– Какие?
– Ну, ножи, деньги там, не знаю… В тумбочке должно быть: мыло, расчёска, зубная паста, бритвенные принадлежности. Всё. Потому что в роте периодически проводился шмон[51] – так же, как на зоне, и всё запрещённое изымалось и уничтожалось.
– А деньги почему запрещены, если выплачивалась зарплата?
– Зарплата на книжку – на лицевой счёт, который был открыт в Ангарском банке. Потом, после армии, я получил в Москве в Сбербанке с этой книжки семьдесят рублей. Это за два года я заработал, официально. Неофициально я заработал на порядок больше. Тоже потом расскажу, как… И жили мы, не тужили, но Бокалову категорически не нравилось, что есть какая-то группа товарищей, которые совсем не товарищи, и под его дудку не пляшут. Не ходят убирать снег, не ходят на строевые занятия, хотя мы все нормально ходили в строю, знали все команды. Тем более, у нас был свой строевой порядок. Мы после прохождения последнего взвода, последней роты, выстраивались в такую коробочку, прямо как на параде – шаг сюда, шаг сюда, раз, и также, под свой же барабан, шли замыкающими. Мы всё выполняли и считали, что нам эта лишняя муштра не нужна. И все как бы и говорили: «А где музвзвод?» – им: «Они у себя, репетируют». А у нас оттуда всегда что-то доносилось. Кто-то от нечего делать, кто-то действительно пытался лучше что-то освоить. То есть какое-то дудение, какие-то звуки внутриутробные, их всегда было слышно. Ну и Бокалов всё-таки решил войну эту выиграть путём того, что натравил конкретно на меня вот этот комсомольский актив. Вообще, даже на зоне есть такое понятие – актив. Это те, которые целиком и полностью ложатся под администрацию. Ну, это на «красных» зонах[52]. То же самое было и здесь, ничем не отличалось. И как-то ночью, после бани, я в чистом белье лёг спать. Тут, часа в два ночи, поднимает меня один парень – а он наполовину азербайджанец, четыре года за кражу отсидел. Был весь синий – если у кого-то только руки, кисти были в наколках, то он был весь синий. И он наколол всё, что можно. И звёзды воровские, и черепа… Поднимает меня, и таким, как умеют они, азербайджанским добрым голоском: «Пойдём, поговорить надо». Пойдём так пойдём. Я же не ожидал ничего такого…
Володя вздохнул и продолжил:
– Я захожу в комнату комсомольского актива – а они все бухие, человек семь-восемь. И они просто начинают меня тупо бить – руками, ногами, табуретками. Причём это, как сказать… Это же не драка была – просто избиение. Сбили с ног, ударили табуреткой по голове, подняли, опять сбили с ног, опять чем-то ударили, отпинали ногами. И это продолжалось где-то минут двадцать. И помимо того, что они меня здорово отмутузили, они ещё, сволочи, что самое стыдное для меня было, порвали на мне всё бельё. То есть из комнаты комсомольского актива, до своего кубрика, до своей кровати, мне пришлось идти голым. А это практически по «центряку», через всю роту. И кто-то не спал и был сильно удивлён. Тем более в армии, а уж тем более в стройбате вот этот «нижепоясной» юмор, он прямо… Вот чего не коснись. То есть фильтруй, что выплёвываешь. Только ты сказал то, что можно двояко трактовать, тут же к тебе будут вопросы соответствующие. Тем более, я ещё раз говорю, это все люди судимые, так или иначе, отсидевшие. То есть за базар[53] надо было отвечать. За любой. А уж за прохождение по «центряку» голым… Я лёг под одеяло. Думаю, как вставать? Кое-как уснул, проворочался до утра. Бужу чуть пораньше подъёма Антоху Вознесенского – он рядом со мной спал. Я говорю: «Антох, у тебя есть запасное бельё?» – Он: «Есть». Я говорю: «Дай мне штаны хотя бы». Он говорит: «Чего такое?» – Я говорю: «Ну дай, потом объясню». В общем, под одеялом натянул эти штаны, натянул гимнастёрку сверху – не гимнастерку, «ВСОшка» у нас называлась – военно-строительная одежда. И спускаемся в музвзвод… А там, получается, как? У меня в музвзводе, кроме остальных, были Романец, Толя Сугробов и Лосев Мишка. Это те чуваки, которые были вхожи в столярку к Будкевичу. А столярка Будки, это… грубо говоря, блатное «отрицалово»[54], которое в контрах всегда находилось с комсомольским активом. То есть, чисто зоновские вещи. Вот Будкевич, он прям «авторитет» такой. И мои парни, потому что они тоже умели столярить, они у Будки чифирили[55]. Можно сказать, входили в совет блатной касты, этой самой, основной. Ну и я рассказываю, говорю: «Пацаны, смотрите, какая