Зима. Вечер. Холодно и темно. За воротами, из вертикальных металлических прутьев, начиналась длинная узкая дорога. Где-то справа, за деревьями, виднелся силуэт заброшенной церкви. Какая же длинная дорога – засасывает ноги, как бесконечная снежная топь. Вот рядом показались две небольшие, полуразвалившиеся квадратные кирпичные постройки. Часовня и сторожка – именно в ней жила чеховская «ведьма», дьячиха Раиса Ниловна[3]. И словно продолжала она творить непогоду, прорвавшись сквозь время и границы книжных страниц, заметая снегом, кружа колючую вьюгу, заполняя всё вокруг своей бессильной яростью. Как-будто слышен был её плач в завывании ветра, разносящего безысходность по всей округе.

Очень длинная дорога – из прошлого в будущее. Там, позади, за воротами, осталось детство. Остался привычный, тёплый, комфортный мир. Хотя нет, не остался – он разрушался с каждым шагом, удаляющим от ворот.

Дорога упиралась в двухэтажное зелёное здание школы, похожее на особняк каких-то помещиков. Родители передали Вовочку воспитателям на улице – было время вечерней общей прогулки. Обитатели школы гуляли среди качелей, беседок и каких-то хозяйственных построек. Попрощавшись, он подошёл к гуляющим ученикам и попытался просто стоять, робко осматриваясь по сторонам…

– Ну и вот стою я, вокруг сами себя развлекают дети, кто во что горазд, и тут ко мне подходят два совершенно одинаковых типа, таких коренастых, и говорят: «Новенький?». Я говорю «да», и получаю сразу в бубен[4]. Потому что, оказывается, новеньких по какой-то причине нигде не любят. А это были два брата-близнеца, которые, как говорится, «держали там масть»[5]. Получаю в бубен, меня забивают, заталкивают в беседку, разбивают лицо до крови, и начинается моя прекрасная жизнь в этом заведении под названием Лесная школа.

Владимир машинально провел рукой, будто утирая кровь с носа. Авдеев продолжал делать пометки. Молчун оторвался от планшета и тоже следил за ходом повествования. Звонарь слегка покачивал сокрушенно головой из стороны в сторону.

– В Лесной школе всё было достаточно просто. Был распорядок дня, который никак нельзя нарушать, и был воспитатель. Высокий, тощий, с крючковатым носом, с залысинами и зачёсанными назад волосами. Всегда ходил в одном и том же. Коричневые ботинки, серые брюки, свитер на пуговицах в коричнево-серый ромб и рубашка, застегнутая на все пуговицы до горла. Методы у него были очень простые. Если ты, к примеру, не спишь на тихом часе, он просто брал палку – от сломанной швабры черенок – и бил тебя по голове, ну или ещё куда попадёт. Порядки, соответственно, тоже были такие – ходили строем, на приём пищи, на занятия – из развлечений это, наверное, всё. Хотя присутствовали некие походы на лыжах иногда. Суть, в общем, в чём? Конечно, я постепенно адаптировался. Во-первых, я понял, что если забиваться в угол, то в нём и проживёшь всё время – никто тебя из этого угла не вытащит. Понял, что есть разные способы избегать наказания. Лесная школа – а я там пробыл два года, второй и третий класс – научила меня всему: врать, курить, драться, хулиганить, обманывать. Всему тому, о чём мои сверстники, учась в московских школах, в то время даже не задумывались. Там просто были такие вот звериные законы. Постепенно я забыл обо всех своих болезнях. Потому что это был режим, свежий воздух, постоянные какие-то потасовки…

Владимир рассказывал очень увлекательно. Чётко, неторопливо, подробно. Воспоминания о тяготах того периода сопровождал улыбками и смешками. Слушателям было понятно, что ему нравится быть в центре внимания, вспоминая о своих «подвигах» и приключениях.

