– Да, вряд ли им отдельно готовили, – согласился Звонарь.

– Конечно… А потом появились плохие чеченцы. Появился Мансур Арсаев и ещё один гад рыжий – Хашиев. Арсаев – это был такой невысокого роста, может метр семьдесят пять, кривоногий, очень коренастый чеченец, который носил длинные волосы, как они любят – каре у них такое. Ходил в неуставных каких-то штанах. А за голенищем сапога у него всегда был нож. И он совершенно спокойно, посылая всех, в том числе и офицеров штаба, в таком виде ходил, и всё ему было по фигу. Он не ходил строем, ел когда хотел. Его как специально к нам в девятую роту определили. Он тут же выгнал нашего бедного армяна – почему-то его кровать ему понравилась. Он мог спать в одежде, мог спать днём, ну вообще, просто полный беспредел. Он считал, что он… Ну, что главней него только Аллах. И он ходил с ножом. И чуть что… А нож настоящий, охотничий большой нож. Большой тесак с кровостоком, с наборной ручкой. Такой зековский нож. Его никто не трогал, естественно, но он мало того, что вёл себя очень вызывающе – он делал, что хотел. Если он хотел спать, а ещё отбоя не было, все занимались своими делами, он мог заорать: «Эй, салабоны, отключили свет на хрен, заткнулись все!» – и, если эта команда не выполнялась, он просто доставал нож и под угрозой заставлял. А они оба, что Арсаев, что Хашиев, были наркоманы героиновые. Хашиев был из четвёртой роты – такой же отморозок, но без ножа. Но героина достать было негде, а мака – маковой соломки, и просто дикорастущего мака опийного, было навалом. Потому что это Иркутская область, там всё растёт, и это растёт. И они умудрялись где-то этой «черняшкой», как они называли, затариться, уколоться, и всё время ходили под кайфом. Ну и ладно бы, как говорится – но он терроризировал всю роту. Тот же самый Бокалов просто боялся его. Не то что его ударить – он заискивал перед ним, на это было противно смотреть.

Довганик презрительно сплюнул в сторону и продолжил:

– Никто Арсаеву ничего ни сказать, ни сделать не мог… И у меня с ним случился конфликт, который для меня, в общем-то, чуть не закончился летальным исходом. Арсаев – он, естественно, про музвзвод прознал сразу. И ему очень понравилось, что у нас есть место, где можно хранить свои вещи. Он освободил себе ящик – ну, чьи-то вещи выкинул и хранил там самое драгоценное для него. Свою «парадку»[64] и альбом дембельский[65] – то есть, он готовился на дембель. А «парадка» у него была – это вообще атас. Она была вся в аксельбантах, вся расшитая, вся в золоте. Он, видимо, в свой Ачхой-Мартан должен был явиться, как солнышко, в прямом и переносном смысле. А поскольку я командир оркестра, он, когда повесил туда свою «парадку» и положил драгоценный альбом, сказал: «Ты мне башкой отвечаешь за это». Я не придал этому значение, потому что никто ничего оттуда украсть не мог, никогда у нас шмона никакого не было. Мы прожили там почти полтора года, может, чуть меньше – туда даже Бокалов заходил крайне редко. Ну я и думаю: «Пускай себе висит». И тут, как назло, я уж не знаю, кому это пришло в голову, в общем, решили шмон провести и у нас. Ну у нас-то что? Деньги в нычках были, тем более, сосед такой появился, какие-то личные вещи тоже все были заныканы. А тут на тебе – генеральский мундир и альбом с «бриллиантами». И, естественно, их конфисковали. Арсаев, конечно, об этом узнал. И я понял, что будет серьёзный конфликт. Он приходит: «Где моя форма, где мой альбом? Иди сюда». Я подхожу, он: «Повернись спиной». Я поворачиваюсь. Он достаёт нож, приставляет к горлу и говорит: «Ты мне должен сегодня всё вернуть, или я тебе сейчас отрежу голову». Я говорю: «Мансур, ты чего?» – То есть реально, у меня около горла нож, и тут, на моё счастье, входит Лёха, с командировочной роты. А он авторитетом был там, и он этого Арсаева, в общем-то, ни во что не ставил, хотя Арсаев у них частенько бывал, и они знали друг друга. И он увидел эту ситуацию. Ну он всё сразу понял, говорит: «Мансур, а ты чего делаешь-то?» – Арсаев: «Да этот вот щенок, тварь, он просрал». Лёха говорит: «Э, слушай. Это, во-первых, не он. Потом решим, опусти нож». В общем, он как-то ситуацию эту разрулил и этого дурака оттуда увёл. Таким образом я сохранил свою жизнь, за что я этому Лёхе очень благодарен. А вопрос-то всё равно не был решён. Он рано или поздно как-то возникнет… Но тут Арсаев с Хашие-вым вообще пошли вразнос. Они ширялись[66] и днём, и ночью, ходили под кайфом постоянно. Арсаев размахивал ножом уже и на офицеров. Оказалось, что его до этого в дисбат[67] отправили за такие же выходки, только из другой части, а дослуживать к нам прислали. И он достал всех. А командование не знало, что с ним сделать. То есть не было официального повода его посадить. В самоходы он не ходил, про наркотики никто… Ну, может, не хотели выносить сор из избы. Его боялись. Просто боялись. Он зашугал всех! А наши два бойца, конкретно мои музыканты, Сугроб и Романец, они решили… Они же урки. Они решили его спровоцировать. Они пошли в увольнение, взяли из нычки магнитофон, включили погромче и возвращаются обратно в часть. Это уже я потом узнал, потому что этого всего не видел, мне рассказывали. У Женьки магнитофон орёт… – Довганик неожиданно запнулся на полуслове и посмотрел на Звонаря. – Тут такое дело… В моей жизни эта музыкальная группа будет присутствовать потом, и я её сразу по-другому назову.

