будешь говорить только то, о чем тебя спрашивают. Коротко и по существу – это ясно?

Торопливо киваю головой.

- Тогда продолжим… Барон Алекс Дудиков, это имя тебе о чем-нибудь о говорит.

- Его здесь каждая соба… каждый знает. Добрый господин, в таверне пивом угощал. Но только на судно он не вернулся, видать загулял на островах Святой Мади.

- Когда впервые с ним встретился.

- Так на борту... Его светлость от скуки любили гулять.

- Приятельствовал с бароном, вел беседы?

- Нет.

- Может быть в кости играли или пили вместе.

- Так я же говорю, его светлость проставился. Когда четвертого дня отпустили на берег, мы с ним за одним столом сидели в таверне… название не вспомню. Ну да в южной части города, ближе к порту будет.

Тень татуированного колыхнулась и я счел за лучшее заткнуться, памятуя об угрозе.

- Ты убил барона?

«Откуда они знают, что барона убили? Неужели тело нашли? Или не нашли, а просто пугают?», - мысли стаей перепуганных воробьев пронеслись в голове. Вот только думать было некогда, потому округлив глаза от испуга, я залепетал:

- Нет, что вы, я не душегуб какой. Поклясться готов, на чем скажете. Чужое брал, было дело, но чтобы жизнь человеческую...

- Кто убил барона, видел?

- Н-нет.

- Может быть слышал?

- Нет.

- Труп его светлости обыскивал?

На понт берет… Они не могут знать, они не видели. Тому нет никаких свидетельств.

- Ничего не знаю, сударь. Мы в ту ночь в таверне гуляли, у кого хотите, спросите.

- Значит по хорошему не хочешь?

- О чем вы, я не…

Язык прилип к небу, превратившись в кусок вяленого мяса. Прямо передо мною на столешнице лежала грамотка, та самая, снятая с тела покойного барона и спрятанная в нужнике.

- Узнаешь… По глазам вижу, что узнаешь, - сидящий напротив церковник расплылся в довольной улыбке. - А теперь рассказывай, Сига из Ровенска, как обстояли дела.

Вранье – обычное дело для человека. И не важно, матрона ты степенная, солидный купец, или шкет с переулка. Обманывать и врать умел каждый: учился сей нехитрой науки с малолетства и пользовался ею по сто раз на дню, порою даже не задумываясь.

«Какие ваши годы», - говорит молодая жена свекрови. А про себя думает: когда же ты сдохнешь, карга старая. Давно на свечи заупокойные дышишь, а все с советами своими лезешь.

Или, к примеру, разговорились отцы почтенных семейств:

«Как ваш отпрыск поживает? Неужели приказчиком трудится у купца Сичкина? Какое счастье, как я рад за вас», - и радостно жмет руку, а у самого кошки на душе скребутся, потому как родной сын оболтус, который год сидит на шее.

То ложь пустая - житейская, а бывает такая, что отбитых почек может стоить или того хуже – головы. И здесь лучше не играть, не пытаться мухлевать, в надежде вытащить козырь. Особенно когда напротив сидит длань руки божьей, пес из псов, чьей основной задачей было карать. Жизнь у меня одна, потому и рассказал все без утайки: про подслушанный разговор барона с Ярушем, про случайную встречу в таверне. Про то, как следил за его светлостью и еще тремя матросами, плутая по ночным улицам города и про то, как обнаружил мертвые тела. Рассказал и про украденные ценности, что прикопал на пустыре.

Пускай лучше за воровство судят, чем за убийство. Душегубов сразу на виселицу отправляют, а я помаюсь на каменоломне годика три и освобожусь.

Дознаватель, назвавшийся братом Серафимом, слушал мой рассказ не перебивая. Лишь в одном месте потребовал уточнить:

- Опиши раны убитых.

- Раны странные, такие специально не сделаешь. Края ровные и круглые, а сами отверстия толщиной с мизинец или того меньше.

- Может от рапиры?

- Может и от рапиры, только где же это видано, чтобы тонким клинком черепушку пробить? У барона дырка аккурат по центру лба шла, где кость самая толстая.

Брат Серафим кивнул: то ли со своим мыслями, то ли соглашаясь со мной. В отличии от прошлого дознавателя он ничего не записывал, лишь постукивал пальцами по столу.