ситуация. Я, как бы, за вас бьюсь. И получаю тумаков то от Бокалова, то ещё от какого-то руководства. Я вас сюда пригласил для того, чтобы вам жизнь облегчить. И вот с вашим командиром так ночью поступают. Чего делать будем?» – Романец, Лось и Сугроб чего-то пошушукались, пошли к Будке. Ну, и сходняк[56]. Вызывают на стрелку[57] этих… В общем всё закончилось тем, что меня больше никто не трогал. Но оставалось какое-то напряжение, и мне надоело его терпеть. Я подошёл к этому Толе Барсукову. А он уже был к тому моменту лидером этого комсомольского актива. Я говорил, что он высокий, очень широкоплечий, а он там раскачался, стал такой, вообще… И я говорю: «Толь, вот чего за фигня?» – а он в зале, качается: «Чего ты имеешь в виду?» – я говорю: «Ну как? То, что вы сделали». Он: «Ну ты своих успокой, и ничего и не было бы». Я говорю: «Слушай, как успокой? Это приказ начальника штаба: мы – оркестр». Он: «Нас это не волнует, Бокалов хочет, чтобы вы, как и все, тоже участвовали в хозработах». Я говорю: «А ты понимаешь, что учить людей и поддерживать их в форме, именно по игре на инструментах, это тоже труд определенный?» – но в силу того, что он… Он не понимал этого. Он: «Ну и чего?» – я говорю: «Ладно, хорошо, как мне жить дальше?» – ну я такой, риторический вопрос задал. Я говорю: «Ты ж понимаешь, что под вас я не лягу, что оркестр как был, так и будет. Не хотите оркестр? Не будет вообще оркестра никакого. Но тогда вопросы уже начнутся не только к вам, но и к Бокалову и не от меня, а со стороны командира полка, начальника штаба». Он, типа: «Ну живи, как жил». Я говорю: «Давай на этом и договоримся». В общем, вот таким образом, опять-таки, я отстоял место под солнцем. Неприятный момент…
Володя снова тяжело вздохнул, вспоминая эту историю.
– Он был единственный за всё время службы. Это уже было ближе ко второй половине, потому что конфликт назревал постепенно. А Бокалов всё это время дурковал. Никак не мог, никакими путями, ни с нами справиться, ни с ротой этой многонациональной. То армяне что-нибудь вытворят, то узбеки что-нибудь натворят, то мои молодцы… Вот у меня Женя Романцов. Во-первых, ему уже было двадцать семь, и он уже был законченным алкоголиком. Он просто, например сидит в музвзводе, такой, раз, рожу почешет: «Ой, что-то зашелушилась». Мы говорим: «Ну чего, Жень, смазать надо?» – он: «Ага». А деньги водились всегда и у всех – я расскажу потом, откуда. Да откуда – мы занимались воровством со строек. Каким образом, это отдельная история. И Женя через забор, в Четвёртый поселок. А там всегда водочка или самогон, всё есть. И смотрим, Женя идёт, щёки розовые – значит, всё хорошо.
Огромная белая луна своим полным кругом освещала всё вокруг не хуже, чем дневное солнце. Владимир без устали шагал по своему прошлому.
– Вот… Работали мы на стройке и конкретно моё отделение – весь музвзвод, плюс ещё несколько армян и несколько узбеков – это была бригада порядка двадцати человек. Мы все были маляры-штукатуры и попали на работу к гражданскому бригадиру, который по всем объектам был с нами все два года службы. Звали его Никита. Он был просто потрясающей внешности. Это был небольшого росточка, достаточно жилистый, но тщедушный товарищ, у которого была огромная копна рыжих волос, крупно вьющихся рыжих волос – можно было подумать, что это парик клоуна. Весь конопатый и нос картошкой. Ну вот клоун! Клоун клоуном. И оказывается, этот клоун несколько месяцев назад освободился. А сидел он пятнадцать лет за двойное убийство. Ну и, соответственно, на стройке у нас всё по понятиям было. Во-первых, что замечательно, под руководством этого Никиты мы из бытовки – нам дали новую строительную бытовку – благодаря ребятам рукастым из этой бытовки сделали почти салон бизнес-джета. Её утеплили, сделали шкафчики индивидуальные, мягкие топчаны, откидной стол. Подвели систему водоснабжения – куда бы на объект мы не подъехали, нужно было только найти шланг – и мы с водой. И не с рукомойником, а с водой. В общем, всё супер-пупер. Всё вагоночкой, знаешь, нычки-тайнички. Всё просто атас! Первый объект – на нём остановлюсь, потому что там был смешной случай. Это на этом АНХК, где как раз мы узнали про корм для кур. Нас на работу возили на Поларисах. Назвали так, наверное, просто в шутку – были же такие ракеты стратегические американские. А наш Поларис – это был ЗИЛ 130-й в качестве тягача, и к нему