На следующее утро Володя уже начал ощущать некую раздражённость и нетерпеливость. Постоянные проблемы с вестибулярным аппаратом и этот невыносимый колокольный гул в голове терпеть было сложнее и сложнее. Он не мог дождаться очередного сеанса, когда звук собственного голоса вернёт относительно комфортное состояние, а главное, заставит звонаря прекратить долбить по мозгам.

Наконец-то появились амбалы и завезли Довганика в кабинет Авдеева, который уже сидел за столом. Молчун тоже был на месте и, что удивительно, даже без своего любимого планшета. Он внимательно смотрел на заезжающего пациента – как будто тоже с нетерпением ждал продолжения.

Владимира упрашивать не пришлось, он вернулся к своим рассказам, ощущая долгожданное облегчение в голове:

– Вот такой у меня был школьный период… Что я хотел подчеркнуть? Во мне всегда уживались два человека. Я никогда, конечно, не считал это раздвоением личности. Не разговаривал сам с собой. Но внутри… То есть вроде как бы положительная семья, мама глубоко интеллигентный человек, из интеллигентной семьи, пережившая голод и эвакуацию. Легендарная прабабушка, бабушка, дедушка. Папа, который, хоть и был человек с очень непростым характером, но не был подлецом. Даже пускай он иногда, может, чаще чем нужно, выпивал, но негодяем он не был. У меня нет таких воспоминаний по поводу своей семьи. Поэтому уже с 2011-го и 2012-го года… До сих пор мне очень сложно думать о том, что их нет… А почему уживались эти два человека? Потому что, по идее, я мог быть как Эдик, о котором я выше говорил. Тоже интеллигентная семья – мама, старшая сестра, у сестры жених, трали-вали. Вот он был настоящий интеллигент. А я, практически из такой же семьи, умудрялся практически всё время попадать в какие-то истории, дружить с хулиганами, сам всегда был на плохом счету. В душе, как говорится, грибочек поливал, а вот на людях… И ко мне не сразу это осознание пришло, что для того, чтобы тебя хоть как-то замечали, как-то с тобой считались, ты должен быть сильным, ты должен своими поступками, пускай отчасти безумными, которых было много… выделяться… Я рассказывал, что рыдал, когда услышал о смерти Брежнева, но со мной, то есть с тем же самым человеком, была и такая история… Это было в 228-й школе. Тогда же школьная форма у всех была. Пиджак или куртка форменного образца и брюки. Всё тёмно-синее. Должна быть рубашка и галстук пионерский. И в пионеры меня, кстати, приняли не когда всех, а позже. Тоже по этим же причинам, за поведение и так далее. Всех принимали на торжественной линейке, а мне было так обидно, что все стоят – тридцать учеников – и всем галстук повязали, а мне шиш. Меня потом тоже приняли, но одного и без всяких торжеств. Ну и протест, конечно, в душе вскипел, и долгое время обида не затухала. И тут директриса школы решила проверить дресс-код. А я ходил мало того, что в брюках цвета хаки – из формы у меня была только куртка. Вместо рубашки – свитер с высоким воротом, и никакого галстука. Это был пятый класс, максимум шестой. Расцвет брежневской эпохи. Может, и закат, но, тем не менее, ещё никакого слова «перестройка»[12] никто даже не слышал и не думал об этом, и вообще все советские люди жили хорошо. Она меня отловила при входе в школу, офигела от моего вида, где-то нашла пионерский галстук и насильно мне его повязала. И меня это так взбесило, это насилие над собой, что я прямо перед ней… А галстук – он делался из тонкого шёлка, или это не шёлк был – но такая похожая материя. Я прямо при ней его сорвал, и она, вытаращив глаза, заорала: «Стой, ты что?!» – Я от неё – дёру. Галстук – в руке, и первое, куда я забежал, был туалет. Бросил галстук в унитаз и спустил. У неё на глазах. Ну, соответственно, как всегда, родители в школу, трали-вали.

Довганик перевёл дыхание. Авдеев и Молчун, казалось, увлечённо слушали, не отвлекаясь на вопросы. Он солировал в этом спектакле:

– Было много всего – и не упомнишь. Допустим, мы угнали машину родителей Никиты Козлова из параллельного класса. Он умел водить – ну, наверное, он так думал, вот и поехали кататься. Это было ночью, родители были на даче. Разогнались, а впереди стоял мусорный контейнер. А они раньше почему-то стояли не на асфальте, а на таких ножках металлических, с человеческий рост. Для чего это было сделано?.. Замечаем мы его в самый последний момент, и, как в смешном фильме, машине полностью срезает крышу! Хорошо, что никого не задело, все успели пригнуться. Машина въехала с одной стороны с крышей, а выехала с другой стороны без крыши. Жигули «тринадцатая», белая. Был полный атас! А мы неспроста туда поехали: мы сначала были у него в гостях. А папа у него в больших тридцатилитровых бутылях ставил вино из черноплодки. И оно нам очень нравилось и казалось, что это не столько опьянение, сколько такой дурман. Может, так оно и было. В общем, чем дело закончилось, я не помню. Никиту в бараний рог скрутили родители за это, видимо. Мы его месяца через два только увидели, с подживающими синяками на лице. Много было всего такого. Много. С Димой Матвеевым мы ходили вместе заниматься в секцию бокса. Соответственно, к нам подтянулись наша компания – Рифкат Хайдаров и Серёжа Козлов. И мы уже вчетвером начали чудить. Это был конец седьмого класса, начало восьмого. Чудили по-страшному – помимо этой оторванной крыши машины. Ходили во всякие байдарочные походы. Причём я даже сейчас, во взрослом возрасте, вряд ли бы на такое решился. Потому что это надо было на первой электричке с Савеловского вокзала, с байдаркой, с собой – тридцатилитровая бутыль пива, которого мы набрали в пивной под названием «Яма» в районе Марьиной рощи. При этом детям же не наливали, а мы явно на взрослых не тянули, но как-то мы это пиво всё-таки добывали. Вышли мы тогда на станции Вербилки. И был с нами этот Качалов Витя, фанат «Динамо». И эта тварь взяла с собой водку. И он сказал: «Ха, щенки, вы не знаете, что такое ёрш». Мы сделали привал, кое-как поставили палатку, Витя приготовил ёрш. Ёрш пьется изумительно, а последствий мы действительно не знали! Проснулись мы все на этой полянке ближе к вечеру. Лес. Холодно. Темно. Идёт дождь. В этой полупоставленной палатке кто-то лежит. Причём лежат так, как если бы автоматной очередью всех положили – вот так примерно люди лежали. Я поднялся, естественно, изрыгнул из себя остатки ерша. Кто-то ещё встал. Наступили в какой-то майонез – в общем, жуть полная. Просто картина полного ужаса! А идти до станции прилично было – километр, может, даже два. Причём идти через железнодорожный мост, через насыпь, через реку Дубна. Как дошли? Меня не отпускало до того момента, пока меня более крепкие (или менее выпившие) друзья не поставили просто к двери, нажали на звонок и убежали. Открыла дверь мама, я упал. Она ничего не сказала. У нас была собака, московская сторожевая. У этой собачки, доброй, был строгий ошейник, в котором во внутренней части были зубья. Мама вывернула этот ошейник зубьями наверх и отфигачила меня по всем местам, куда попадала. Но протрезветь мне это не помогло. Вот такое было приключение…

– И этим воспитательная работа ограничилась? Ошейником? – Авдеев укоризненно посмотрел на Довганика, как будто обращаясь даже не к нему, а к его родителям. – А положительный эффект какой-то был от этой процедуры?