– А ты действительно упёртый, – улыбнулся Звонарь. – Давай, жги, только не запутайся окончательно.

– В общем, из магнитофона орёт «Нежный апрель»», Сугроб идёт сзади. И сверху спускаются Арсаев с Хашиевым: «Э, салабоны, вы чего, охренели? У вас откуда балалайка? А ну дай сюда. Чего это тут поёт какой-то «Нежный апрель» – щас мы свою кассету поставим». А Женька четыре года отсидел – как говорится, страшно, но он, видимо, что-то подобное уже проходил. Тем более у них был план, а самое главное, у Сугробова был топор за спиной. И Женя говорит: «Не дам». Арсаев: «Как не дашь?» – и начинает вырывать и поворачивается к Сугробу спиной. А у него топор был за ремнём – просто был загнан, по-деревенски. Достаёт топор, размахивается, и просто чудом в этот момент в подъезд входит капитан Тимощук. Он Сугробову пытается сбить руку, но у него не получается, потому что Сугробов был очень крепкий. Топор просто разворачивается не острием, а обухом. И он со всей дури, обухом, пробивает башку Арсаеву. Ну не насмерть, но разбивает голову, рассекает, кровища! Хашиев тут же… Просто он испарился, как джин. Арсаева в санчасть. По идее, кто виноват? Ну, наши трезвые. Факт того, что Арсаев отнимал личное имущество, пускай и не уставное, подтвердили все, вся рота. Но самое главное, что командование очень мудро себя проявило. Командир части всё это перевернул – топора никакого не было, была драка. Травму головы он получил, ударившись обо что-то острое. Хашиев тоже участвовал, у Арсаева нож – угрожал убийством. В общем, Хашиева и Арсаева закрывают в тюрьму. То есть не на дисбат, а в настоящее СИЗО. Ну и вся часть вздохнула, естественно, потому что вместе с ними исчезло и постоянное напряжение. Их наконец-то убрали, они в СИЗО, но вся эта ситуация потом имела продолжение, и достаточно плачевно закончилась для многих ребят.

– Ирина, добрый день, это Илья, коллега Владимира. Он сегодня должен был выйти из отпуска, но телефон недоступен, не подскажете, где он?

– Да, Илья, здравствуйте. А я… Он, наверное, в деревне, в Поречье. Мы… ну, поссорились… немного, и он уехал, я думаю. Я не видела, как он уезжал, меня не было дома.

– А давно он уехал?

– Числа… Семнадцатого или восемнадцатого июля. Ну вот как раз у него отпуск начался, он туда вроде собирался, в деревню… Хотя, скорее, восемнадцатого.