– У меня возник вопрос, – прервал Вову Молчун, – вы сказали, что вы с братвой. А с кем-то отношения уже наладились из этой братвы, так сказать? Или вы просто так, абстрактно с братвой? Или вы толком и не знали их – как зовут, кто они, откуда?

– Смотрите, не, не, не. Кто-то уже с кем-то перезнакомился, но ещё чёткой иерархии не было выстроено. Как знаете, в тюрьме живут так называемыми «семьями», то есть объединяются и вместе ведут какой-то быт. И они друг другу «семейники». То же самое было и там. Потому что, ещё раз говорю, 85–90 процентов коллектива были судимые и сидели, многие – по 3–4 года. Я, конечно, познакомился с некоторыми ребятами, с которыми мы держались вместе. Один из них был наполовину армянин, наполовину русский, его потом перевели служить в Москву. Ещё был парень из Москвы – я так и не понял, за что он попал в стройбат, но говорил, что судим не был. И ещё один был Толя Барсуков, из Орехово-Борисово. У того была судимость. Он был такой широкоплечий, высокий, здоровый – но не прямо весь мускул-мускул, а просто высокий и здоровый. И мы держались вчетвером. Потому что блатные – они сразу друг друга нашли. По татуировкам, по повадкам, они сразу скучковались. Они уже знали, что надо делать какие-то общаковые[34] запасы – сахара, сигарет, того, сего. А мы то, даже если у нас и были судимости – они все были условными. То есть мы на зоне не были, не проходили эту школу. А то, что здесь практически весь контингент судим, я знал. Естественно, я знал. Потому что ещё сидя на КСП, помню, в пьяном угаре каждый орал: «У меня статья такая-то, а у меня такая-то!» – И короче все: «О, братва!» – И я поэтому и сказал, что я с братвой. Я не мог подобрать другого термина.

– Я имею в виду мотивацию. Вы хотели остаться с теми парнями вместе, поэтому так сказали? Или как протест, например?

– Мотивацию я скажу… Не протест, конечно. Скорее всего, мотивация была такая – эту толпу я уже хоть как-то знаю. А то, что предлагают – мне сейчас надо самому принять решение, и это совершенно неизвестные для меня вещи. Всё равно я остаюсь в армии, всё равно… Я не знаю… И поэтому я не мог оценить все «за» и «против». И ещё раз говорю, если была бы голова на плечах, если был бы жизненный опыт настоящий, а не вот этот вот показушный, который, в общем-то, всю жизнь и был, то, конечно же, я бы всё взвесил и остался в штатном оркестре. А так… Вот почти сто человек – те, которых я хотя бы в лицо знаю. Тем более, уже есть три-четыре кореша какие-то, которые с тобой общаются, с которыми можно пойти покурить и так далее… Вот такая мотивация была.

– Ну хорошо, – Молчун согласно покивал головой, показывая, что ответ его удовлетворил. – Вы продолжайте.

– Ну и вот… Вывели нас из бани всех на морозный плац[35], построили в колонны. Пинками объяснили, как надо стоять, как надо реагировать на команды, и повели в казарму. Там самое яркое впечатление было такое – всех распределили, это твоя койка, это твоя, это твоя. Кровати одноярусные были. Потом «Отбой!» – начинаешь раздеваться. – «Не, бойцы, так не пойдет. Отставить отбой! Одеться всем!» – в общем, главное было – быстро раздеться, и на табуретке прикроватной сложить форму так, как положено. Она складывается определённым образом для соблюдения последовательности, в которой ты будешь одеваться. Чтобы ты не путался в вещах и чтобы форма меньше мялась. Потому что нет ни прачек, ни глажек, а солдат должен выглядеть прилично. Вот этого добивались от нас старшины и сержанты.

– И как, получилось? – поинтересовался Авдеев.

– Раза с пятнадцатого… Что удивительно, потом я заснул мертвецким сном. То есть – чик, лампочку выключили. Потом её – чик, и тут же включили от дикого крика сержанта, который орал: «Рота, подъём!» – Он, видимо, настолько был поднаторевший, что не среагировать на это было невозможно. Но мозг мой не среагировал! А вся физика среагировала – я пружиной подорвался и как рыба, открыв рот, тупо по сторонам смотрю. У меня ещё рядом парень был. Он: «Давай, давай, одевайся быстрее». Он раньше сообразил и продолжает мне: «Одевайся быстрее». Я начинаю одеваться и вдруг понимаю, что мне очень, просто вот бывает такое, хоть ты тресни, но мне это сейчас надо – я очень хочу маминого вишнёвого компота! И я начинаю его искать в тумбочке. Я не отдаю себе отчёт! Просто в голове сбой какой-то! Вишнёвый компот, холодный! Вот сейчас очень хочу! Глоток хотя бы! Потом, естественно, от какой-то оплеухи или очередного пинка или тычка в спину я очнулся, оделся и встал в строй.