– Только ошейником. Больше ничего… А эффект? Да не было никакого эффекта. Ну и, в общем-то, продолжалось всё такого плана. И всегда во мне, опять-таки повторяюсь, боролись два человека. В принципе, учился неплохо, не обижал девочек, но во всяких таких проделках участвовал постоянно. За компанию ходил в ДК ГУВД[13] на дискотеки. А дискотеки там посещали только с одной целью – нужно было кому-нибудь обязательно набить морду. И ходили туда только за этим. Потом все окончили восьмой класс. Тогда была десятилетка, но ни о каком девятом для меня речь, конечно, не шла. Хотя по успеваемости я в общем-то мог бы. И опять-таки, все друзья-товарищи решили поступать в ПТУ № 40 на металлообработчиков. Откуда они взяли эту идею? Почему именно на металлообработчиков? По-моему, их туда, дураков, водили на экскурсию, а меня не водили, и они просто больше другого адреса не знали. Тем более, это было относительно неблизко от нас. Не другой конец Москвы, но тем не менее. Хотя я-то собирался в техникум, потому что занимался боксом в «Трудовых резервах». Я тогда побывал на дне открытых дверей в Нагатино – там техникум и рядом 101-е ПТУ – речников готовили. Только в техникуме готовили лоцманов и капитанов, или каких-то механиков, а в ПТУ – матросов. И вот на этом дне открытых дверей все пошли в спортзал. Я с собой взял форму, подошёл к тренеру и сказал, что я тоже занимаюсь. Он говорит: «А где?» – Я говорю, там-то, там-то. Он: «А у кого?» – Я: «У этого, этого». Он: «О! Всё, парень, считай, ты зачислен». И я фактически – ну да, ездить в Нагатино далеко было – но я уже одной ногой там был, из-за того, что занимался боксом в «Трудовых резервах». Я уже мог быть в техникуме. То есть на ступень выше по образованию. Но мозгов же не было напрочь! Нет, все идем в 40-е – «Вован, а ты с нами?» – «Конечно, я с вами!» – Приходим, естественно, всех туда зачисляют. А это фрезеровщики и токари какие-то, слесари. Девочек не было, потому что они не шли на эти специальности. А потом мы ещё узнали, что в это училище брали детей из коррекционных школ – ну, у кого плохо с головой. То есть контингент подобрался ещё круче, чем можно было себе представить. Соответственно, мы были из нормальной школы, но плохо с головой у нас тоже было. И, несмотря на это всё, всех моих друзей к концу первого курса умудрились выгнать оттуда. За что, я не помню. А меня не выгнали. То ли я прогулял какое-то мероприятие, из-за которого выгнали, то ли ещё что-то, в общем, случайно я остался. А раз друзей выгнали, а мне что там делать? И тут мама или кто-то еще узнал, что, оказывается, есть такая форма обучения: один год учишься профессии, а потом все остальные, сколько нужно, доучиваешься в шараге[14]. Работаешь и доучиваешься. Я быстренько забрал документы из этого 40-го ПТУ и отвез их в 12-е, в котором не было среднего образования. Учебный год уже закончился. Я прихожу, сидит мастер: «Чего пришел?» – Я говорю: «Я с 40-го училища, хотел бы пойти работать, ситуация такая, нужны деньги», трали-вали. Он: «Так. По условиям экзамена ты должен мне сдать практику». Я говорю: «Хорошо». Он меня подводит к станку, даёт чертёж, даёт какую-то болванку: «Ты должен её выточить». Он отдал и ушёл. Ну… Я как умел, так и выточил. Наверное, как в анекдоте, в котором чего ни делай, всё равно получается танк. Полтора часа я с этим фрезерным станком возился – а это достаточно опасное производство. Я сам с ним мучился, какие-то фрезы искал, менял их, ставил, вымерял – я старался! В тот момент во мне второй я рулил, который грибочек поливает. Я хотел! Но получился, сука, танк! Потому что я не умел! Меня никто не учил! Мастер повертел эту болванку, кинул её в угол и говорит: «Через неделю за документами придёшь». Я говорю: «В смысле?» – Он говорит: «Что – в смысле? За дипломом об окончании». Я говорю: «А дальше что?» – Он: «А дальше – завод «Рассвет», в отдел кадров, с документами». Я через неделю пришёл, получил диплом об окончании этого ПТУ и пошёл на Московский машиностроительный завод «Рассвет», проходная которого находилась около Краснопресненских бань. В отделе кадров, видимо, я был не один такой, меня как-то совершенно автоматом зачислили в слесарный цех, где работали такие же фрезеровщики и токари. На работу надо было к шести тридцати утра, что меня жутко бесило. Надо было ехать с Лесной улицы на 18-м троллейбусе, до станции метро «Улица 1905 года», ну и пешком к этой проходной. В шесть тридцать нужно было нажать на кнопочку со своей циферкой, и с обратной стороны вылетал твой пропуск. Этот пропуск брал ВОХРовец[15], сверял фотографию и тебя пропускал. Если ты опаздывал, это заносилось в книгу и чего-то тебя лишали. А поскольку мне даже ещё не было шестнадцати лет, я должен был работать сокращённый рабочий день, до обеда, который начинался часов в одиннадцать. И на этом заводе я бил баклуши… Расскажу, почему я обязан был бить баклуши на заводе. С работы я приходил в двенадцать часов. Остальные тоже кто откуда сползался, и мы старались вечера проводить вместе. И однажды кто-то сказал: «Поехали к Диме Матвееву в гости». А в тот момент они разъехались с отчимом, и мать с Димой выменяли себе однушку в Кузьминках. И мы туда очень любили ездить, потому что мама либо просто не обращала на нас внимание, либо тихо спала в кресле-качалке, либо её не было дома. И тут мы поехали весёлой компанией, и откуда-то было два новых парня и какие-то две новые девчонки. Как обычно, запершись в комнате, мы вылакали какого-то портвейна. А возраст – пятнадцать лет, гормоны играют, и тут одна из девушек, наиболее симпатичная, не помню, как звали – и слава богу, наверное, говорит: «А чего вы, без машины, что ли?» – Мы: «В смысле?» – Она: «Ну не знаю, у некоторых в таком возрасте уже есть машины». В общем, как-то она задела нас с этими машинами. И я в первых рядах, ещё с каким-то отмороженным таким же, вышли и начали вскрывать машины.