Мужичок болтал, и я ему не мешал. Когда пиво в кружке закончилось, поделился своим, а когда и оно подошло ко дну, сходил за новой порцией пенного: на редкость паршивого, сильно разбавленного, но не утратившего способности развязывать языки.

Направить разговор в нужное русло оказалось несложно. Стоило лишь закинуть удочку по поводу корабля, прибывшего из-за океана, как фабричный красильщик сам все рассказал: и про арест ихнего капитана с помощником, и про неприкаянных матросов, вынуждены оставаться на берегу. Не было у них разрешительных документов, потому и не смогли устроиться на работу на местные суда. Бедолаги были вынуждены пропивать последнее, подрабатывая, где придется.

- Сейчас рано… они обыкновенно к вечеру являются. Один здоровенный такой детина, плечи в-о-о, - мужичок двинул рукой, едва не смахнув пустую кружку со стола. – Другой тощий и клюв у него, как у птицы, а третий… третий больно много умничает. Ему на днях рожу начистили…

Дальше можно было не слушать. Я поднялся из-за стола, а красильщик все болтал и болтал без умолку, так и не поняв, что лишился единственного слушателя.

Сопровождаемый суровым взглядом трактирщика, я вышел на улицу. Огляделся, и не обнаружив ничего подозрительного, быстро зашагал по мостовой. Рассчитывал в кратчайшие сроки добраться до порта, но увы, моим планам не суждено было сбыться.

Стоило свернуть в узкий проулок, как дорогу перегородила шпана. Самому старшему было от силы лет пятнадцать, остальные так и вовсе мелюзга. Глаза наглые, смотрят с прищуром, а у главного в зубах незажжённая папироса торчит. Видать для статуса.

Плохо… очень плохо… Со взрослыми дядьками проще договориться – те цену жизни знают, а вот молодняк обыкновенно дурной, творит всякую дичь по беспределу. Я это точно знал, потому как раньше и сам был таким.

Быстро пробежался взглядом по лицам. Узнал пацаненка в кепи, того самого, что вел до входа в «Жемчужницу», а ещё щегла, торгующего газетами. Последний стоял чуть в стороне, отсвечивая свежим фингалом. Так вот кто на меня навел: на господина-хорошего, платящего большие деньги за информацию. Потому и подкараулили возле входа, знали куда направлюсь.

Ладонь легла на рукоять ножа, укрытого полой сюртука. Ну что, окропим красненьким булыжники мостовой? Заодно и вчерашнюю покупку обмоем: негоже лезвию долго без работы скучать. Оно того и гляди… заржавеет.

«Плачь ты – не плачь, а деньги не прячь», - так обыкновенно приговаривала пацанва с Кирпичного, освобождая карманы граждан от тяжелых монет. Этих присказок было сотни, если не тысячи. Они словно фирменное клеймо на клинке оружия, по которому легко распознать: с какого человек района, в какой банде состоит и насколько серьезно настроен. Ими гордились и бахвалились, как аристократы родовым гербом, передавали по цепочке молодым, чтобы помнили и чтили. Нет, не законы… Это примерные горожане чтили многотомные своды, писанные в угоду аристократам и купцам, а у голытьбы с улицы были свои Заветы. Негласные правила помогали поддерживать порядок и дисциплину, а порою сильно мешали, ибо нет ничего проще, чем вычислить Мастера по его клейму.

На моей памяти городская стража дважды зачищала Кирпичный. Первый раз это случилось ранней весною, когда молодняк по неопытности убил купца Ряхина. Наговорил изрядно, да еще и свидетелей в живых оставил. Вот по словам нас тогда и нашли: перетрясли целый район, сунулись в каждый закоулок. Пришлось нашему брату покинуть насиженные места и на долгие полгода залечь в Заречье. Как тогда Старшаки со стражей договорились, никто не знал, но награбленное добро пришлось вернуть, а пятеро молодых, участвовавших в том злополучном налете – испарились. Шестой бежал в столицу, да там и сгинул.

Второй раз случился перед самым моим отъездом. Мужичкам из Борцево вздумалось шутки шутковать. Устроили налеты на аптеки с известным на весь Ровенск кличем: «мордашки на пол, кубышки на стол». Очень зря… Нельзя лепить фирменное клеймо на левые клинки, гильдия мастеров не поймет. Их тогда силами местных банд быстро изловили и натурально кожу живьем содрали – впредь будет другим наука. По итогам все остались довольны: зачистки в Кирпичном прекратились, аптекарям вернули добро, а псы с окраин получили мясо в виде сброшенных в выгребную яму трупов.