– Без компота? – рассмеялся Авдеев.

– Без него, – улыбнулся Довганик. – Ну а дальше понеслось. Строем в столовую. Это огромный зал. Все подходят к столам, никто не садится, ни к чему не притрагивается, пока не поступит команда ротного: «Приступить к приёму пищи!» – То, что там давали, есть было невозможно ни при каких обстоятельствах. Сначала, конечно, кто-то тупил, кто-то нос воротил, но в итоге всё выглядело так – с молниеносной быстротой черпаком разливалось первое по мискам. Оно, какое бы ни было, не важно – мясо со шкурой, с шерстью, картошка червивая, с глазками, чёрная, не очищенная – всё это сжиралось. Потом с такой же молниеносной быстротой в эти же миски этим же черпаком клалось второе. А второе – это та же самая небритая козлятина, только на комбижире и с какой-нибудь крупой – рисом или сечкой[36]. А если была гречка – это было счастье! И потом нечто похожее на чай, уже разведённое с сахаром, и кусочек белого хлеба с маслом. Это была кормёжка советского солдата в то время. А если у кого-то завалялась где-то печенька – это был праздник.

Владимир непроизвольно сморщился, вспоминая это меню, запил неприятные ощущения водой и продолжил:

– В армии, естественно, была градация. Например, после присяги тебе по заднице били черпаком из столовой двадцать четыре раза – по числу месяцев службы. Так производили в салабоны[37]. А это, я хочу сказать, не просто больно, а кожа слезает и задница становится чёрная, несмотря на то, что бьют через одежду – но наотмашь. А пока мы были вообще ещё никто – духи[38]. А дух – это совершенно бесправное существо! Но всё равно дух должен был выглядеть опрятно, поэтому старослужащие объяснили, как чего пришивать, подшивать. Естественно, навыка никакого не было. Ну и мы как-то ночью, потому что в наряд нас поставили с этим Барсуковым Толей… Я вперёд немного забегу. Он впоследствии, уже после армии, сел лет на двенадцать, по-моему. Ему то ли не давали водку, то ли у него не было денег, и он кинул боевую гранату в окошко коммерческого киоска. А так мы с ним очень мило разговаривали – как подворотнички подшивать, как чего, туда-сюда. Потому что утром нужно было принимать решение. Нам объявили, что призыв – вот эта команда – будет разделен на две части. Одна останется здесь, другая поедет дальше, в Ангарск. Мы, конечно, сидели и думали, где лучше, а где хуже. Тут-то плохо! Ну плохо! А может, там будет лучше?

– Всё как обычно, – не удержавшись, вставил Авдеев, – хорошо там, где нас нет…

– Наверное, да… Хотя старшина роты, можно сказать, предупреждал… Вернее, как? Он называл фамилии – этот здесь, этот в Ангарск, этот здесь, этот в Ангарск. И было человек десять, которым, я не знаю почему, но предложили самим решать, оставаться или нет. А кто-то из этих десяти: «Не, я тоже в Ангарск». Потому что это ещё какая-то дорога, это ещё какое-то время, движуха. И старшина – он был такой большой, толстый, настоящий старшина, он орал: «Дебилы долбаные! Знаете, что в этом Ангарске?! Там рота чеченов. Они вас порежут на ремни. А вы ещё сомневаетесь?!» – Но кто же ему поверил-то тогда? И одним из попавших в Ангарск был я. Добровольно или нет, я уже не помню. Но я так понял, что в Железногорске оставляли наиболее вменяемый контингент. То есть у кого либо статьи были лёгкие совсем, либо условка и так далее. А вот в Ангарск попали самые-самые «сливки» общества – вся татуированная блатота[39], все, кто реально отсидел. Ну а по дороге эти дебилы, которые уже назывались солдатами – это почти двести человек… Мы занимали несколько вагонов плацкартных, они, естественно, были переполнены, потому что в каждом отсеке вместо четверых ехало по двенадцать. Где-то достали водки и кому-то из особо весёлых чуваков пришла в голову идея раскачать поезд. И вагон стал реально раскачиваться. Прибежала с огромными глазами проводница: «Вы чего делаете?!» – в общем, всё закончилось дёрганьем стоп-крана, потому что ещё чуть-чуть – и поезд бы завалили. Выявили зачинщиков, исполнителей, и всем хорошо досталось. Уже не было никаких стеснений – били по лицу ногой спокойно совершенно. И так из Красноярска, через родину Евгения Евтушенко, станцию Зима, мы доехали до города Ангарска…