– Один раз я оттуда убежал, – продолжался рассказ. – Я не помню, по какой причине – кто-то меня достал. Бежать оттуда было достаточно сложно, но я где-то нашёл дырку в заборе и помню, что… Я не знал куда идти, я просто знал, что по дороге асфальтовой если идти, то придёшь в Истру – а до неё километров двадцать-то точно топать. По этой дороге ходил автобус. Я это запомнил, потому что очень редко, но были родительские дни. Приезжали родители, и, как правило, когда приезжал папа, мы с ним садились в этот автобус – по-моему, номер 28, доезжали до Истры, папа находил первый попавшийся универсам с винным отделом и желающего скинуться на бутылку. Они покупали бутылку какого-либо портвейна, выпивали её быстренько, потом мы садились на автобус в обратную сторону и ехали в Лесную школу. Он меня целовал в щёчку, и я шёл к себе в казарму. Это были такие его посещения. Ну блин… Он очень сильно меня любил, но, как говорится, вырвавшись из-под опеки мамы, имея возможность раздавить пузырь с кем-то, он… Причём он… Ну как человека обвинять? Он поехал к сыну? Поехал. Он сына увидел? Увидел. Он даже покупал мне какую-то шоколадку или ещё что-то. Да, мы просто катались с ним на автобусе, туда-обратно, и при этом он выпивал бутылку с кем-то на двоих.

– А у вас появлялись мысли, почему бы не перебраться обратно? Вам хотелось домой? Были попытки уговорить родителей вас оттуда забрать? – неожиданно прервал свое молчание мужик с планшетом.

– Вы знаете, они, скорее всего, эти попытки, были первое время, но по каким-то причинам это не получалось. Со временем я уже там неплохо адаптировался. У меня даже были детские романы с местными девчонками – девочки там тоже присутствовали. Я привык уже к этой жизни… А чего мне проситься домой? Мне уже казалось, что я здесь всегда живу. Я знал, что у меня есть дом, есть родители – они, правда, очень редко приезжали, потому что нечасто разрешалось посещение. И не всегда это было связано с портвейном папиным – привозили какие-то конфеты, печенюшки… А так я уже просто понимал, что живу здесь. Я же не понимал, что та жизнь, которая была в Москве, проходила мимо меня. Там моих ровесников водили за ручку в школу, они обучались и, собственно, всё. А мы росли в жёстких условиях, огребая палкой по голове, пытались скрыть следы курения, выясняли отношения как мужики, дрались. Это было в общем-то достаточно похоже, насколько я сейчас понимаю, на то, как живут дети в детских домах. Разница была в том, что в детском доме у ребёнка нет семьи, нет другого дома, ему придётся доучиться до конца, и только потом он выйдет во взрослую жизнь. А я знал, что через пару лет это закончится. Но я об этом не думал, у меня были совершенно другие интересы. Но в силу того, что я туда попал не зверёнышем, а, на самом деле, добрым мальчиком, не во всех злодейских выходках я участвовал. Я вот нашёл в лесу маленький грибочек и ходил каждый день его поливать и смотреть, как он растёт. Я почему-то думал, что это белый гриб, и никакая скотина его не сорвёт. Скотина никакая не сорвала, но оказалось, что это свинушка. Я был уже с некой склонностью к сентиментальности, даже живя вот в тех условиях, достаточно жёстких. Кстати, там я заработал своё первое сотрясение мозга. Был какой-то праздник, был родительский день, мы все ждали родителей, зачем-то я зашёл в туалет, а там был мальчишка из четвёртого класса – абсолютно отмороженный. И я уже не помню совершенно, из-за чего был конфликт, но он был, во-первых, старше, во-вторых, гораздо сильнее физически. Я ему ничего не успел сделать, а он взял меня за плечи и раз пять со всей дури ударил затылком о стену, после чего у меня всё закружилось, и я, видимо, потерял сознание. Открыл глаза я уже на полу, вокруг меня стояли воспитатели и мама. Видимо, я пролежал в этом сортире, на этом кафеле достаточно долго без сознания. Меня понесли в палату, потом повезли в больницу, и мама находилась со мной. Поставили диагноз – сотрясение мозга средней тяжести. Я выздоровел, никак это на мне не отразилось. Я просто стал ещё более аккуратным, ещё более злым. Несмотря на сентиментальность, жизнь заставляла приобретать такие черты характера, и эти две противоположности как-то уживались во мне.