Такие были дела… Поэтому пацанва в серьезных делах клеймом не светила, стараясь работать молча. Иначе свои же на корм пустят. Совсем другое дело – обобрать случайного прохожего на улице. Тут и поиграть можно, и покрасоваться, разбрасываясь фирменными фразочками.

Я все ждал чего-нибудь эдакого – залихватского и был крайне разочарован, услышав банальное:

- Кошель гони!

Что за скука… Напротив стояло полтора десятка человек, самому младшему из которых от силы было лет десять. С одной стороны пустяки, а с другой это как посмотреть. Нет ничего хуже толпы безбашенных малолеток, особенно когда у одного из них есть нож – не зарежут, так стадом затопчут.

- Чё умолк - язык в задницу засунул? Кому сказано, кошель гони.

Я откинул полу сюртука и демонстративно извлек из чехла недавно приобретенный нож. Лезвие блеснуло под лучами солнца, заиграло бликами на облезлой штукатурке, на испуганных лицах мелюзги. Ну теперь понадобится кто-то смелый и отважный – тот, кто решится сделать первый шаг. Стоящий впереди заводила на эту роль не годился. Конопатое лицо дрогнуло, изобразив неуверенность. Кому первому захочется рисковать, даже имея за спиной численный перевес. Шкура - она одна единственная и новую взамен продырявленной никто не выдаст.

- Ну чё, малышня, так и будем стоять или разойдемся по-хорошему, - предложил я, для убедительности покрутив пальцами ножик. Вроде ерунда, но на пузатую мелочь подобные фокусы действуют. Вон как заволновались – зашептались.

Секунды бежали неторопливо. Лучи солнца продолжали играть на начищенном до зеркального блеска лезвии… И вдруг я почуял неладное. Нет, не воровской чуйкой – вещью насколько легендарной, настолько же и капризной. У возникшей тревоги имелось разумное объяснение - напряженные взгляды мелюзги. Они имели одно четкое направление, поэтому складывалось впечатление, что за моей спиной кто-то был.

Увы, полуденное солнце лишало возможности читать по теням. И глаз на затылке у меня не имелось, но зато были уши и были звуки: едва различимые шорохи. Некто неизвестный пытался остаться незамеченным.

Решили с тыла зайти – суки! Всё, медлить больше нельзя. Я поудобнее перехватил рукоять и резко развернулся. На ходу, краем глаза уловил невысокую фигуру и ударил первым. Метил в район шеи, в неё и попал, заставив тощего шкета вскрикнуть. Толстая, перемотанная тряпками дубинка с глухим стуком упала на булыжную мостовую, а сам он в отчаянии зашарил руками, пытаясь… Один шантру разберет, чего он там пытался сделать: то ли выцарапать мои глаза, то ли перехватить нож. Только поздно уже, когда лезвие по рукоять вошло в горло.

Я повернул голову, с удовлетворением отметив страх на лицах присутствующих. Для вящего эффекта, довернул нож, позволяя ручейкам крови хлынуть наружу. Худое тело попыталось завалиться назад, но я попридержал его, предлагая в полной мере насладиться зрелищем. У некоторых гибель товарища вызывает яростное желание отомстить, но это если товарищи нормальные, а если шпана подзаборная, лишь проводящая вместе время, то и толку не будет.

Первыми дрогнули задние ряды, где стояли самые мелкие - рванули так, что только пятки засверкали. Следом побежали и остальные… Конопатый хотел что-то сказать, но не отважился. Лишь сплюнул с досады и легкой рысью припустил за другими: как бы не торопясь, в попытке сохранить остатки былой важности. Что за шут гороховый.

Сбежал и мой недавний знакомец – продавец газет. Потолковать бы с ним – узнать подробности случившегося, зачем навел. Неужели ста заплаченных кредитов показалось мало? Или в другом дело? Мне сразу вспомнился подбитый глаз пацана. Свежий фингал, можно сказать только-только из печки. И такое случается… Засветил большую деньгу, где не положено, вот в остальных азарт и проснулся. Заставили рассказать, где такое богатство надыбал.