деревянный вагончик – сзади дверь, лавки и четыре окошка без стёкол, зато если кто-то курил, то вытягивало. В общем, ни утепления, ничего. А ехать можно было и час на объект… Своего рода это были скотовозки такие, куда загоняли солдат и захлопывалась дверь. И привезли на один из этих заводов, отвели в какой-то новый корпус. Огромное-огромное помещение, которое было отделано бетонными плитами, сверху всё в бетоне, а на полу, как строители оставили – битый кирпич, какие-то кучи засохшего цемента, какие-то проволоки, трубы. Привезли и говорят: «Сидите здесь». И мы сидим. Час сидим, два сидим, три сидим, четыре сидим. А туда привезли не только наше… Тогда мы с Никитой, этим бригадиром, ещё не были знакомы. Туда привезли чуть ли не всю роту. И мы пошли покурить. Ну и как обычно, я, Романец, Сугроб, Лось, по-моему – в общем, такая компания, которые я постоянно умудрялся находить в своей жизни… И тут идут мужики: «О, служивые, привет». – «Привет». – «Давно?» – «Да вот, недавно», туда-сюда. – «Слушайте, а что у вас есть, хорошего?» Мы: «В смысле»? Они: «Ну, плитка, кирпич». Мы говорим: «Да всякое говно, а у вас что есть»? Они говорят: «А у нас спирт». Мы говорим: «Опа», – особенно Романец, такой: «Ага… Давайте», – говорит, – «Через полчаса, здесь же». И мы по этому зданию давай… Смотрим, одна дверь – ну такая, картонная и навесной замок хлипкий… Открываем, батюшки мои, а там кафель. Битком кафеля! Столько этого кафеля! Видимо, весь этот кафель предназначался, чтобы эту огромную комнату снизу до потолка выложить. Так потом и оказалось. Ну а кафель – это плитка, двадцать на двадцать, белая, с еле заметными разводами, то ли голубыми, то ли розовыми. Ну и мы – каждый мог поднять по две пачки. Сделали ходок, наверное, по пять, по семь каждый. То есть порядка тридцати пачек… А тридцать пачек – это можно было кафелем выложить два, а то и три санузла в какой-нибудь хрущёвке. Мы всё это дело перетаскали поближе к месту встречи, присыпали снежком и сидим курим. Замок, естественно, на место повесили. Подходят эти: «Ну чего вы, нашли чего-нибудь?» – Мы говорим: «А кафель нужен?» – Они: «Кафель! Какой?» – Мы раз им плитку одну. Они: «Ну давай. И сколько у вас?» – Мы: «Тридцать пачек». Они: «Ни фига себе. Чего хотите?» – Мы: «Три литра спирта». Они такие: «Три литра нет, а два дадим». Мы говорим: «Ну давайте два». Они куда-то исчезают и приносят две химические бутыли из тёмно-коричневого стекла и какие-то пакетики с чёрным порошком. Мы говорим: «Вот плитка. Носите, как хотите, мы вам помогать не будем, потому что мы и так рисковали, когда всё это дело сюда носили». А они говорят: «Только, слушайте, спирт смешан с эфиром». Эфир – это жидкость, пары которой использовали для наркоза. Он очень летучий и смешивается со спиртом. Они говорят: «Спирт с эфиром, и для того, чтобы отделить эту эфирную фракцию… Его там немного, но, чтобы отделить от спирта, мы вам эти пакетики принесли. Найдите какую-нибудь тару, через этот абсорбент перелейте, а потом употребляйте». Но кто же их слушал! В общем, картина маслом. На работу нас в тот день так никто и не задействовал. Вечером открывается дверь, а вся рота просто спит. Кто-то от паров, кто-то – от паров и выпитого. В общем, мы, естественно, все нажрались в говно, но никто, слава богу, не отравился. Но причина была сразу установлена. Потому что вот банки, вот запах, всё понятно и рядом цех, который это производит. Ну и после этого за нами глаз да глаз. Но вот спирт с эфиром я никогда не забуду, потому что это было что-то с чем-то. А самое главное, что после этой фигни, после этого эфира, от него жутчайше болит голова. Причём насколько мы рисковали… Мы же не знали, что за спирт нам дадут. И выжрали эфира. Вот такой смешной случай, который первый раз с нами произошёл. Потом нас всё-таки заставили работать, научили действительно штукатурить. Мы штукатурили этот огромный зал, строили леса, потом выкладывали плитку – в общем, рассказывать долго и неинтересно. Потому что была такая… тупая рутина. Я так понимаю, нас специально туда загнали, чтобы мы хоть как-то научились работать. Мастерками, прави́лом, кельмой. Понимали, что такое раствор и так далее. А потом, когда этот объект был сдан, нас уже разделили по этим бригадам. Мы уже попали к этому «Никите-убивце». И нашу бригаду под руководством этого замечательного человека отправили… Угадай, куда?
